Посвящается человеку, которого нет. В электронном виде, как есть, распространяется бесплатно.

ВРАГ ГОСУДАРСТВА

(Диалоги)

 

До слов

 

Данный рассказ является вымыслом от начала до конца. Все совпадения случайны, факты притянуты за уши. Не является сообщением о преступлении. Любые сходства ложны. Обороты, использованные персонажами, служат лишь для описания художественных образов. Мнения, высказанные персонажами, могут отличаться от мнения автора.

 

Нашли себя? Упс! Шутка, обратитесь к психиатру. Возрастное ограничение: 35+.

 

1. Хоспис

 

2023 год

 

— Чай будешь? Не сочти за труд, он на кухне. В верхнем ящике — чабрец, мята. Угощайся.

 

Руки стали слабеть в локтях. Вроде всё в порядке, но иногда возьмёшь что-то с полки — и не знаешь: донесёшь или уронишь.

 

— Зачем мне трешка? Считай это капризом. Плюс место всегда найдётся: ты заходишь, пацаны проездом… С подругой пришлось поругаться. Не хочу, чтобы она видела меня сейчас. Нет ничего приятного в том, чтобы наблюдать, как увядает близкий человек. Пусть лучше найдёт себе нового. С годами я стал сентиментальнее.

 

Это мой личный хоспис. Думаю, многим здесь показалось бы уютно. Теперь у меня вид на набережную и даже британское посольство под боком. Я никогда никуда не бежал, но прежние хозяева сдулись именно туда.

 

Много паразитов, поющих ртом, жило и живёт здесь. Один занимал весь верхний этаж — пока не зажмурился.

 

Раньше я испытывал некое уважение к лицедеям. Но оно кончилось в ту эпоху, когда их перестали хоронить вдоль дорог.

 

2. Кто я

 

У меня за плечами много профессий. Я был вором (пиши с маленькой буквы — иначе неправильно поймут). Был убийцей. Был преступником, пережил уголовный период. В чём-то остаюсь программистом. Был руководителем. И даже сейчас, несмотря на текущее состояние, стараюсь развиваться. Это нормально для человека. Останавливаться нельзя: жизнь меняется — меняюсь и я.

 

У людей предвзятое отношение к таким, как я. Это понятно. Общественные издержки: как только появилась возможность, коллективный разум начал всех оценивать. Но важно помнить: оценка — не ценник (многие их путают). Это как две руки и две ноги — ещё не значит, что перед тобой человек. Некоторым стоило бы поработать над собой, чтобы им стать.

 

Я — личность. Со своей историей, навыками и опытом, которыми хочу поделиться. Так что сейчас моя роль — рассказчик. А слушать меня или нет — решай сам. Вводные данные я дал.

 

Страшно? Я тоже боялся в начале пути. Но он сложился так, как сложился. И именно о нём я буду говорить.

 

Так что если остался — пойдём дальше.

 

3. Ради чего

 

Во благо

 

Всё стоит делать исключительно во благо. Есть вещи, которые делают тебя сильнее — чужой опыт, даже отрицательный, бесценен. Если где-то опасно, лучше туда не соваться. Но если идти неизбежно, чужие знания могут спасти. Поэтому я всегда готов делиться. Лучший дар, который можно сделать другому, — передать знание и опыт, особенно когда они ведут к осмыслению. Хотя жизнь показывает, что так бывает не всегда.

 

Есть ещё одна важная мысль. Многим это только предстоит понять, но я считаю: освобождение информации — ключевой этап развития цивилизации. Однако информация должна попадать на подготовленную почву. А подготовить ум можно только через разностороннее качественное образование в начале, воспитание навыков самоорганизации. А затем — через самообразование и саморазвитие.

 

Сегодня же я вижу лишь стаю лавочников, дерущихся за чужой жемчуг. Проблема в том, что, заполучив его, они просто поставят драгоценность на полку — будут копить и беречь, вместо того чтобы использовать все его свойства для развития общества.

 

Здесь принципиальная разница: жемчужина может иметь только одного владельца (или того, кто держит её в руках в данный момент), а информация устроена иначе. Озвученная однажды, она может быть осмыслена, трансформирована и передана дальше — снова и снова.

 

Проще говоря, в отличие от жемчуга, информацией можно делиться без потерь. Более того, при обмене знаниями информация в чужих умах рождает новые идеи, обогащая всех участников.

 

Свобода информации и инструментов для работы с ней — вот что приносит настоящее благо. Возможно, именно ради этого я и делюсь своим. Но путь будет непростой, так что наберись терпения.

 

 

4. Плохие

 

Забавно наблюдать, как в кино, спектаклях и аудиокнигах злодеев изображают карикатурно - плохими просто потому, что они действуют исключительно из плохих побуждений. Но когда человек, воспитанный на таких стереотипах, сталкивается с настоящими "плохими" людьми в жизни, у него нет защиты. Особенно если он сам не представляет интереса - ни как объект, ни как источник ценного имущества.

 

В реальности "плохие" и "хорошие" мирно сосуществуют - до определенного момента. И первые иногда совершают добрые поступки, а вторые - отвратительные. Нет ничего предопределенного. Люди не рождаются злыми, и даже среди действительно плохих редкие мрази полностью лишены человеческого.

 

Бывает, осужденный преступник проявляет благородство, в то время как "хороший" гражданин пройдет мимо чужой беды, не желая осложнять себе жизнь. Пойми, ему просто некогда.

 

Я делал плохое. Есть люди, которым причинил зло, боль и разочарование. Позже я приведу конкретные примеры - без излишнего фанатизма, не ставя целью испортить чью-то жизнь. Но я не маньяк и не психопат. Я преступник - моя вина была установлена судом. Но об этом... поговорим позже.

 

5. Истоки

 

Рождение и детство - удивительная пора. Люди не появляются из пустоты, так что уважате.

 

Я родился в год принятия последней Конституции СССР.

 

Давай разберёмся: человека формирует череда случайностей, через которые он проходит в рамках объективной реальности. Воля или безволие воспитываются со временем - изначально же человек чист, как белый лист, который начинает заполняться с первого вздоха. Главное, что нужно понять: с рождения мы находимся в постоянном движении. Даже во сне - время неумолимо течёт вперёд.

 

Мы развиваемся каждую минуту, приобретая новый опыт и оставляя прошлый. Например, питаясь материнским молоком, мы со временем утрачиваем этот навык - он становится ненужным в новой жизни. Перед каждым рождённым открывается безграничный (но всё же ограниченный) океан знаний и переживаний. Начало всегда содержит в себе зерно конца, но каким будет этот конец - неизвестно.

 

В первые годы нас лепят извне. Меня, как и всех, создавали мама и папа.

 

Мама - деревенская, папа - первый городской в роду, хотя его родители недавно переехали из деревни. История сложнее: моя прабабушка по матери была из Северной столицы. Её муж привёз её в деревню, спасая от голода времён революции, а затем бесследно исчез. Прабабушка по отцу осела на юге Украины в те же годы.

 

Родители встретились в моём родном городе. Видимо, учитывая их деревенские корни, власти выделили им полдома в пригороде.

 

Из того времени у меня осталось три ярких воспоминания:

 

- как мама везла меня на санках в детский сад;

 

- огромный паук за домом;

 

- моё падение в реку и спасение.

 

После развода родителей мы с мамой переехали к её родным - бабушке, дедушке и прабабушке, которые получили от государства трёхкомнатную квартиру в том же районе.

 

Деревенские корни очень повлиял на моё воспитание. Учителя часто удивлялись моей прямолинейности, которая одновременно создавала проблемы и помогала формировать характер.

 

Важное уточнение: некоторые оценки событий даны с позиции сегодняшнего меня. Не принимайте их за абсолютную истину - лучше вооружитесь "инструментом преломления времени" для лучшего понимания.

 

6. Между слов

 

А что ты так загадочно улыбаешься? Хочу, чтобы ты донёс важную мысль: даже самые плохие среди людей не появляются из вакуума. Мы рождаемся такими же как и все.

 

Да, меня можно назвать плохим. Но не худшим - не путай эти понятия. В некоторых областях я достиг такого, что смело могу считать себя среди лучших.

 

Не жди сразу кровавых баек. Уважай хотя бы время — оно терпеливо ждало каждой моей трансформации. Люди всегда смотрят на кульминацию, не видя самого процесса. А за каждым «вау» или «какой кошмар» — годы подготовки.

 

Идем дальше.

 

7. Дед (по материнской линии)

 

Начнём с главного человека, которому я обязан своей прямолинейностью и силой характера. Дед. Настоящий деревенский мужик.

 

По нынешним меркам он освоил немало профессий: моторист, тракторист, строитель (ставил деревянные дома до трёх этажей), отслужил моряком. Неграмотность его была не от системы — просто упёрся и не захотел учиться дальше. Зато физически крепкий, волевой — настоящая глыба.

 

История показательная: когда сватался к бабке, она поставила условие — бросить курить. У неё, как и у меня, слабые лёгкие (позже развилась астма). А дед, по её словам, "дымил как паровоз". Так вот — бросил в один день. Навсегда. Даже пьяный — ни одной затяжки. Просто взял и отрезал.

 

Со мной он намаялся — мои выкрутасы знал не понаслышке. Воспитывал по-деревенски: мог дать леща, врезать подзатыльник. На моё "Дед, ты чё?" отвечал просто: "А как я бабке покажу, что тебя воспитываю?"

 

Бывало, и чужим вмазывал так, что искры из глаз летели и сознание отключалось. Короче — нормальный упёртый дед. Боевой. Настоящий.

 

8. Бабушка (по материнской линии)

 

Сначала доярка, потом — от помощницы до повара в колхозной столовой. Здоровье, как я уже говорил, подвело: стала инвалидом, но детей деду всё же родила.

 

В город перебрались из-за её лечения — из деревни до больницы далеко. Дед устроился на завод, бабка взяла на себя хозяйство. Да и с аптеками проще — в городе их больше, лекарства доступнее.

 

Ещё и прабабушку на руках носила — не буквально, конечно, просто помогала: под конец жизни она уже совсем не могла двигаться

 

Меня воспитывала как умела. Вела домашний бюджет. Каждое утро выдавала мне деньги — сходить за разливным молоком к бочке. Считать я тогда не умел, так что, сколько бы ни дали, главным было вернуться с трёхлитровым бидоном, заполненным ровно по риске.

 

Приносил — завтракали. Я выпивал кружку этого же молока. Наутро — простокваша из остатков, снова бидон в руки, и я шагал за новой порцией.

 

Бабушка незримо всегда была рядом.

 

9. «Филипок»

 

Моё воспитание — дед с бабкой из деревни — избавило меня от излишней детскости. Никакой удушающей опеки. Утро — завтрак, затем команда: "Гуляй!". Придёшь к обеду — поешь. Но вечером чтобы был дома.

 

Детство тогда было взрослее. За косяки — получал по заслугам. За успехи — ни фанфар, ни сюсюканья. "Сделал — молодец. Не получилось — разберём почему".

 

Читать и время определять научился через мультики. Сначала дед с бабкой читали мне телепрограмму. Потом сам начал разбирать буквы и цифры — не из-за тяги к знаниям, а чтобы не пропустить "Мультфильмы". Для детского ума знание, что они начинаются в 12:20, было бесценным. К школе уже читал — не идеально, но вывески и программу передач точно.

 

Когда родители разошлись — никакой драмы. Просто переехал к деду с бабкой. Потом мама получила общежитие. Всё логично, без лишних переживаний.

 

Помню её вопрос: "Может, сразу в школу? Будет лишний год перед армией — разберёшься, нужно ли тебе высшее". Я согласился. Так и пошёл в шесть лет.

 

Школу выбрали возле деда с бабкой — вернулся к ним. Мама получила пространство для жизни. Я же жил на два дома: когда в общежитии, когда у деда.

 

10. Детство, яркие впечатления

 

Не стану утверждать, что раньше дети взрослели быстрее. Всё зависит от обстоятельств. Вот несколько моментов из моей жизни до шести лет.

 

В Советском Союзе с простой едой всё было хорошо. Пустые полки — миф, построенный на отсутствии брендов в современном понимании. Если взять ту же колбасу, сейчас много наименований, каждый производитель со своей рецептурой. А тогда были колбасы, я не эксперт, — варёные, копчёные, сырокопчёные, сервелат. То есть деление шло в основном по сортам, каждый имел свой ГОСТ. Соответственно на витрине это выглядело скромнее, чем сейчас.

 

А мы жили ещё и с огорода. Обрабатываемых земель было много, но были и пустыри. Мой дед занял такой — пошёл в райком, оформил. Никто не возражал. Выращивали картофель, овощи, зелень. Щавель рос сам. Дачи с шестью сотками появятся позже.

 

На площадке стояли деревянные короба — наш и соседский. Обменивались продуктами. Пока в перестройку не начали воровать. Сначала замки появились, потом и вовсе пропали с площадок. Потому что могли не только украсть, сам факт кражи небольшого количества продуктов воспринимался с некоторым снисхождением, если есть нужда, но нет языка, то такие считались немного ущербными, что ли. Начали портить вещи и продукты, а это было уже неприемлемо и непонятно для того общества.

 

Как-то весной, катаясь на велосипеде, нашёл поле с мышами-полевками. "Спас" их в найденном бидоне. Принёс домой. Бабка с дедом промолчали, отправили мыться. Дед потом мышей куда-то дел — то ли выпустил, то ли уничтожил. Он был практичным человеком.

 

Крыс. В общежитии нас, детей, научили ставить петли. Не то чтобы трущобы — тараканов у нас не было, а где-то было всё наоборот. Но крыс ловили. Как-то поймали самца. Он отгрыз себе лапу и сбежал. Я тогда проникся уважением — оставил ему хлеб у щели, куда он убежал. Хлеб пропал, а храбреца без лапы я больше не видел.

 

Ёжик. Нашёл в лесу, притащил в комнату. Ночью он стучал когтями по полу. Утром мама велела отнести обратно. Хороший урок: если взял животное — верни, где взял.

 

Детям нужно объяснять последствия их поступков. Честно и прямо. Взрослость — как мышцы: тренируется постепенно. Не убирайте с их пути взрослые задачи — давайте посильные, но требующие ответственности.

 

11. Порядок

 

Прежде чем двинуться дальше, надо упорядочить некоторые понятия. Так как их наполнение раньше было иным, чем сейчас.

 

Нет такого понятия как власть воров. Нет воров во власти. Так как это несовместимые сущности. Еще прабабушка говорила: «Вор хоть что-то оставит, пожар все унесет». Так вот власть — это реальный пожар, если ей надо что-то разрушить.

 

Ты можешь убеждать себя в чем угодно, можешь верить, что обхитрил или обошел власть. Но рано или поздно власть заберет все что планировала. Для этого власть опирается на законы.

 

Вор же существует как отрицание законов. Мошенник да, может прятаться за законом, мошенник использует закон, злоупотребляет им.

 

Воры в законе есть. Но суть воровского закона в отрицании законов текущей власти, но только в части присвоения.

 

Воровство и грабеж это разные деяния. Первое — тайное хищение, второе — открытое. При этом оба действия противоречат законам. Так что такие понятия как воровская власть, грабительское государство, они по определению ложны.

 

Так как государство само создает законы, по которым далее действует и добивается необходимого ей порядка. Вор же или же грабитель изначально преступают закон, их действия направлены на нарушение установленного порядка. Но это не протест, хотя очень удобная мысль, чтобы прикрыться ей.

 

Перестаньте пожалуйста оскорблять воров, причисляя к ним взяточников, коррупционеров и других злоупотребляющих своей властью индивидов. И то и другое неприятно для гражданского человека, но суть каждого явления имеет различную природу.

 

И как следствие для борьбы с этими явлениями требуется различный подход. Если конечно вы собираетесь с ними бороться.

 

И еще, если вы хотите навести порядок в понятиях и заговорили о преступном, преступающем закон мире, то следует сразу отделить от него деяния, совершенные по случайности, какая бы не была у неё природа.

 

Преступное деяние совершается сознательно, а не по ошибке. И хотя многим нравится щекотать нервы всякими маньяками, для преступного мира деяния, совершенные по прихоти, по животному инстинкту — это деяния животных, не людей.

 

Подметите в своей голове, наведите там порядок. Иначе вы мало что поймете.

 

Это такое лирическое введение, которое пригодится вам в пути, в том числе по осмыслению данного рассказа.

 

12. Между слов

 

Я понимаю, что рассказываю нерационально. Постепенно наращивая философскую базу, я не показываю рывка, равноценного ей. Он будет, только не сразу.

 

Сейчас я отдаю детское и наивное. Но это фундамент, без которого остального не было бы.

 

И финальное, чтобы формирование мышления было завершено. Преступник — это вид деятельности, это работа. Иногда интересная, чаще не очень и с неприятными возможными последствиями. Но в ней есть и своя поэзия. И вот теперь мы переходим к знакомству.

 

Но отложи в голове, есть преступные слова — работа и дело. Если первое — это процесс, второе — это документальное оформление его в случае неприятного исхода.

 

13. Дворник и Люди

 

В Советское время дворники составляли особую касту. Наш, например, получил квартиру в том же доме, где работал, чтобы быть под рукой. На пустыре за домом он обустроил целое хозяйство — гараж и голубятню, это тогда было в моде. Жил он вполне благополучно, только вставал рано, чтобы к утру двор был уже чистым. Появлялся он на улице трижды в день — рано утром, в обед и вечером, когда все возвращались с работы. Летом трудился один, а в холодное время года — с бригадой. Но история не об этом.

 

Однажды мы с пацанами, как обычно, гоняли на велосипедах. Видимо, чем-то разозлили дворника. Он начал нас разгонять, и когда я проезжал мимо, ударил веткой по спине — не больно, но ощутимо. Я дернул руль, потерял равновесие, и вдруг прямо передо мной оказалась его маленькая дочь. Чудом успел объехать, но девочка уже плакала от испуга.

 

Тогда дворник принял роковое решение. Не имея возможности догнать, он крикнул своей собаке: "Фас!" — и указал на меня. Пес рванул так, что мне стало по-настоящему страшно. Я рванул за угол, но собака уже щелкала зубами у моей ноги. Впереди у детской площадки стояли стол со скамейками, где сидели мужики, и низкая железная ограда из сваренных труб. Я врезался в ограду, велосипед перевернулся, а я, услышав лай, бросился к мужикам на четвереньках.

 

Меня подхватили. Собаку пнули, отчего она завизжала, потом схватили за холку и замотали пасть оторванным рукавом. Человек с окровавленной рукой перевязал себе укус. Ко мне подошли и спросили, что случилось. "Он... собаку... 'фас'", — еле выговорил я.

 

Дворника нашли у гаража. Когда ему показали собаку, он выкрикнул: "Он мою дочь сбил!" Девочку спросили, обидел ли я ее. Она неопределенно помотала головой: "Напугал". Жена дворника увела ребенка, а на самого дворника обрушились удары.

 

Прибежал участковый: "Мужики, тише!" Но когда узнал про собаку, изменился в лице: "Пацаны, дайте я ему уебу!" — "Не надо, ты же при исполнении", — остановили его.

 

Так я познакомился с людьми. Дворника я больше не видел. Говорили, он сам попросился в другой район — понимал, что был не прав.

 

14. Язык общения

 

Многие не задумываются, как общаются с окружающими. Для кого-то мат — часть мышления, без него не выразить эмоции. Но если хочешь, чтобы тебя понимали, говори на литературном языке. Не нужны сложные фразы — достаточно простой, нормальной речи. Избегай ругательств и оскорблений.

 

Слова — самое простое, за что можно «притянуть». Это значит поймать собеседника на слове, использовать его неосведомлённость в свою пользу. Дальше — решать, доводить до конфликта или нет.

 

Есть слова вроде «гражданские» — те, кто не в теме, не знает преступных реалий. Я услышал это слово ещё до армии. Кто-то скажет: «Армия — западло». Но для меня это был осознанный выбор. Это жизнь, а не тюрьма, куда я не стремился.

 

«Тема» может означать и предмет разговора, и объект работы. Главное — говорить понятно и уважительно, без двусмысленностей и колкостей.

 

Я ценю мат как часть народной культуры. Он ярко выражает эмоции, делает речь живой. Но им же часто прикрывают бедность языка. Поэтому использую его только когда без него нельзя.

 

Мои воспоминания дороги мне, и я не хочу пересыпать их матом без нужды. Это диалог между моей жизнью и вашим восприятием. Поэтому я буду следовать простым правилам: ясно, уважительно, без лишнего.

 

А преступные слова из этого урока — притянуть и тема.

 

15. Детство на другой планете

 

Когда я вспоминаю своё детство, меня посещает странное ощущение. Кажется, мы росли не просто в другой эпохе — мы жили в совершенно ином мире, на другой планете.

 

Ребёнок появляется на свет с безграничной верой в окружающий мир. Ведь этот мир даёт ему всё необходимое — или убеждает, что даёт. Пока нет опыта для сравнения, он принимает всё как данность. Но с каждым годом приходит понимание: реальность не всегда соответствует ожиданиям. Так рождается характер.

 

Сегодня дети за окном воспринимаются чужими. Мы можем мысленно посочувствовать чужому ребёнку в беде, но редко решаемся подойти и помочь. Более того — любая попытка постороннего взрослого заговорить с незнакомым ребёнком теперь выглядит подозрительно. Был создан мир, где дети рождаются среди чужих людей. Где каждый взрослый потенциально опасен, а любое проявление участия требует оправданий.

 

Однажды утром я, как всегда, пришёл за молоком. Бабушка дала привычную сумму — цены тогда годами не менялись. Но в этот раз продавщица, пересчитав мелочь, вдруг закрыла кран: "Не хватает!" Я замер в недоумении: "Как так? Вчера же хватало!" Очередь заволновалась.

 

"Что там случилось?" — раздался голос из очереди.

 

"Доливайте, я доплачу!" — поддержала другая женщина.

 

Через минуту бидон был полон. Сегодня такая солидарность — редкость. Тогда же это было естественно: другие люди становились "своими".

 

В первом классе я с трудом высиживал уроки — хотелось бегать во дворе, а не решать задачки. К второму классу втянулся, но с одноклассниками сходился плохо — они же были на год старше, а для ребёнка это целая пропасть. Зато во дворе возраст не имел значения. "Умеешь играть — значит, свой!" Мы гоняли мяч, строили штабы, иногда дрались — и чувствовали себя частью чего-то большого.

 

Я не идеализирую прошлое. Но в том мире было проще оставаться человеком — и для детей, и для взрослых. Было здорово.

 

16. Кружки

 

Школа меня, в каком-то смысле, разочаровала. До начала я думал, что там раскроют какие-то великие тайны, меня же там научат. Но всё оказалось по-другому: я был среди многих, а разница в возрасте отдаляла меня от одноклассников.

 

Зато кружки — другое дело. Ты сам выбираешь, чему учиться.

 

Дед у меня был моряк, его рассказы и стали основой моих интересов. Поэтому одним из первых моих кружков стал судомодельный. Там теория сразу подкреплялась практикой: вот тебе деревянная заготовка — делай. И с каждым занятием ты видел результат. Если что-то не получалось, преподаватель подходил и показывал, как исправить. Это было лучше, чем в школе.

 

Но кроме корабликов, в Доме пионеров были и другие занятия — от танцев до борьбы. Борьба мне сначала не нравилась: я считал, что и так могу поставить на место любого сверстника.

 

Однажды я столкнулся с парнем из боксёрской секции. Он был меньше меня, но бил чётко и быстро. Я пропускал удары, злился, но постепенно приноровился. Он выдохся, я поймал момент — и влепил ему, он убежал. Зрители тут же объявили меня победителем.

 

Второй случай поднял мою самооценку ещё выше. Но за него мне пришлось отвечать перед милицией.

 

Как-то мы с другом возвращались домой. От Дома пионеров шла одна освещённая дорога — по ней ходили преподаватели — и множество тропинок, где местные самбисты любили устраивать "тренировки". Так мы наткнулись на парочку.

 

По дворовым понятиям, просто так бить нельзя — нужен повод. Поэтому они встали у нас на пути, начали ёрничать. Можно было обойти, но тогда нас записали бы в трусы.

 

— Уйди, — толкнул одного мой напарник.

 

Этого хватило.

 

На нас начали отрабатывать приёмы. Я падал, вставал, снова падал. В какой-то раз я приземлился на что-то твёрдое — острый камень впился в бедро. Боль пронзила всё тело.

 

Я кувыркнулся, схватил этот камень и, не целясь, швырнул в ближайшего.

 

Попал в лицо.

 

В темноте я не разглядел повреждений, но кровь текла отовсюду — нос, губы, глаза. Его друг бросился к нему, я — к своему. Так и разошлись, не сказав больше ни слова.

 

Дома мне влетело за испачканную форму. Но самое интересное случилось позже.

 

Я пришёл в Дом пионеров (занятия были не каждый день), и там меня встретили мой преподаватель, тренер по самбо и женщина в милицейской форме.

 

— Ты зачем мальчика кирпичом убил? — спросил тренер с ухмылкой.

 

У меня ёкнуло внутри.

 

— Как убил? Он же сам ушёл!

 

Тренер рассмеялся.

 

— Рассказывай, как было.

 

Я выпалил, что это они первые начали, что они так всех достали, что многие просто боятся жаловаться...

 

— Мы знаем, — прервал преподаватель. — Но откуда кирпич?

 

— Да это был камень! Я на него упал, мне больно было! Схватил и швырнул, чтобы отстал!

 

Тренер кивнул.

 

— Главное — не специально. Ладно, разобрались.

 

Тут я заметил милиционершу. Позже она прочитала мне лекцию о том, что нельзя отвечать злом на зло. Что парень, конечно, жив, но родители в истерике. Я хотел сказать, что меня дома тоже отругали, но преподаватель приложил палец к губам. Так я получил очень ценный совет: иногда лучше промолчать, даже если считаешь, что прав.

 

Позже разговор повторился уже при маме. Было неприятно.

 

Но в тот же день тренер по самбо вывел меня перед своими учениками и заявил:

 

— Среди вас завелась дурная традиция — нападать на людей. Но сегодня справедливость восторжествовала. — Он поднял мою руку. — Победил кирпич!

 

Зачем он так сделал?

 

Это прозвище прилипло ко мне надолго. Даже дворовые ребята, которые когда-то спасли меня от собаки, теперь звали меня "Кирпичом".

 

Я терпел, терпел... а потом не выдержал.

 

— Не называйте меня так.

 

К удивлению, к этому отнеслись серьёзно. Если кто-то забывался, старшие тут же "объясняли" ему ошибку.

 

Тренер по самбо позвал меня в секцию. Говорил, что я перспективный.

 

Но в борьбу я приду гораздо позже.

 

17. Между слов

 

Почему я объясняю слова?

 

Язык, который мы называем русским, уже не совсем тот, что был раньше. Он меняется — и вместе с ним меняется значение слов. Порой, разговаривая с молодыми, ловишь себя на мысли: "Они меня не понимают. Или понимают, но не так".

 

Приходится пояснять.

 

К тому же, интересно наблюдать, как одно и то же слово звучит в разных кругах. Возьмём, например, "спросить". В обычной жизни — это нейтральное действие. Но попробуйте "спросить" (а не "задать вопрос") где-нибудь в тюремной камере — реакция может быть совсем иной.

 

Язык живёт. И чтобы нас услышали, иногда нужно подбирать ключи. И вот тебе ещё одно преступное слово — спросить или спрашивать.

 

18. Меланхолия

 

Как видишь, жил я не скучно, даже весело. Но некоторые моменты были непростыми, я бы даже сказал — с налётом грусти.

 

Отношения с одноклассниками со временем выровнялись, однако долгое неприятие оставило след — мне было интереснее общаться во дворе, чем в школе. Да и с учителями порой возникала напряжённость. Признаю, я не всегда схватывал материал на лету — некоторым вещам требовались дополнительные объяснения. Это выделяло меня на фоне тех, кто понимал всё сразу. Но куда болезненнее оказалось другое.

 

Когда в школе узнали о моём «смешанном» происхождении — я городской, но с деревенскими корнями, — появилось прозвище: «колхозник». Оно словно давало другим право меня дразнить. Пришлось через конфликты отстаивать своё место. Не все стычки заканчивались удачно. Однажды один паренек, вместо честного разбора ситуации, пнул меня в живот и сбежал. Дыхание перехватило, пришлось отходить. Позже он формально извинился, но отсутствие ответного удара почему-то убедило некоторых, что я проявил слабость.

 

На этом фоне меня записывали в октябрята и пионеры в числе последних — будто я был хуже других. Хотя учился я неплохо: не отличник, но и далеко не самый слабый в классе.

 

Зачем я это рассказываю? В любом обществе есть ритуалы, которые с детства встраиваются в сознание как маркеры успеха или принадлежности. Никто не рождается с готовыми знаниями или статусом — все мы, хоть ребёнок, хоть взрослый, зависим от среды, в которой живём. Даже индивидуализм — часто лишь ширма: за ней скрывается желание соответствовать критериям «успешности», принятым в данном обществе.

 

И когда это общество демонстративно отталкивает тебя, это может исказить детское восприятие. В голову лезут странные мысли. У меня, например, почему-то укоренилась уверенность, что жить я буду только до 13 лет. Не знаю, откуда она взялась, но для меня это было объективной реальностью. А раз так — значит, и ответственности нет. Можно рулить по бездорожью, как мне тогда казалось.

 

19. Сигареты

 

Хочу рассказать почему я не начал курить сигареты?

 

В подростковом мире сигарета казалась пропуском во взрослую жизнь. Мне нравилось, как старшие ребята затягивались с небрежной важностью, пускали дым. Это выглядело так уверенно, так по-мужски — и я решил попробовать.

 

На перемене за школой мне дали первую сигарету. Вдохнул — горько, неприятно, но терпимо. Я даже разочаровался: где же та самая крутость?

 

Ответ пришёл сразу. Следующим уроком была физкультура на улице. Пять кругов вокруг школы — обычное дело, я всегда бегал легко. Но едва я сделал первый рывок, в горле поднялась липкая гарь. Она обжигала, цеплялась за дыхание, и с каждым шагом становилось только хуже. Я пытался откашляться за углом, глотал воздух, но сигаретная горечь не отпускала. К третьему кругу мир плыл перед глазами, голова раскалывалась, а в животе скрутило от тошноты.

 

Когда всё закончилось, я еле доплёлся до умывальника в школьном туалете. Холодная вода смывала вкус провала, а в голове вдруг всплыли бабушкины слова о слабых лёгких и деде, бросившем курить в один день.

 

На следующий день те же ребята снова протянули мне сигарету. Я посмотрел на неё, вспомнил вчерашний бег, ком в горле и головную боль — и сказал:

 

— Не, я завязал!

 

20. Мама

 

Может показаться, будто мама просто сдала меня на руки бабушке с дедом и исчезла из моей жизни. Но это не так. Позволь добавить несколько штрихов — для ясности.

 

Я люблю её. И бесконечно благодарен за всё, что она сделала. Да, бывали недопонимания, ссоры, но ничто не разорвало нашу связь — если она, конечно, существует. А если и нет… я всё равно в неё верю.

 

Её жизнь сложилась непросто, но она не сломалась. Не спилась, не заперлась в чьих-то объятиях, забыв обо мне, не променяла меня ни на карьеру, ни на личное счастье. И я это ценю.

 

Конечно, ей было тяжело. Сам факт того, что у неё есть ребёнок, ограничивал её. Она старалась, многое не получалось, но она искала баланс.

 

Возможно, она не достигла всего, чего могла. Начинала с ученицы швеи — с той самой деревенской наивностью, которая иногда мешала, а иногда спасала. Потом стала мастером. Уже со мной на руках окончила институт — по-тогдашнему «заочно». Пик её карьеры — руководство бригадой. А потом всё рухнуло: фабрику закрыли как нерентабельную, и ей снова пришлось начинать с нуля.

 

Она не пошла на рынок, хотя многие тогда видели в этом спасение. Вместо этого устроилась в новое место — и снова прошла путь от рядового сотрудника до начальника отдела. А за полгода до пенсии её сократили, уменьшив будущие выплаты. Потом — неофициальная работа в институтской канцелярии (оформляться было нельзя — урезали бы пенсию). Но и там ненадолго: институт вскоре расформировали.

 

Вот, собственно, и вся её история. Плюс — я, со всеми своими проблемами. Жизнь ещё не закончена, но её деятельная часть осталась позади.

 

Пусть живёт спокойно. Больше мне нечего добавить.

 

21. Мультики

 

Слово «мультики» для нас, детей, было почти сакральным. Думаю, и сейчас так — просто технологии позволяют смотреть их когда угодно, хоть с телефона. А тогда всё было сложнее: нужно было выискивать мультфильм в телепрограмме и терпеливо ждать своего часа. Видеомагнитофоны и кассеты в мою жизнь пришли позже, поэтому, когда один одноклассник сказал, что есть способ «смотреть мультики прямо в голове», я, конечно, загорелся этой фантастической идеей.

 

Оказалось, всё просто. Так я познакомился с токсикоманами. Но я уже был морально готов — хотя бы раз увидеть «что-то в голове». И вот мы собрались в их укромном уголке, пакет уже наполнен, пущен по кругу… Но до меня он не дошёл. Внезапно раздался крик: «Шухер!» — и в наше убежище начали ломиться. Я выскользнул в ближайшую щель и пулей умчался прочь — так и не осуществив свою мечту.

 

И знаешь, я теперь думаю, что система профилактики таких «увлечений» работала не зря. Она дала мне время узнать больше. А когда через несколько месяцев я снова встретил тех ребят, их вид, запах и вечные клеевые сопли окончательно отбили у меня желание «смотреть мультики» таким способом.

 

22. Хватит страдать херней!

 

Я помнил свое обещание не ругаться, но иначе тот период не назвать.

 

Один старший дворовый парень, знавший о моих «подвигах», однажды спросил:

— Ты дебил? Недоношенный, что ли?

 

Я готов был согласиться — самооценка на нуле. Но он выслушал мой бред и… заинтересовался.

 

— У меня видеомагнитофон есть, — сказал он. Для меня это было пустым звуком. — Приходи завтра, мультики посмотрим.

 

На следующий день я увидел целый мир: цветной телевизор (у нас дома — черно-белые «ящики» с круглыми кнопками), винилы, бобинный магнитофон. Парень был «упакован» — такое тогда редко у кого было.

 

Позже я понял: весь его арсенал был чтобы «кадрить» девок. Я даже мешал ему, но он терпел — видимо, жалел. А когда мне стукнуло 13, и я робко спросил про «это», он просто подогнал мне одну из своих «давалок». Половый вопрос решился за день.

 

Но главное было в другом. После долгих разговоров он сказал:

— Грустно, что ты так думаешь. Жить — интересно! Люди в дерьме выживают, но верят, что будет лучше. Если сдашься — ничего не получишь.

 

Возможно, я что-то забыл или приукрасил, но тогда его слова перевернули всё. Я записался на гитару и стрельбу (его друзья вели кружки), бросил судомоделирование — времени не хватало.

 

И да, эту фразу он сказал именно так:

— Хватит страдать херней!

 

23. Взрывной период

 

Советский Союз ещё стоял, и наш город напоминал военный лагерь. В каждом дворе жили военные, их дети ходили с нами в школу. Я завидовал: у кого-то отец привозил с учений взрыв-пакеты, гильзы. У деда на балконе хранились лишь дробь и порох.

 

Мальчишки обменивались рецептами: кто-то сушил газеты, пропитанные селитрой, кто-то тер магниевый порошок, а самые отчаянные тащили со строек карбид. Иногда аптекарши выгоняли нас, крича: «Знаем, зачем это вам нужно!»

 

Всё, что могло гореть или взрываться, шло в дело. Были вещи и попроще: дымовухи, чернильные бомбочки, «капитошки». За них оставляли после уроков.

 

Однажды весь двор собрался на «демонстрацию» взрыв-пакета. Кому-то батя с учений привёз. Он не сработал.

— Бракованный! Наверно, — объявил паренёк, высоко подняв его.

 

Раздался хлопок. Когда дым рассеялся, он стоял, прижимая к груди правую руку. Двух пальцев не хватало — взрыв вырвал их под корень.

 

Началась суета: бинты, перекись, крики. Двое малышей нашли оторванные пальцы и радостно бежали к скорой: «Нашли!» Врач схватил их, облил чем-то из пузырька, дальнейших манипуляций я не видел.

 

Парень стал легендой. Пальцы пришили, и он гордо демонстрировал прогресс:

— Смотри! Уже шевелю!

— Сгибаю почти полностью!

 

После этого взрывная гонка ускорилась. Я стащил у деда порох и дробь, штудировал библиотечные книги про оружие. Учителя одобрили: «Хоть читать начал». Просто не знали, о чём.

 

Моё «устройство» было простое: пузырёк, порох, дробь и самодельный фитиль из проводов. Испытания назначили в заброшенном доме — там можно было взорвать что угодно без лишних глаз.

 

Но не терпелось. Один парень выхватил бомбу у меня из рук, пока фитиль шипел, и рванул в дом. Мы — за ним. Раздался хлопок.

 

— Где рвануло? — орали все.

Он стоял в коридоре, осматривая царапины от дроби на руке. На стенах — следы попаданий.

 

— Шарахнуло знатно!

Но мы его порыв не одобрили, было некоторое разочарование, видел только он, за что и получил, включая словесные увещевания.

 

Дома дед подвёл меня к шкафу:

— Ты брал?

— Брал.

— Куда дел?

— Бомбочку сделал.

— Рвануло?

— Рвануло.

Он хмыкнул, прикрутил на шкаф замок и сказал:

— Больше ты сюда без спроса не попадёшь.

 

Бабушка запретила приносить домой «реактивы». На пару дней я был наказан, лишён прогулок. И с грустью смотрел из окна, как другие ребята несут очередное экспериментальное устройство на испытания.

 

24. Между слов

 

Хочется добавить слова — «снова и снова».

 

Я говорю про заголовок — приходится к нему возвращаться. Пока ничего другого в голову не приходит. Если что-то прояснится — переименуем.

 

Почему-то подумал, что слова «уважаемый читатель» прозвучат инородно в моём повествовании. С другой стороны, я уважаю тех, кто в настоящее время выделяет время на чтение.

 

Но читать можно по-разному. В основном я вижу, что читают эмоциями. Это не хорошо и не плохо. Эмоциональное восприятие — это нормально: что-то нравится, что-то нет, что-то вызывает отклик, а о чём-то хочется поскорее забыть. Но мне нравится, когда текст ещё и осмысляют. Пока здесь немного информации для размышления.

 

Есть всполохи далёких детских воспоминаний — яркие, отрывистые. Делиться нудятиной смысла не вижу.

 

Надеюсь, что постепенно мы расширим наш диалог. Хотя повествование идёт односторонне, я всё же хочу, чтобы ты, читатель, задавал вопросы. Я постараюсь дать ответы — размещу их в разных частях текста. У меня нет другой возможности, так что надеюсь, ты их найдёшь.

 

И да, извините, если кто-то любит линейное подробное изложение. Я скачу по времени: забегаю вперёд, возвращаюсь назад, что-то детализирую, что-то обобщаю. Иначе получится не рассказ, а инструкция — мануал о том, как было раньше, точнее, как я жил раньше.

 

Инструкции я люблю, но в образовательном смысле. Здесь же нет задачи чему-то научить — я просто хочу поговорить.

 

25. Совсем отмороженные

 

Мы говорим о периоде с 9 до 12 лет, чуть задевая 13. Да, были синяки, ссадины и даже травмы, но не каждый день. Это не бесконечная череда приключений — между ними случались и спокойные, скучные дни.

 

Но были и ситуации за гранью — с разными исходами. Наверное, такое происходит и сейчас. Детям стоит запомнить: если вам «на слабо» предлагают что-то опасное — откажитесь. Даже если назовут трусом. Позже всё встанет на свои места, а сейчас — не рискуйте. Взрослые, поговорите с детьми об этом.

 

Один парень у нас был отчаянным. Не лез ко мне — моя репутация его останавливала. Но однажды его развели на дурацкий спор. Поздняя осень, лёд. Во дворе школы стояла высокая железная арка с перекладиной — весной и осенью по ней лазили, цепляли канаты.

 

Он уже делал это раньше — забирался наверх и проходил по перекладине. Но тогда не было наледи. Когда мы прибежали, он уже лежал на земле и не понимал, почему не может встать. Те, кто его подначил, смылись.

 

Итог — перелом, тяжелая травма позвоночника и таза. Позже мы видели его в инвалидной коляске у школы. Видимо, забирал документы. Больше он не появился.

 

Если кто-то говорит, что раньше дети не носили в школу оружие — это не совсем так. Ножи (для игры в «ножички»), рогатки — всё это было. Но дрались по правилам: не бить по лицу, не использовать в драке то, что может покалечить.

 

Девочки были неприкосновенны. Даже если обзывались — ударить их считалось позором. Такого парня потом бойкотировали все.

 

В перестройку из Германии выводили войска, и у нас появился новенький. Как-то он обмолвился, что дома есть газовый пистолет. Я тогда уже занимался стрельбой, даже побеждал на соревнованиях.

 

— Неси, иначе не поверю.

 

Зимой он принёс. Надо же проверить — не муляж? На перемене мы вышли за школу, в рощу, где катались лыжники.

 

Мои мысли:

— Если стрелять — то во что? В дерево? Но газовый же, следов не оставит.

 

Я снял с предохранителя, взвёл затвор, и в этот момент из-за дерева выехал лыжник. Как учили, я плавно поднял ствол, и когда голова несчастного оказалась под прицельной планкой, на выдохе нажал на курок. Лыжник рухнул.

 

Мы в ужасе сбежали. Потом вернулись — никого. Видимо, мужик очнулся и ушёл.

 

Через некоторое время старшие нас собрали:

— Вы совсем отмороженные! Стариков пугаете!

 

Оказалось, лыжник пришёл к ним — мог в милицию настучать, но не стал. Обошлось.

 

Один из старших отвёл меня в сторону:

— Что за плетка была?

— Да не знаю...

— Парень-то адекватный?

— Посмотрим. Если отца приведёт — хана.

— Ладно, извинись перед дедом, он свой. Просто испугался.

 

Я рассказал про тех, кто ещё мог осознавать последствия своих поступков. Но были и другие — с нестабильной психикой, особенно в перестройку. Но это уже другая история.

 

26. Дворовая культура

 

Она напрашивалась сама собой. Было много детских фильмов, вроде «Тимур и его команда», «Бронзовая птица», «Кортик», «Макар-следопыт», где так или иначе присутствовали неформальные объединения ребят, как правило, в основном мальчиков. Так что некоторый дух единства присутствовал. Тем более все ребята были в основном на улице. Редко кто даже в школе был таким зубрилой или аутистом, что боялся выходить на улицу.

 

Если даже слаженных групп не было сразу, то они возникали постепенно и спонтанно.

 

У дворов не было четких границ. Да, вроде бы, живущие рядом были ближе формально. Но если возникал какой-то конфликт, всегда смотрели, кто виноват. Неформальный лидер двора мог быть, а мог и не быть — иногда один на несколько дворов. А могли и просто два пацана поспорить, подойти к сидящему на скамейке деду (вроде старого, жизнь наверняка видевшего) и задать вопрос: «Дед, ты мудрый, рассуди нас». Иногда рассуждения устраивали, иногда нет. Бывало по-разному.

 

У нас получилось так, что дворовые старшие дружили с разными подобными компаниями по всему городу. И не было формальных конфликтов, когда шли драться улица на улицу, район на район. Может, городок был маленький — в больших, наверное, была своя специфика. Если возникали местечковые конфликты, сначала всегда разбирали ситуацию. При необходимости находили другую сторону и узнавали её версию. И если выяснялось, что обратившийся за помощью сам был не прав, вёл себя неадекватно или пытался решить личные проблемы за счёт других, в лучшем случае ему не помогали и исключали из круга общения. Но могло быть и печальнее.

 

Время и общая жизнь были другими. Например, возвращаясь к моим деревенским корням: когда говорили про власть, говорили — «наша». Иногда с гордостью, иногда с иронией — только по интонации можно было понять, в каком смысле. Но власть воспринималась как своя. Поэтому, поскольку дедушка с бабушкой были малограмотными, а надо было показать внуку, к чему стремиться, то во время съездов меня усаживали перед телевизором, и все смотрели. Не потому что КГБ расстреляет, а потому что там говорили понятным языком, обсуждали важные, а главное понятные вещи. Не для меня — я был мелкий, — но я смотрел (с дедом не поспоришь). Потом выходил во двор — и, представляешь, те же местные хулиганы иногда тоже обсуждали съезд. Может, в негативном ключе и с издевкой, но они были вовлечены в процесс.

 

При чём тут дворовая культура? Да потому что никакая субкультура не возникает в отрыве от общепринятой. Даже если субкультура отвергает общепринятые нормы, основой всё равно остаётся та самая большая культура. Надо её знать, чтобы отвергать. А иначе получается дебилизм — чуть не сказал «анархия». Но в анархии есть принципы, а в дебилизме — только животное отторжение.

 

Так вот, в дворовой культуре тебе объясняли (иногда не прямо), что ты живёшь в обществе, пусть ограниченном территорией двора, и в этом обществе есть правила. Правила бывают большие — формальные, законы — и маленькие — неформальные, местечковые. Но даже их нарушение имеет последствия.

 

Часто дворовую культуру отождествляют с уголовной, то есть преступной или воровской. Это не всегда так. Даже преступная культура не всегда воровская. Двор — это территория, и тот, кто берёт на себя ответственность за жизнь на ней, имеет отношение к дворовой культуре.

 

В нашем дворе общество делилось на: людей, гражданских или непричастных, больных прочую нечисть (крайнее выражение — животные).

 

К каждой группе отношение было разное.

 

Больные — те, кто по медицинским причинам не может отвечать за поступки. С них спроса нет. Но инвалид с ясным умом к ним не относится.

 

Гражданские (непричастные) — обычные люди, с них спрос может и не быть.

 

Прочая нечисть (животные) — те, кто живёт неприемлемо для общества, при этом осознаёт это (не больные). Сюда относили наркоманов, токсикоманов, опустившихся алкоголиков, насильников, некоторых хулиганов. Но нюанс: отнесение к этой группе должно быть общепризнанным. Это надо заслужить. Поэтому могли быть «тихие» наркоманы или алкоголики. Люди сами не прочь выпить. Дебоширы и хулиганы, не дотягивающие до нечисти, тоже бывали.

 

Насильники — исключительно животные. Если мужик переспал с бабой, она потом написала заявление, и они не смогли договориться — ему влепили статью, но к нечисти он не относится. Единственная группа, которая сразу считалась животными без исключений — педофилы.

 

Люди — прежде всего коллективы. Индивидуальные действия никогда не приносят серьёзного результата. Это те, кто сознательно и по общему признанию взял на себя работу по установлению и соблюдению правил на своей территории. Для этого они готовы на поступки, которые общество может считать преступлениями, и заранее принимают ответственность. Их действия осознанны, без животной основы.

 

Поскольку готовность к нарушениям есть, они могут это совмещать. Но в том обществе нельзя было одновременно делать что-то для двора и вредить ему. Рано или поздно это раскрывалось, и коллектив либо сам наказывал нарушителя, либо его заменяли другим. Поэтому был принцип: «Мы не гадим там, где живём». Свои преступные «специализации» они проявляли на стороне. В свою очередь, к «гастролёрам» с других территорий могли применить коллективное насилие — но сначала их надо было вычислить.

 

Во дворе могли быть люди, причастные к решению вопросов, но без криминального опыта. Хотя у большинства какой-то багаж был. Именно он перекладывался в местные легенды и привносил в дворовую культуру воровские и преступные понятия.

 

При этом можно было участвовать в дворовой жизни, но не быть связанным с криминалом.

 

Конец 1980-х — это и конец этой культуры. Частные интересы стали преобладать, и коллективы перестали думать о дворе, сосредоточившись на личной выгоде. Принцип перевернулся: территории, которые раньше охраняли, стали личными «вотчинами», из которых извлекали доход. Коллективы превратились в группировки или банды. Вот тогда дворовое окончательно стало преступным.

 

В каком-то упрощённом виде старое сохранялось в начале 1990-х. Но когда я заканчивал школу, те, кто пытался жить по-старому, начали люмпенизироваться. Их уже не воспринимали как «людей». Многое стал решать размер кошелька — уже многое, но ещё не всё.

 

27. Между слов

 

Может, придумать что-то вроде «междусловия». Раз уж такая рубрика зачастила.

 

Два насущных вопроса.

 

Первый: почему и когда умерла дворовая культура? Ответ: когда общее стало возможным растащить по карманам. Тогда правила рухнули.

 

Второй: нет тождества между преступным, уголовным и воровским. Жизнь может быть преступной, но не стать уголовной. Уголовное — это наказание, а оно не может быть стилем жизни. Воровское — лишь часть яркого преступного спектра. Они могут пересекаться, но у каждого своё: образ жизни, наказание, специализация.

 

Преступная романтика разбивается об уголовную действительность. Часто, рассказывая байки, люди хотят придать значимости своей жизни. Совершать преступления можно легко и даже весело. Но когда последствия приводят в уголовный мир, иногда неоднократно, происходит переоценка.

 

Допустим, тебе повезло: ты попал туда, где режим более-менее свободный, а братва сплоченная. Соблюдая правила, можно пересидеть срок. Но при любом режиме ты становишься живой мебелью. Тебе присваивают номер, и весь срок ведется учет твоего состояния. И, не дай Бог, поспорить с этим положением дел. Некоторых, особенно свободолюбивых, система перемалывает из мебели в развалину с самосознанием овоща.

 

Поэтому не торопись, не призывай. Уголовное — это наказание, а не образ жизни. Многие чувствуют себя там не так плохо, но это не жизнь, а выживание. Жизнь возвращается только с первым вдохом свободы.

 

Лучше занимайся образованием. Образованные люди нужны во всех мирах.

 

Дополнение: никогда не было установки, что со двора ты должен пойти исключительно в преступную жизнь.

 

28. Школа

 

Прекрасная пора, но осознаешь это, лишь покинув школьные стены. О младших классах скажу мало — не стоит подробно вспоминать, как учились читать по букварю или считать палочками. Перейдём сразу к 4–9 классам.

 

Тогда как раз ввели 11-летнее образование, и наш класс «перепрыгнул» из четвёртого сразу в пятый. Не катастрофа, конечно, но мы почувствовали себя старше — другим-то предстояло учиться на год дольше. Говорят, в Японии число 4 несчастливое — выходит, мы учились по японской системе. Смерти избежали, но не страданий.

 

Сейчас о советской школе говорят по-разному: кто-то её идеализирует, кто-то ругает за «зубрёжку партийной программы». У меня не было возможности прожить эти годы иначе, так что делюсь лишь своими впечатлениями.

 

Переход в среднюю школу принёс перемены. Если раньше все предметы вёл один учитель, то теперь у каждого — свой преподаватель. Появились новые предметы, включая иностранный язык.

 

Я не был зубрилой, но старался. Английский, правда, решил, что уже знаю — выучил алфавит и успокоился. Оказалось, не всё так просто.

 

В средней школе мне запомнились два учителя. Оба — заслуженные педагоги, оба готовили победителей олимпиад. Но подходы у них были противоположные.

 

Математичка заметила меня, пересадила с задних парт поближе и начала «вытягивать». Даже возила на олимпиады, но я оба раза завалил. В первый раз — потому что увлёкся одной задачей и перерешал её прямо в работе, за что мне сняли баллы. Во второй — просто растерялся и не успел. После этого меня больше не отправляли на конкурсы, но базу дали отличную. Позже, после переезда, я поступил в математическую школу — учительница там, поговорив со мной, сразу сказала: «Берём!»

 

Англичанка же сразу разделила класс на любимчиков и «отбросов». Первых сажала впереди, возила на олимпиады, остальных игнорировала. Я оказался среди вторых. На первом же уроке попытался ответить — она делала вид, что не замечает. На третий раз я спросил прямо: «Можно я отвечу?» Она нехотя разрешила, я ответил правильно, но получил тройку.

 

— За что? — возмутился я.

— За поведение! — и поставила двойку.

 

До завуча, впрочем, тройку в журнале не внесла. Разбирательство ничего не дало — она лишь скрепя сердце поставила рядом четвёрку, заявив, что «на таком уровне пятёрок не бывает». После этого она меня возненавидела: что бы я ни делал, всегда была тройка. Даже когда перестал вызываться, она специально спрашивала — и снова «три».

 

Но интерес к языку у меня остался. Особенно когда в доме появились зарубежные пластинки — сначала слушал просто как музыку, потом захотелось понять слова. Правда, до конца школы с английским у меня так и не сложилось.

 

Вот так в одной школе, в одно время, два учителя могли либо раскрыть потенциал, либо убить всякий интерес.

 

29. Технология

 

Надо сделать наше общение более продуктивным. Давай добавим небольшой образовательный момент.

 

Чтобы упростить понимание моих слов, нужно осмыслить, что такое технологии в общем смысле — по крайней мере, для меня. К такому определению я пришёл не сразу, но готов поделиться. Без этого понимания мои мысли покажутся пустой риторикой.

 

Большую часть жизни я хотел заниматься производством. Не получилось. Мне это нравилось с детства — вспомните судомодельный кружок. Увлекательный процесс: сначала осознаёшь, что хочешь создать, затем оформляешь план или эскиз, подбираешь материал, готовишь инструменты, и шаг за шагом материал в руках превращается во что-то новое. Это не магия, а труд. Твой труд, или труд с чьей-то помощью — не важно. Важно, что мы подошли к вопросу труда.

 

Отсечём лишнее: труд — это не работа! Работать, то есть воспроизводить осмысленные действия, может каждый. Чтобы не запутаться, обойдёмся без общепринятых определений — иначе стану заложником чужой теории. Работа — лишь форма труда, его часть. Если я надену форму машиниста, это не сделает меня машинистом. Но если мне покажут процесс, я смогу изображать его труд, а в некоторых случаях — даже выполнять его функции.

 

Для меня труд — это осознанная и упорядоченная деятельность для достижения цели. В детстве бабушка с дедушкой говорили: «Учёба — твой труд». Свойства труда: осознанность, приложение усилий, достижение результата и снова осознание. Усилия нельзя прилагать хаотично — нужен план, структура. В геометрии это отрезок: есть начало и конец. В философии — спираль: чтобы понять, какой результат нужен, мы должны осознать, что для этого требуется и в каком порядке. А то, что нам нужно и в каком порядке, и есть технология. Можно назвать это технологической картой.

 

Но на этом процесс не заканчивается. Следуя технологии, мы прилагаем усилия, получаем результат — даже если он отрицательный. Анализируем, меняем план и пробуем снова. Даже при успехе нужно вернуться к началу: результат должен быть осознанным, чтобы исключить случайность при его повторении.

 

Когда я это понял, то осознал: технология — не только производственный процесс, а любая осознанная деятельность.

 

На сложном: законы. Когда обществу потребовалось упорядочить отношения, появились первые законы. То есть законы — это технология регулирования общества.

 

На простом: зарядка. Человек осознаёт, что для здоровья нужны усилия, подбирает упражнения, оценивает результат и создаёт индивидуальную технологию поддержания формы. Иногда её можно унифицировать для групп с похожими целями.

 

На понятном: приготовление пищи. Здесь есть рецепт — чёткий набор ингредиентов, порядок действий и результат. Даже существуют книги с названиями вроде «Технология приготовления блюд».

 

Когда я это осознал, многое встало на места. Я перестал бояться некоторых слов. Поняв, что даже политические системы — всего лишь технологии, смог анализировать их и делать выводы.

 

О страшном: фашизм. Сейчас это слово звучит отовсюду, и кажется, нет ничего хуже. Но если воспринимать его как технологию, можно надеть «перчатки», изучить дистанционно. Видишь постановку целей, процесс их осознания — и понимаешь: есть глубинные, истинные цели, а есть декларативные. В открытом доступе — инструменты и результаты, которые миру не нравятся. Но технология остаётся в головах заинтересованных лиц.

 

Грех поменьше: диктатура. Древний римлянин сказал бы: «Это нормально — в тяжёлые времена Рим выбирал достойного, который диктатом выводил его из кризиса». Мысленный эксперимент: если бы такой технологии не было, что потеряла бы цивилизация? Не было бы армий — ведь нет единоначалия. Не было бы государств — нет централизованного управления. Люди не смогли бы строить города, потому что не организовались бы. Вывод: диктатура — нужный инструмент. Если применять её для созидания, общество оценит это положительно.

 

Шутка: если бы наша власть мыслила нестандартно, то во время военной операции ввела бы должность военного диктатора — только без совмещения постов. В эпоху, когда каждый клеймит другого «диктатором», можно было бы сказать: «Да, у нас есть диктатура, потому что в военное время иначе не организовать общество для победы. Но это не я! Я — законно избранный, а вот он — диктатор!»

 

Резюме: почти всё в жизни человека можно рассмотреть как технологию. Такой подход эффективен — он позволяет изучать любые сферы, включая политику. Демократия, критика, капитализм, коммунизм — всё это технологии. Если что-то вас интересует, осмысляйте это как технологию, и откроете много нового!

 

30. Перестройка началась

 

Я уже говорил про съезд. Так вот, через какое-то время началась «перестройка». На самом деле всё растянулось во времени, просто тогда воспринималось иначе. И вдруг – гласность. Нам из телевизора сказали: живём плохо, скрываем недостатки, надо их выставлять напоказ. Мы не сразу поняли, что случилось. Но перемены почувствовали. Связано это или нет – не знаю. Однако в обществе пошли странные процессы.

 

Жили мы дружно, с соседями общались. Картошка в общем коридоре стояла – кто брал, предупреждал. Мы тоже могли попросить что-то взамен. Но однажды картошка стала пропадать без спроса. Дед по соседям прошёл, поговорил. Один даже замок дал – лежал без дела. Прикрутили. А потом... короб облили какой-то дрянью. Дед в недоумении: раньше такого не было.

 

Придётся объяснить – молодым не понять. Ребята, вы счастливы, у вас всё впереди! Воровство еды тогда воспринималось как глупость. Простой еды было много, и стоила она копейки. Но если нужда – значит, в крайнем случае можно взять. Но тут – другое. Взять три картошины – одно. А испортить весь ящик... Это уже не нужда, а что-то злое, бессмысленное.

 

Потом пришли «панки». Первые. Неряшливые, специально выставлявшие свою грязь напоказ. Они не просто хулиганили – ломали то, что принадлежало всем. Поймали нескольких. Старший сказал: «Пацаны! Руки не пачкайте – бейте ногами. Они животные!» Избили так, что в больницу увезли. Милиция брезгливо «скорую» вызвала: «Дрались между собой». Некоторые после этого... исправились.

 

А с телеэкранов лился бред. Запомнился спектакль – не фильм даже – где в подвале сидит узник сталинских времён, все забыли, а потом случайно находят и начинают каяться. Я спросил у старших: «Такое возможно?» – «Бред!» – отрезали.

 

Мы жили плохо? Нет, нормально. Если чего-то не знали – быстро узнавали. Увидел цветной телевизор – спросил у деда. Он почесал затылок, бабка маме позвонила, заначку нашли – через пару дней телевизор уже стоял у нас. Потом проигрыватель с колонками... Но когда я заикнулся про видеомагнитофон, дед взорвался: «Ты не борзей! Вырастешь – сам купишь!» Деньги были – тратили на сервизы, дублёнки, ковры: «чтобы детям осталось».

 

Рухнуло всё не сразу. По телевизору раньше успехи показывали – теперь искали грязь. Но люди верили: раз раньше не врали – значит, и сейчас правду говорят.

 

31. Театр одного актера

 

Смотри. Я скачу: с «ты» на «вы», с «вы» на «ты». Может, стоило выбрать что-то одно. Но тогда это будет ложь. До сих пор я тщательно маскировал мысли, чувства, всю свою жизнь. Делал это хорошо. Всё аккуратно складировалось в глубинах памяти.

 

Теперь — обратный процесс. Надо вскрыть память.

 

Есть правила. Главное: здесь буду только я. Без лишних имён. Забудь их на лету. Если понадобится — будут конструкции: [Имя Фамилия], [Имя Отчество], просто [Имя].

 

Это театр одного актёра. Не нравится формат? Не обману ожиданий.

 

Основания? Их два.

 

Первый — суд.

 

После Перестройки, уже в начале существования РФ, стало модно искать ответы в религиях. Я прочёл Ветхий Завет. Новый не впечатлил. Откровения — да. Но главным оказалась идея суда над каждым. Кто-то возмутится: «Тебя — ладно, но нас-то за что? Мы ничего!» А я отвечу: разве оправдание — не акт правосудия? Оно может значить больше, чем приговор. Справедливый суд — не сортировка. Судьи должны сомневаться до конца. Жизнь должна быть настолько насыщенной, чтобы песчинки поступков приходилось перевешивать снова и снова, удивляясь их неоднозначности. Только такой суд справедлив.

 

И если после смерти его нет — или нет ничего — я создам его сам. В головах тех, кому это интересно. Вы не сможете меня наказать. Но осуждение будет.

 

Второе — свобода информации.

 

Упрощённо: чтобы освободить человека, надо освободить информацию о нём и для него. А ещё — дать инструменты, чтобы с ней работать.

 

Оглянитесь вокруг. Основная борьба идёт не за золото, не за месторождения — за информацию о них. За права, за собственность. Присвоение давно идёт не от фактов, а факты подгоняются под нужную информацию. Подумайте. А раз так, то информация и инструменты работы с ней будут справедливы только тогда, когда принадлежат всем. Когда есть не только равные права на словах, но и реальные возможности ими воспользоваться.

 

Возможно, звучит сумбурно. Но именно здесь, по-моему, лежит ключ к вашему будущему.

 

32. Работа

 

Как таковой процедуры посвящения или прописки не было. Это уже потом напридумывали, и даже кто-то пытался что-то подобное реализовать — недолго. Всё было просто. Дед дал совет: заработать деньги на видак.

 

У моего приятеля с видаком и винилом было несколько способов добычи. Иногда он переписывал что-то из своей коллекции, продавал записи. Иногда ездил в столицы — там обменивались винилом. Но это не криминальный способ заработка, так, прикрытие. Первое — официальная работа, условная. Можно было устроиться кем угодно, хоть дворником, лишь бы сменный график. Возможность «заболеть» и принести больничный тоже никто не отменял. Пластинки — второй уровень прикрытия, объяснение, зачем ты вечно куда-то мотаешься. А оказавшись на чужой территории, среди незнакомых людей, можно было и по-настоящему поработать.

 

Работа никогда не была спонтанной. Ну, могли быть эксцессы, но реальное дело всегда планировали, место изучали заранее.

 

Зачем нужен малолетка? Очень просто — он пролезет там, где не пройдёт взрослый. Да и опыта у него ещё нет, страха тоже. Где взрослый задумается, мальчишка рванёт без раздумий. Роль у него была скромная: открыть помещение — и сразу свалить.

 

Подбирали своих, проверенных. «Ты сможешь в перчатках перелезть с того балкона на этот?» — примерно так звучало приглашение. «Зачем в перчатках? Я и так смогу!» — отвечали обычно. И так, шаг за шагом, те, кто был готов на поступок, входили в ближний круг.

 

Тут важная деталь. Позже каждый новичок станет расходником. Но тогда — термоядерный детский ресурс — берегли. Использовали максимально безопасно: чёткие, короткие роли, инструктаж на все случаи. Главное — никто никуда не ехал, пока не получал предупреждение: «Мы делаем преступные вещи. Если что-то пойдёт не так, будет наказание. Готов? Если нет — забудь этот разговор».

 

Ограничения. Дети не могли пропадать надолго — исчезновение должно было быть обоснованным. Обычно отпрашивались у родителей (у меня — у деда с бабушкой). Кто-то из старших поручался, давал гарантии. Получалась работа на выходных, когда сторожа пьянствуют, а обычные люди отдыхают. Дети обязаны были вернуться домой, поэтому при малейшей накладке старший сам шёл разбираться. Иногда кто-то «сдавался», отвлекая внимание, пока остальные уходили.

 

Выдвину тезис: при СССР богатства, пусть и не основные, тонким слоем растекались по всему населению. Поэтому кражи имели смысл — заначки хранили не только в сберкассах. Потом, когда народ обчистят, смысл пропадёт, но появятся другие возможности — уже в рамках закона.

 

Выезжали забавно. Старшие брали купе — в советских поездах над и рядом с верхними полками хранились матрасы, большие, плотные. Пара пацанов спокойно умещалась за ними валетом. На проверке билетов матрасы их накрывали. Поезд трогался, увозя «малолетних зайцев».

 

Возвращались так же. Если что-то шло не так — пригородные поезда и автобусы ходили чётко по расписанию. Вариантов хватало.

 

Остальное — детали. Когда, куда, зачем — вам знать не обязательно.

 

Да, видак я купил. С рук, кажется, на следующий год. Позже понял, что он убитый — одну кассету посмотреть можно, потом перегревался и жёвал плёнку. Но тогда меня это устраивало.

 

Со старшим мы копались в нём часами: промазывали валики, чистили головку. Когда стало ясно, что реанимация бесполезна, он просто показал мне, как устранять основные поломки и что для этого нужно.

 

Сначала магнитофон стоял у цветного телевизора в общей комнате. Но так как бабушка с дедом не всегда одобряли мои выбор, со временем пришлось купить второй телевизор — и видак переехал ко мне.

 

Нет, техника шуганой не была. Сразу объясняли: трофеи брать нельзя, даже если очень хочется. Иначе подставишь не только себя, но и всех.

 

33. Издержки профессии

 

Смотри, кражи, конечно, были и у нас. Приезжали гастролёры, но всегда в жизни есть исключения. Часть людей по тем или иным причинам отторгались обществом. Кто-то спился, кто-то не контролировал эмоции – если они имели отношение к людям, их отстраняли. Наркоманы? Пойдут позже. Но и они не из воздуха возникли. Если что-то случалось, вариантов было два: либо гастролёры, либо свои маргиналы.

 

Я опускаю момент, когда за дело спрашивали со своих – это, как правило, было насилие. Наказать имуществом сложно: даже если его много, оно имеет пределы. Даже нехорошим людям государство тут же приходило на помощь. Спалили дом косячнику? Ему сразу выделят общежитие и поставят на улучшение жилищных условий. В СССР на улице жили только те, кто сознательно так выбирал, или невменяемые – но последних быстро увозили в стационар.

 

Не поймите меня так, будто у нас во дворе был рай просто потому, что тут жили мы, а туда ездили работать. Нет. Относительно спокойная жизнь держалась на том, что, возвращаясь с работы, часть людей сознательно включалась в защиту двора. Это было общим делом. А кто нарушал – того отстраняли.

 

Да, было всякое. Но то общество жило по другим правилам – которых сейчас нет. Могли и наказать зажравшегося партийного функционера или цеховика – своих же. И такое случалось.

 

Были и ограничения – общие понятия. Вот пример: тогда начали раздавать землю, сначала шесть, потом десять соток. Бабушку с дедом это заинтересовало. Им предложили участок, и они поехали на электричке посмотреть. Там были гастролёры, шарили по карманам. Один полез к бабушке – она почувствовала, обернулась. А он – царапнул её по руке и растворился в толпе. На руке капилляров много – сразу и не разберёшь, насколько серьёзно. На остановке в медпункте рану промыли, забинтовали.

 

Когда я узнал, то с праведным гневом пришёл к одному из старших. Тот выслушал и сказал:

— Это такие же люди, как мы. У них работа такая. Раньше карманники, если рисковали быть пойманными, чиркали по глазам – чтобы жертва испугалась и не опознала. Ну, найдём мы их… И какой вопрос ты хочешь, чтобы я им задал? «Почему не по глазам»? А ты думаешь, от нашей работы все в восторге?..

Возразить было нечего.

 

34. Изменения в обществе и в школе

 

Сейчас, конечно, забавно это вспоминать, но в какой-то момент слова импортное, заграничное, а также названия зарубежных торговых марок вдруг стали магическими. Мне кажется, это всё-таки была технология управления обществом.

 

В подростковой среде появились импортные жвачки. Запакованные — на вес золота, не для меня. Помню, кто-то из сверстников с важным видом достал изо рта жвачку и протянул:

— Хочешь попробовать?

Я посмотрел на него как на идиота. Позже сам купил себе жвачку, развернул перед сверстниками и начал жевать с тем же напускным величием. Первый яркий вкус быстро кончился — я выплюнул эту гадость. Надо было видеть их возмущение! Теперь идиотом (точнее, дебилом) считали меня. По классам пошли рассказы, как я всего десять минут пожевал и выкинул жвачку. Но к тому времени мнение сверстников меня уже не волновало.

 

Первым жёстким ударом стало изменение в поведении одного из старших — самого благосклонного ко мне, с его видаком и винилом. Раньше он мог, проходя мимо, спросить, как дела, и рассказать о новой пластинке. А потом вдруг сам же предлагал прогнать меня, даже не открыв дверь. Было что-то неладное. От других старших я узнал: его отстранили от дел. Ходили слухи, что он «на чём-то сидит». А однажды утром его нашли мёртвым. Передоз. Старшие только пожали плечами: мол, так даже лучше, чем смотреть, как человек превращается в животное.

 

Уже открылись первые ларьки — иначе где бы я взял ту жвачку? В отличие от магазинов, у них были яркие витрины с незнакомыми алюминиевыми банками и шоколадными батончиками. Это было ещё до 90-го.

 

С их появлением начался слом дворовой культуры. Ларьки открывали старшие на своей территории — значит, её теперь надо было охранять. И не только от чужих, но и от соседей. Воспринималось это как норма. По телевизору говорили: ничего страшного, если в нашем обществе появятся богатые. Раньше мы всё делали не так, а теперь будем строить «социализм с человеческим лицом».

 

Расслоение ощущалось странно. Большинство верило, что изменения — к лучшему. Противодействия почти не было. Люди по привычке ждали чего-то от государства, а оно, наоборот, отстранялось. Закрепилась мысль: «Есть мы, которые работают, а есть они — ноют и сидят на шее у государства». Со временем это подтверждалось: те, кто «мутил», жили лучше. А те, кто ходил по парткомам или просто на завод, — всё хуже.

 

Что до меня — один из старших как-то подозвал и спросил, чем я занимаюсь кроме учёбы и работы. Ответы его не обрадовали. Он дал мне телефон знакомого тренера по борьбе:

— Запишись.

Секция оказалась в другом районе, от конечной до конечной. Но я стал её посещать.

 

И вот мы подходим к узловым годам — 90-му и 91-му.

 

35. Цой — мертв

 

Новый учебный год в 1990-м начался с необычного урока. Наверное, такая же установка прошла во всех школах – просто мы об этом никогда не говорили. И вот на классном часе нам объявили, что «наш любимый певец» погиб в автокатастрофе.

 

Для нашего класса это стало неожиданностью – мало кто знал его. Я знал, и мне было с чем сравнивать.

 

В то время ни для кого не было секретом, что на эстраде царил плагиат. Брали музыку, переводили тексты. Можете сколько угодно спорить об уникальности Цоя, но и он не был исключением. Мне повезло: к моменту знакомства с его песнями я уже слышал The Cure и The Smiths. И, поскольку я учился играть на гитаре и знал ноты, прямые совпадения резали слух. Позже я стал терпимее – каверы даже нравились, – но в подростковом возрасте заимствования воспринимались болезненно.

 

Так что для многих стало откровением, что у них, оказывается, был кумир, который погиб при странных обстоятельствах. Началась лихорадка: все искали записи. И только тогда, с опозданием, на стенах появились «Кино» и «Цой жив». Видимо, наш город был слишком далёк от столиц, и мода добиралась до нас медленно.

 

Нашу эстраду тогда воспринимали снисходительно. Зарубежные группы вроде KISS или AC/DC уже красовались на заборах, а свои казались вторичными – чужие мелодии, переделанные тексты, а то и вовсе переводы под видом оригиналов.

 

И всё же наши исполнители записывались легально, на «Мелодии», хоть и с налётом бунтарства. Непонятно было, против чего они так яростно борются – их тексты оставались стерильными, и без подсказки старших не разберёшь, о чём, собственно, песня.

 

А в это время Чумак с Кашпировским уже вовсю спасали народ магическими пасами из телевизора.

 

36. Пионерский галстук

 

На самом деле я не был таким уж отъявленным хулиганом. Работа постепенно меня перевоспитывала, учила жить в обществе.

 

Что касается драк – с возрастом их становилось меньше. Зато те, кто запоздало открывал в себе кулачную силу, хлебали по полной программе, вплоть до малолетки. За последние два года школы у меня случился всего один серьезный конфликт – драка. О ней потом.

 

91-й учебный год преподнес свои сюрпризы. Начиналось всё как обычно, но в какой-то момент я пришел в школу и нарвался на усмешки. Оказалось, пионерские галстуки уже можно было не носить. Позже отменили и форму. Не вспомню точно, когда именно – в 92-м и 93-м я перешел в другую школу, где её уже не было.

 

Я никогда не горел пионерским рвением. Принимали меня в последнюю очередь, вместе с отстающими – но к тому времени это уже не било по самолюбию, как в октябрятском детстве. Тогда, в младших классах, ещё хотелось возмутиться: чем я хуже? С возрастом эти обиды выветрились.

 

Забавно было наблюдать, как вчерашние активисты вдруг превратились в ярых борцов с совком. Переоделись, переобулись – выглядело это, по меньшей мере, странно. От социальных парадоксов спасала музыка – зарубежная, наша не цепляла, честно говоря.

 

Как-то видел глупый фильм, где школьник в СССР подрабатывал, делая за деньги домашние задания. Чистой воды бред. Если интересно, за что на самом деле платили советские школьники – вот мой опыт. В младших классах ещё застал, как перепродавали друг другу фото Шварценеггера и Сталлоне. Когда подрос и обзавелся проигрывателем, появился новый вид сделок – обмен записями. Но ставить это на поток было нельзя. Барыжничество не поощрялось.

 

Между нами существовала негласная иерархия: если звал сверстника другом – денег с него не брал. Приятель или знакомый – другое дело. Вы друг другу ничего не должны, так что если у него было что-то ценное для тебя, он называл цену. Если у тебя – ты. При взаимном интересе случался бартер. Так переписывали пленки, потом кассеты. У меня тогда не было второго видеомагнитофона для перезаписи, так что в этом процессе я поучаствую позже. Ещё через какое-то время тем же способом начнут копировать компьютерные игры.

 

Мой первый «Спектрум» появится уже на закате эпохи – только в следующем году.

 

37. Новая реальность

 

Август 1991-го. Путч. Мы смотрели на происходящее как на новый сериал по телевизору - с тем же "Лебединым озером" в перерывах между выпусками новостей. А в декабре СССР не стало.

 

Первые дни 1992 года прошли без истерик. В нашей семье не заметили резких перемен - своё подсобное хозяйство и взаимовыручка соседей сглаживали дефицит. Не помню этих знаменитых талонов, о которых все говорили. Январь выдался спокойным.

 

Но потом началось то, к чему никто не был готов. Бабушкины сбережения таяли на глазах. Дедушкина зарплата вроде росла, но покупала всё меньше. Откладывать стало бессмысленно - завтра эти деньги обесценивались.

 

Детали магазинного ажиотажа я знаю лишь со слов взрослых. Ценники переписывали по несколько раз в день, причём цифры на них часто не соответствовали реальности. "Не успели исправить!" - отмахивались продавцы. Контролирующие органы словно испарились. В воздухе витало ощущение полного безвластия.

 

Примерно тогда же появился злой анекдот: "Это у вас цены или телефоны, по которым их узнавать?" Хотя, возможно, он относится уже к 93-94 годам, когда цены перешагнули шестизначный рубеж.

 

Криминал тоже изменился. Обычные квартиры грабить стало невыгодно - теперь "работали" с обеспеченными. Склады оставались лакомым куском, но требовали транспорта - и он вскоре появился в нужных количествах.

 

Расцвел и уличный криминал. Те, кто раньше довольствовался одной удачной вылазкой в месяц, теперь рыскали ежедневно. Наркотики и палёная водка, пожалуй, единственное, что дорожало медленнее инфляции. Для многих уход в забытье стал проще, чем борьба за выживание.

 

По телевизору тем временем убеждали: это временные трудности, идёт великая перестройка. Кто-то всерьёз считал дни до обещанного улучшения жизни. Дворовая культура советского образца тихо умирала.

 

Лично мне жилось неплохо. Видя, как тяжело бабушке, я стал отдавать ей часть заработков, что лихо маскировалось под продажу музыки.

 

Занятия борьбой тоже помогали. Серьёзных успехов я не достиг - начинать нужно было раньше. Зато появились новые знакомые из других районов. Кстати, о легендарных "разборках район на район" - у нас такого не было. Если кто-то из новичков заводил разговор о драке с "чужаками", я лишь пожимал плечами: "Я ведь тоже с другого района. Почему раньше молчал?" Неловкость момента обычно переводили в шутку.

 

Настоящие проблемы исходили от полуподвальных секций карате. Их посетители любили после тренировок "тестировать" приёмы на прохожих. Возможно, такие секции существовали и раньше, но агрессивными они стали именно тогда - вместе со всей страной.

 

Однажды наш тренер не дождался на занятие одного паренька. Позвонил домой - оказалось, у того сотрясение после встречи с "каратистами" из подвала. Наш зал находился в школе, их - прямо под нами.

 

Тренер собрал нас и предложил "совместное занятие". Мы шли за ним, не до конца понимая, что нас ждёт. Его предложение о дружеском спарринге встретили хохотом. Когда на матах соорудили импровизированный ринг, каратисты были уверены в победе.

 

Первый раунд их обрадовал - их тренер сразу попал в лицо. Наш отступил, вытирая кровь с разбитой губы. Но во втором схватке всё изменилось - бросок через бедро, болевой, и противник сдаётся. Третий раунд закончился ещё быстрее, наш победил — удар лицом в маты, струйка крови из носа. Их тренер, к явному неудовольствию учеников, предложил перемирие.

 

Мы уходили победителями. На какое-то время провокации прекратились.

 

38. Маленькие победы

 

Я уже говорил, что летом 92-го переехал к маме в новую квартиру. Перешел в новую школу. Мама была в восторге: выпускные экзамены здесь засчитывали как вступительные в местный институт. А тот, в свою очередь, сотрудничал со школой, давая её ученикам преимущество при зачислении. Мама считала, что вопрос с моим образованием если и не решен, то дорога к нему теперь для меня максимально облегчена.

 

Наша дворовая организация перестала быть дворовой и разрослась на весь город — по крайней мере, так я тогда понимал. Гастроли превратились в деловые поездки, преступная деятельность — в конкурентную борьбу. Всем объявили: теперь мы работаем как бизнесмены. В новом районе мне поручили несколько ларьков. Мои задачи — инкассация и инвентаризация. Собранные деньги я относил в офис, где их записывали и учитывали. Мне разрешалось брать сколько нужно на жизнь — главное, отразить это в учете. Помнишь эти амбарные книги? Обычные тетрадки, куда вписывали приход-расход товара и денег.

 

Я взялся за дело с детским энтузиазмом. Сначала продавцы смотрели на меня снисходительно: мол, пацану поручили — пусть играется. Но этот взгляд быстро пропал. Я выстроил маршрут, приходил строго по времени, поднимал амбарную книгу и сверял выручку. Если находил излишек — приходовал, если недостачу — продавец тут же возмещал. Не согласен? Проводили инвентаризацию.

 

Негатив был только вначале. Один раз мужичок в годах решил ткнуть меня в мой возраст. Я встал со стула, вышел из-за прилавка и со всей дури всадил ему в солнечное сплетение. Когда он снова смог дышать, вопросов к моей компетентности больше не возникало. Женщин я не бил — с ними договаривался, объяснял. Через пару месяцев работы со мной недостачи исчезли совсем. За это мне доверили еще и зарплаты продавцам считать — фиксированную сумму или процент от продаж. Я высчитывал с удовольствием, тренируя математику.

 

Про насилие. Сейчас многие думают, будто бандиты только тем и занимались, что лупили всех подряд. Но тогда для меня это был просто инструмент. Как молоток: можно гвоздь забить, а можно и в лицо ударить — все зависит ситуации.

 

Почему я ударил того мужика? И почему мне это было легко? Перестройка уже грянула, заводы вставали, но инерция мышления оставалась. Продавцом в нашем регионе работали либо женщины, либо те, кого считали откровенными тунеядцами. Не мясники — у них работа тяжелая, — а вот сидеть за прилавком в ларьке для мужика было почти позором. Сейчас, конечно, барыги раздули из себя героев эпохи дефицита, но тогда 80% людей видели в них просто неудачников.

 

Так вот, передо мной стоит этот детина, который по моим понятиям туп, как бык. По-мужски было бы дать пощечину, но он выше меня на голову и вдвое шире в плечах. А как ты поступаешь с упрямым животным, которое не хочет заходить в стойло? Объясняешь ему его место. Если оно не понимает — заставляешь. Так что у меня даже тени сомнения не возникло.

 

39.Новая школа, первый и последний конфликт

 

В новой школе всё начиналось нейтрально. По крайней мере, не было того отторжения, как в старой. Форму отменили, все одевались кто во что хотел, но всегда опрятно — родители словно соревновались, чей ребёнок выглядит лучше. Школа была непростая, поэтому явного социального расслоения не бросалось в глаза.

 

Хотя странности встречались. Один парень, например, вечно приходил с примятой головой, будто его подняли с кровати и сразу отправили на уроки. Он носился в туалет, пытаясь пригладить волосы под краном. А когда забывал — класс встречал его криками: «Сосна пришёл!»

 

Я привык держаться в стороне. Не то чтобы меня это сильно беспокоило — всеобщего внимания я не искал. Звёзд хватало: вот, например, сын того, кто торговал палёной водкой. Деньги у парня водились, отец школу спонсировал, девчонки вокруг него вились. Моя мать в тот момент как раз устроилась на новую работу — ей было не до подарков учителям.

 

Классной руководительницей назначили преподавательницу английского — женщину, которую либо обожали, либо терпеть не могли. Я попытался подтянуть предмет, но было поздно. Тройка прилипла ко мне намертво.

 

Однажды, перед уроком, мы баловались, как обычно. В кармане у меня лежала пачка денег — выручка с порученного участка. Классная вошла, требуя порядка. Кто-то дёрнул меня через парту, я потянулся в ответ, и вдруг — деньги выскользнули из кармана, упав на стол. Куча купюр, сравнимая с полугодовой зарплатой учительницы. Я схватил их, но в её глазах уже читалось что-то звериное. С тех пор она душила меня на каждом уроке: придиралась, заваливала вопросами, пока я не ошибался. Всё равно — тройка. Я сдался.

 

Деньги я больше с собой не носил, но вопросы «Откуда у тебя столько?» сыпались ещё долго. «Не мои!» — огрызался я.

 

А учительница не унималась. При письме она нависала надо мной, выискивая ошибки. На устных ответах вымучивала до провала. Однажды я не выдержал и написал: «Get your filthy hands off my worke», думаю, меломаны поймут. Она увидела — взорвалась. Меня поволокли к завучу.

 

С завучами мне везло. Та не стала принимать чью-то сторону, но учительнице прозрачно намекнула: «Может, вы перегибаете?» Нам прочли лекцию о «совместном труде», заставили меня извиниться. Но обида в её глазах не исчезла.

 

А ещё у неё был сын — учился в параллельном классе. Видимо, наслушавшись матери, он решил меня «проучить».

 

Я шёл по коридору, когда меня окружили. Трое впереди, сзади — ещё двое. В жизни, в отличие от кино, нападают все сразу. Первый удар пришёлся в грудь — это был он. Я рванулся в сторону, прижался спиной к стене, схватил его за шею и сжал. Он захрипел, забился, а я использовал его как щит, уворачиваясь от остальных. Кто-то закричал: «Хватит!»

 

Я не отпускал. «Даже не думай», — сказал я, чувствуя, как кровь с разбитой брови капает на лицо. Положил его на пол. Только тогда разжал пальцы. Поднялся, вытер ботинки о его одежду и пошёл умываться.

 

Завуч была в бешенстве. Учительница влетела в кабинет, завывая: «Он его душил!» — тыча пальцем в красные полосы на шее сына.

 

«Я не душил, — спокойно ответил я. — Я укрывался». Указав на лицо. «Кого тут больше побили?»

 

«Прекратите! — рявкнула завуч. — Вас пятеро! Он — один! И вы хотите, чтобы я поверила, будто это он на вас напал?!»

 

Разборки длились недолго. Врач осмотрела сына — никаких особых травм. Меня отпустили, а их оставили для «воспитательной беседы».

 

Больше ко мне не лезли. Учительница, скрипя зубами, продолжала ставить тройки. Маму, конечно, вызвали. Она выслушала и только ахнула: «Как это — пятеро на одного?!»

 

Это был мой первый и последний конфликт в новой школе.

 

40. Конфликт поколений или чужие деньги

 

Страха носить чужие деньги у меня не было. Кто знал меня — знал и тех, кто за мной стоит. Лишний раз не полезет. А от отморозков и прочей нечисти спасала старая советская песенка: «Люблю я капусту, люблю я морковку, я бегаю быстро и прыгаю ловко!» Жил легко.

 

А вот дед захандрил. Рушился его мир. Завод то работал, то вставал. Зарплату то платили, то нет. Он не понимал. Привык — за хорошую работу всегда платят. Плохо работать не умел, совесть не позволяла. Пытался совмещать: завод, а в свободное время — ремонты, стройка. Но всё, что приносил, обесценивалось так быстро, что он только руками разводил. Не мог накрутить лишнего — честно оценивал труд. И каждый раз, получая оговоренную сумму, узнавал: она уже на треть меньше стоит.

 

Бабушка с мамой радовались — я мог им помогать. А дед это переживал. Он чётко понимал: так не бывает, если поступать, как он — честно. Вернее, как он считал правильным. И это должно было аукнуться. Он пытался поговорить, но я уклонялся. Понимал его. Соврать деду не вышло бы, а такая правда ему не нужна. Приезжал к бабушке, вкладывал деньги ей в руку и быстро уходил, пока дед не затянул в разговор. Он не запил, даже курить не начал. Просто заботился о бабушке.

 

И вот случилось. Мне повезло приехать, когда бабушка ушла в аптеку. Дед сидел дома — завод снова распустили, заказов не было. Я попытался уйти от разговора, но он преградил путь.

 

— Дед, — начал я, — возьми деньги, бабушке передашь.

 

Он взял купюры, помял их в пальцах.

 

— Откуда?

 

Понял — не отвертеться. Врать бесполезно, дед сразу раскусит. Решил сказать полуправду.

 

— Ларьки. Подрабатываю — выручку считаю, инвентаризацию провожу...

 

Неловкая пауза.

 

Резкий удар в щеку. Очнулся, вцепившись в перила. Дверь захлопнута, деньги разбросаны по площадке. Поднёс руку к лицу — щека горела, в глазах плясали кубики.

 

Собрал купюры, сунул в карман и вышел из подъезда. Больше мы с дедом не виделись. Следующая встреча — на похоронах, но не скоро. Он ничего не объяснил, но запретил бабушке звать меня и избегал даже случайных пересечений. Думаю, его взбесила моя снисходительная улыбка. Такая же, как у новых хозяев завода, когда они милостиво разрешали то работать, то сидеть без денег.

 

У подъезда столкнулся с местными. Попытались заговорить — оттолкнул, обернулся, буркнул сквозь зубы:

 

— Кто деда тронет — умрёт.

 

Зло сказал. Вопросов не возникло.

 

В автобусе языком нащупал шатающийся зуб. Через какое-то время он выпал, рот снова заполнился кровью. Сплюнул, разглядывал осколок эмали на ладони.

 

Маме сказал, что нарвался на хулиганов. Щека распухла, пришлось идти в поликлинику — снимок, врач, потом зубной. Критических повреждений не нашли, но корни пришлось удалять. Дед врезал по-настоящему.

 

Хороший был мужик. Жаль, разошлись во мнениях. Помогал потом через бабушку и мать.

 

41. Мелкие шалости

 

Нет, со школой мы еще не закончили. Здесь стоит подвести кое-какие итоги.

 

С гитарой у меня не сложилось. Занимался год, потом сменился преподаватель. У меня, как я уже говорил, было своеобразное мышление – попросту говоря, я был слегка туповат. Иногда достаточно было подойти ко мне и пару минут объяснить то, что не получалось. После этого обычно доходило. Но новый преподаватель имел свое видение обучения, и после пары занятий я забросил это дело.

 

Со стрельбой подвело зрение. После тринадцати лет оно начало резко садиться. Оказывается, существовала даже зарядка для глаз, но мне снова не хватило усидчивости. Нужен был кто-то, кто бы стоял у меня над душой. Таким человеком мог бы стать дед, но им с бабушкой тогда было совсем не до того.

 

Борьба появилась в моей жизни позже, по совету одного из старших. Для серьезных успехов нужно было начинать гораздо раньше, но кое-что я все же схватил. Орлиное зрение здесь не требовалось, да и тренер оказался терпеливым – если я тупил, он объяснял снова.

 

Девчонки. Как я уже говорил, половая жизнь началась рано. В нашем понимании все женское общество делилось примерно так:

— Достойная – та, что хранит верность одному.

— Давалка – одинокая или той, кому не хватало, но она следила за репутацией и здоровьем.

— Шлюха, шалава, блядь – той, которой вечно мало, которая плевала и на репутацию, и на здоровье.

— Проститутка – здесь всё ясно, ремесло для заработка.

 

Пока не находилась «достойная», мы крутились с «давалками». Иногда их даже «передавали» – если, например, уезжал надолго. Девушки поступали так же.

 

Одноклассницы же стояли особняком. Они воспринимались почти как сестры – за их честь полагалось заступаться. Целоваться с ними считалось странным. Хотя были исключения – пары, которые сошлись еще в школе и потом жили, казалось, счастливо. Но в 99% случаев внутри школы отношений не заводили.

 

Высшей наградой за помощь однокласснице был застенчивый поцелуй в щёку. Если это возбуждало, приходилось либо искать «давалку», либо уединяться. Тянуть одноклассницу за руку к себе в штаны было строго табу. Поэтому девочки могли спокойно гулять среди мальчишек, не опасаясь лишнего.

 

А во дворе… Детскому мозгу, лишенному своей жизни, отчаянно хотелось её придумать – особенно если сверстник хвастался «подвигами». Как-то сидели на лавочке, поливая друг друга байками: один там пощупал, другой трахнул, третьей вообще в рот дал. Старший подошел, послушал, а потом, когда его спросили: «Ну ты-то наверняка, расскажи?» – усмехнулся:

 

— Я вот смотрю на вас… Кем надо быть, чтобы в живого человека хуем тыкать? Да вы изверги! – Компания взорвалась хохотом. — Научитесь сначала им пользоваться, кроме как пописать. Мастера хуёвы!

 

Он сказал это без злобы, даже с некоторой снисходительностью. И в его словах была правда – все восприняли это как мудрое внушение.

 

Гастроли стали реже, но не прекратились. И тут стоит сказать про транспорт в СССР. С машинами было сложно – надо было не только копить, но и вставать в очередь. Зато общественный транспорт работал отлично. Электрички ходили каждые полчаса, автобусы – по расписанию, даже в глубинке. Мы колесили везде, иногда ездили «зайцами», а иногда… не совсем.

 

Однажды возвращались с вылазки поездом. В купе подсел какой-то мужик. Ну и ладно, думаем, ночью выйдет – не проблема.

 

Среди ночи старший резко будит нас:

— Подъем!

 

Мы спросонья валимся с полок. Старший стоит перед мужиком и тихо, но твердо говорит:

— Мужик, последний раз по-хорошему – отдай и иди с миром.

 

Тот заерзал:

— Да я ничего не брал! Пустите, мне выходить!

 

Старший разворачивает его и бьёт. Мужик падает на полку. Мы в недоумении:

— Что случилось?

 

— А мы разве босиком здесь? – старший усмехается.

 

Оглядываемся – нашей обуви нет. Мужик что-то бормочет, но второй пацан тут же затыкает его и бьёт в грудь.

 

— Делать нечего, – говорит старший. – Придётся шманать.

 

Вскрываем его сумку – там, под одеждой, наши кеды и ботинки старшего.

 

— И что с ним делать?

 

— Он же хотел выйти… – старший смотрит на мужика, который съёжился на полке.

 

Обувь надеваем, выглядываем в коридор – никого. Тащим его в тамбур, открываем дверь на ходу. Грохот колёс, темнота.

 

— Давай сам, – говорит старший. – Но можем помочь.

 

— А вещи? – лепечет мужик.

 

— Подберёшь по дороге.

 

Он прыгает. Его сумку швыряем следом.

 

Проводница позже удивляется:

— Ваш сосед куда делся?

 

— Встал и ушёл, – пожимает плечами старший. – Может, к друзьям в другой вагон.

 

Мы спим дальше.

 

Нет, это не крыса. Просто дурак.

 

Если бы отдал – отделался бы тумаками, но вышел бы на своих ногах. А так… как повезло.

 

42. Злые и плохие Совки

 

Раз уж затронули вопрос менталитета, сформированного в позднее Советское и раннее постсоветское время... Для меня первое — с большой буквы. Почему нынешнее — с маленькой, объясню позже.

 

Часто слышу, будто «совки» — люди, выросшие при Советской власти, — были тупыми, глупыми и бедными. Может, кто-то даже найдёт подтверждение этому в моих словах. Но когда дело доходит до реального сравнения, в ход идёт всё, кроме личного опыта. Обычно — пропаганда из тех же лихих 90-х, когда стало модным выискивать и раздувать недостатки.

 

«За всем стояли в очереди! Машины, квартиры, бытовая техника — всё по блату, всё в дефиците!» Про машины не скажу — личного опыта не было, деду его «Москвич» был просто не нужен. Но знаю: купить автомобиль — целая эпопея. Не уезжал из салона сразу, да и салоны были скорее выставками.

 

Один мой знакомый умудрялся брать новую машину каждые три года. Наверное, блат. Получал — и сразу вставал в очередь на следующую. Потом разбирал её в гараже до винтика, собирал обратно, три года выжимал из неё все соки и продавал «с рук». А другой катался только на иномарках. Разница тогда была не такой уж огромной, но все они были б/у и тоже требовали переборки.

 

Про «бесплатные кривые квартиры, которые нельзя было оформить в собственность». Ну что, оформили? Довольны? Квартплата, налог на имущество, ипотека? Ремонт? Да, каждый, кто заезжал, переделывал всё под себя. Не влезал в кредиты, а копил на обои — пусть и дефицитные, пусть полгода ждал. Но деньги были.

 

Помню, как дед таскал меня по «шабашкам». Стены шкурили, выравнивали, клеили газеты, пропитанные клеем, сушили — и только потом обои. Узоры, конечно, сейчас вызовут усмешку. Но мода была такая.

 

И знаете что? Никогда не чувствовал себя бедным. В первый класс пошёл в форме, сшитой в ателье, — удобной, нигде не жала. Почему сейчас, когда тебе подгоняют костюм в дорогом бутике, это «сервис», а тогда — «унизительно»? Если уж сравнивать, то нынешний ширпотреб хорош лишь для тех, чьё тело влезет в стандартные лекала. Остальные терпят или платят портному — если есть деньги.

 

Дед рассказывал: в детстве ему перешивали старые штаны — не укорачивали, а расшивали, чтобы рос. Вместо ремня — верёвка, на плечах — лямки. Деревня? Да. Но когда женился — купил ткань, сшил модный костюм с картузом. Не от нищеты — от образа жизни.

 

Ещё раньше горожане, выходя за пределы города, снимали обувь — берегли каблуки. Тоже нищие, да?

 

«Глупые» — тоже весёлый тезис. Попади вы в их время, вас бы сочли беспомощными. Дед выжил бы на необитаемом острове — я с трудом, а современный подросток с перочинным ножом через час истечёт кровью, порезавшись, или умрёт от страха, встретив ужа.

 

«Тупые или малодушные»? Их жизнь требовала действий, а не рефлексии. Сейчас тепло и еда приходят по щелчку — вот и копаются в себе, топят тоску в алкоголе. Черствость? Да просто они решали задачи посложнее наших — без интернета, без удобств.

 

Оружие? Дед получил ружьё вместе с трактором. Инструктаж: «Зверь придёт — стреляй в воздух, прячься в кабину. Зайца подстрелишь — на кухне спасибо скажут». Ни разрешений, ни билетов — и никто не думал стрелять в людей.

 

Прапорщик, служивший с 60-х, вспоминал: автоматы стояли на полках, на ночь дверь перевязывали верёвкой с пластилиновой пломбой. Никто не трогал. Потом пришли «изнеженные» — один ногу себе прострелил, другой «пошутил» пальбой. Полки оградили решётками, появились оружейные комнаты.

 

А ещё был случай: солдат напился, устроил драку. Его скрутили, бросили в кузов. Пока разворачивались, он выпрыгнул — неудачно. Колёса раздавили голову. Никакого «детского сада» — написали рапорт и забыли. Сейчас бы скандал, суды, тюрьма.

 

Вот и вся разница. Раньше человек подстраивался под мир. Теперь мир подстраивается под него. И если вам кажется, что прошлое было жестоким — присмотритесь к настоящему. Возможно, мы просто разучились видеть последствия своих поступков.

 

43. Форточка и комп

 

Даже после формального развала СССР в людях оставалась какая-то душевность, доверчивость. Странное чувство — перед стариками будто в неоплатном долгу. В обществе тогда царило воодушевление: наконец-то заживем! Теперь частную инициативу не будут душить партийные чиновники. Верить можно было во что угодно — только не в коммунизм. А старики всё твердили: «Мы это для вас строили…» Но разве мы не забирали своё? Просто теперь появилась возможность не просто взять, а оформить право собственности. Так мы начали строить «правовое» государство — с отрицанием прав общества и поощрением частных. Потребовались годы, чтобы понять подвох. Но тогда всё казалось простым.

 

Как-то я забыл ключи в новой квартире. У бабушки с дедушкой кто-то всегда был дома, а с мамой мы заново учились жить вместе. Возвращаюсь из школы — и на душе двояко. Вроде и погулять можно, но таскать с собой учебники не хотелось. Пошарил по карманам — пусто. Постоял у закрытой двери, вздохнул и спустился к подъезду. И — о радость! — следом вышла соседка, жившая выше.

 

— Бабуль, добрый день! Вы же на таком-то этаже? Мы под вами недавно поселились. Ключи дома оставил, а к маме на работу далеко…

 

— Как же ты домой попадёшь? — встревожилась она.

 

— У нас топят хорошо, мама форточку открывает. Перелезу с балкона на балкон, ладно? — Я слукавил: форточка была прикрыта, но защёлка хлипкая, поддавалась.

 

Соседка, бормоча что-то про «сорвёшься, балбес», повела меня к себе. Я бодро её успокаивал — насколько хватало подростковой уверенности. Наивные были люди в те времена… Аккуратно перелез через её ограждение, спрыгнул на нижний балкон, потом на наш. Защёлка сопротивлялась, но ненадолго. А вот вторая форточка оказалась закрыта намертво. Но я уже почти дома! Нашёл на балконе железяку — рамы-то деревянные — и через десять минут, с минимальными повреждениями, форточка сдалась. Нырнул внутрь, схватил ключи и побежал успокоить бабку:

 

— Всё в порядке, спасибо!

 

Следы вторжения аккуратно убрал — подоконник прибрал, балкон подмёл. Хорошо, когда руки из нужного места растут.

 

Тогда же мультики сменились играми. Сейчас смешно вспоминать: пиксельная графика лишь намекала на реальность, а остальное додумывала фантазия. Но технологии стремительно менялись — игры уже напоминали мультфильмы, пусть и с условностями. «Спектрумы», «Электроники», кассеты, бобины, флоппи-диски… А потом поползли слухи о чуде под названием «интернет». Его даже можно было увидеть — в урезанном виде — в школьном компьютерном классе. Эти уроки стали самыми желанными.

 

Вскоре я загорелся идеей раздобыть компьютер. И однажды знакомый маякнул: «Есть тема!»

 

Тащить «шуганую» технику домой было опасно. Нужен был сравнительно честный способ. А государство тогда вовсю задерживало зарплаты бюджетникам. Вот один из учёных и решил подправить финансовое положение, списав по документам старый комп, а нам отдав почти новый «Dell» — с монитором, процессором х088 и целым мегабайтом оперативки. Для того времени — космос!

 

Архитектуру х088 быстро забросили — дорого. Победили х086, затем х286, х386… Но чтобы ты понимал: на х086 стояло максимум 512 КБ памяти. Так что я чувствовал себя пионером цифровой эры.

 

Потом провели домашний телефон, появился dial-up модем — и начались бесконечные стычки с мамой. Кто помнит — поймёт. Для остальных поясню: интернет занимал телефонную линию. Мама приходила с работы, хотела позвонить — а в трубке вместо гудков шипели помехи.

 

— Мам, пять минут! Положи трубку! — орал я, пока связь не рвалась.

 

44. Студентка

 

Я тогда не был привередлив к женскому полу. Это всё ещё в том же районе, в последних двух классах школы. Никакой магии — просто, без лишних сложностей. Дашь — не дашь — ну и ладно, другая даст. Удовлетворение насущной потребности, не больше. С пацанами мы знали: спортсменки — самый верный вариант. Ходили слухи, что их кололи чем-то для результатов, вот и либидо у них зашкаливало как побочный эффект.

 

Насчёт красоты — я никогда не гнался за идеалами. Никаких особых требований: цвет волос, рост, размер груди — всё это не имело значения. Главное — нормальная, не уродина, тёплая, вкусно пахнет, мокрая где надо. Значит, моя. Никаких юношеских вздохов о любви — всё приземлённо, без иллюзий.

 

Один случай вспомнился. Приехал к одной, она в многоэтажке жила, с лифтом. Всё, что хотели, друг от друга получили — на этом, казалось, точка. Я собрался уходить, а она… не отпускает. Жмётся в коридоре, а у меня пузо надулось, неловкость дикая — вот-вот конфуз случится. Я отстраняюсь, особенно животом, настойчиво твержу: «Извини, мне бежать». Она машет рукой — обиженно, но сдаётся. Я вырываюсь, лечу в лифт. Двери закрываются — и я, наконец, с облегчением порчу воздух. Вздыхаю…

 

И тут лифт останавливается. На следующем этаже двери открываются — сначала заезжает коляска с ребёнком, потом мамаша. И сразу морщится, нюхает. Я, понимая причину её недовольства, тоже делаю вид, что принюхиваюсь.

 

— Уже в лифте насрали, что ли?! — выдыхает она.

 

Я киваю, изображая возмущение. Двери открываются — мамаша выходит, коляска выезжает, а я, не дожидаясь лишних вопросов, рву на выход. Вот ведь подстава… Как говаривала бабушка: «И смех, и грех».

 

Во второй четверти предпоследнего класса к нам привели практиканток — студенток-психологов. Они вели какие-то занятия, уроки. Тогда это, видимо, было модно. И вот одна… Сначала я даже не понял, какая именно. Просто запах. Он влез в голову, застрял там. Только потом я разглядел её — и оказалось, визуально она тоже цепляет. Впервые мне было нужно не просто «дашь — не дашь», а именно она.

 

С одноклассниками я всегда держался отстранённо. Близкими были только пацаны, с которыми связывала работа или общие интересы — музыка, игры. Остальные — просто приятели. Одноклассницы не вызывали ни малейшего интереса. А тут… я еле сдерживался.

 

Решил подарить ей духи. Цветы — слишком банально, а небольшой флакончик можно незаметно передать. Маме мозг вынес — сам в этом не разбирался. Она дала что-то из своих запасов. Понюхал — вроде нормально. Но в голове крутился только её естественный запах.

 

Как-то раз, оставшись с ней наедине, я собрался с духом (она всё-таки старше) и выпалил:

 

— Можно вам подарок?

 

Не дожидаясь ответа, сунул ей духи и быстро ушёл. Сделал — и всё. Не хотел видеть её реакцию — ни отказ, ни насмешку, ни, тем более, ложную надежду.

 

После этого она стала избегать меня. Но жизнь снова столкнула нас. Нас, нескольких пацанов, собрали что-то отнести. Оказалось — вещи практиканток. Мне вручили коробки — и я сразу почувствовал знакомый запах. Даже не глядя, понял, с кем идти.

 

Несли в общежитие через дорогу от школы. Я занёс коробки в её комнату, поставил куда сказала… и мы снова остались одни.

 

Она неловко посмотрела на меня.

 

— Мне было очень приятно, — начала она, беря мои руки (видимо, чтобы я не обнял). — Духи отличные… Но ты должен понимать — мы разные люди. Ты ещё школьник…

 

Она попыталась мягко выпроводить меня, но сама неожиданно приблизилась. И тут я сорвался — поцеловал её в шею. Она ахнула, отстранилась, губы приоткрыла — то ли крикнуть хотела, то ли оттолкнуть. Но я шагнул вперёд, прижал её к себе, обнял за бёдра и поцеловал в губы.

 

Дальше — как в тумане.

 

Очнулись через несколько минут на кровати. Я только что кончил.

 

— Куда? — испуганно спросила она.

 

Я провёл рукой по её промежности — липкие следы на ноге и платье. Взял её ладонь, провёл по ним. Она выдохнула, отвернулась, свернувшись калачиком. Я лёг рядом, обнял — и она не сопротивлялась, когда я снова коснулся её. Наконец-то я мог не только чувствовать её запах, но и трогать, наслаждаться.

 

— Это так глупо… — прошептала она. — Непрофессионально.

 

Я молчал, закрыв глаза.

 

Вдруг она оттолкнула меня:

 

— Надо срочно идти!

 

Перепрыгнув через меня, она бросилась к зеркалу — поправлять причёску, макияж, одежду. Потом принялась за меня: вытирала следы помады, расправляла мятую рубашку. Через пару минут мы уже шли обратно в школу — как будто ничего не было.

 

Теперь я мог себя контролировать. Её запах был мне доступен, а значит — не сводил с ума. На людях я вёл себя холодно. Она тоже перестала смущаться и даже попыталась отомстить — завалила меня на ответе у доски.

 

Через пару дней я пробрался в общежитие. Осторожно, чтобы никто не увидел, добрался до её комнаты, постучал.

 

— Кто там? — её голос.

 

Я молчал, боясь, что за дверью не только она. Постучал ещё раз.

 

Дверь приоткрылась — и я снова почувствовал её запах. Быстро заглянул внутрь, но она схватила меня за грудки и втянула в комнату.

 

— Спасибо! — зашептала она, целуя меня. — Я уже думала, ты не придёшь!

 

Но наш роман закончился так же внезапно, как начался. Практика у неё кончилась — и она исчезла. Сначала из школы. Потом я проверил общежитие — комната уже занята другими. Пришлось делать вид, что ошибся дверью.

 

Зато после этого я усиленно листал книги по психологии — пытался понять, что со мной было.

 

45. Прозвища, старшие и авторитет

 

Почему именно прозвища? Есть жаргонные варианты — погремухи, погоняла, кликухи. В законном мире аналог — позывной. Суть та же: скрыть от противника привязку к личности. Если хочешь использовать именно эти термины — учись вплетать их в речь естественно. Прозвище — это когда тебя так называют, и если ты откликаешься, оно прилипает. У меня их было много — ни одно не закрепилось. Да и придёт день, когда мне больше не понадобится прятаться за чужими именами.

 

Но прозвища бывают разными. Опасно, если они раскрывают суть. «Злой» — плохой вариант. Характеристика в кличке может испортить репутацию. Не спеши отзываться, даже если сейчас кажется — звучит круто.

 

Глупее всего — самому придумывать себе прозвище. Окружающие решат иначе. И тогда получишь кликуху, которую ненавидишь, но которая, по их мнению, тебе идеально подходит. В этом тонкий момент: не всё так однозначно. Если правильно играть понятиями, даже негатив можно перевернуть в свою пользу.

 

Термин «старшие» — тоже характеристика. Важно понимать: за ним стоят разные люди. В разных ситуациях свои старшие. Это слово обозначает положение человека относительно тебя. Для кого-то и ты мог быть старшим — например, если поручился за него.

 

Авторитет — куда интереснее. Преступный авторитет — втройне. Сейчас все меряют деньгами. Настоящий культ, скоро храмы строить начнут. Но авторитет — величина не денежная. Это уникальное свойство личности, делающее человека нужным другим. Он не создаётся носителем — только окружением. Признанный авторитет существует лишь там, где в нём есть потребность. Непризнанных авторитетов не бывает — это все остальные.

 

Не будем углубляться в узкие области. Пойдём прямо к преступному авторитету. Почему общество уважает тех, кто действует против него?

 

Самое простое объяснение: в самом обществе есть противоречия, которые нельзя разрешить в рамках его же законов. Тогда появляется потребность в людях, готовых эти законы переступить — но дать обществу то, чего оно хочет. Плата за это — признание авторитета.

 

Значит, авторитет — не внутренняя убеждённость, не ум, не вера. Всё это может стать его основой, но только если общество признает их ценными.

 

Большую часть времени авторитетный человек решает задачи своего окружения. Взамен получает не только статус, но и возможность двигать свои интересы. Но если перегнёшь палку, сместишь баланс в сторону личного — авторитет начнёт таять.

 

В конечном счёте, это социальный статус. Его можно потерять, просто уйдя из общества, которое тебя признавало. Пока хватит.

 

46. Трудовая книжка

 

Даже умирающее общество еще долго оставляет свои рудименты в новом, приходящем ему на смену. Вот и мои частые отлучки «на работу» навели маму на мысль: «[Имя], раз уж ты постоянно подрабатываешь, спроси — может, тебя оформят официально? Чтобы стаж шел. Глядишь, и на пенсию выйдешь пораньше.»

 

Я передал её слова одному из старших. Тот усмехнулся, подумал и сказал: «Конечно можно. Только смены будут настоящими — у нас тут студия звукозаписи.»

 

Тогда «студия звукозаписи» могла означать что угодно. Чаще всего — помещение со стойками аппаратуры, где день и ночь тиражировали музыку на продажу. Авторских прав в нынешнем понимании не существовало, и хорошая песня разлеталась по стране мгновенно. Услышали где-то новое — привезли, записали, и вот она уже гремит на каждом углу. Исполнителям не нужно было заискивать перед продюсерами или пробиваться на радио. Сыграл нечто искреннее, записал — и если это цепляло людей, слава распространялась сама. Многие нынешние знаменитости, хоть никогда в этом не признаются, проснулись популярными лишь потому, что их свежую запись украли и пустили в народ.

 

Я музыку любил. Возможность оказаться ближе к её источнику была бесценна. Так в моей трудовой книжке появилась первая запись: «Оператор по записи музыкальных фонограмм». Дома я теперь бывал ещё реже, ночами пропадал в студии — зато мог слушать новое раньше всех. Пока штамповали чужие записи, я собирал для себя уникальные подборки — таких не было ни у кого.

 

А насчёт пенсии, мам… Прости, но вряд ли я ей воспользуюсь. Не срослось.

 

47. Междусловица

 

Всё-таки пригодилась задумка для заголовка. Давно не отвлекались на размышления.

 

Понимаешь, я уже говорил: есть разница между преступным миром и уголовным. Иногда они пересекаются, иногда — нет. Сидеть неприятно, отвечать за что-то тоже не всегда хочется. Если есть возможность жить преступно и избежать наказания — это полное право человека. Но если по глупости вляпаешься в уголовный мир — сами уголовники встретят тебя с иронией. Нет чести в том, чтобы спалиться дураком. А если твоя глупость подведёт других — ирония быстро сменится презрением.

 

Потом, когда время придёт, поговорим о том, как ломаются люди. Как предают — даже из лучших побуждений. Или просто не понимая, к чему ведут их слова.

 

48. Выпускной

 

Я никогда не понимал таких праздников. Да и сами праздники не любил. Закончил школу, как и ожидалось, с двумя тройками — русский и английский.

 

В актовом зале нас долго пичкали речами, а когда выпустили, в коридорах уже стояли накрытые столы. Родители суетились вокруг, в том числе моя мать. Выпускники тем временем где-то раздобыли алкоголь. Мне было всё равно — я тогда ещё не пил. Хотелось поскорее свалить с этого балагана. Но после официальной части родители и учителя заперлись в кабинетах, оставив нас «отмечать». Компашки разбрелись по школе и двору. Я выбрал двор.

 

Первое впечатление — вещь коварная. Мой собеседник, неловко размахивая самокруткой, снял с себя наушники (тогда они были большими, на скобе, с проводами) и сунул мне: «Зацени, Нирвана!» Я приложил один «лопух» к уху. Английский я знал на троечку, но «Rape me, hate me!» резануло даже меня. «Не цепляет», — буркнул я и протянул взамен свои наушники с подборкой, которую недавно записал.

 

Эти слова — «Rape me, hate me» — надолго отбили у меня охоту слушать Nirvana. Лишь после 2000-х я дал им второй шанс — и тогда уже зашло, другие песни.

 

Пока мы обменивались музыкой, у забора началась движуха. Полупьяные «взрослые» школьники мне осточертели, так что я вернул наушники и направился к эпицентру.

 

Там ошивались «шакалы» — местные гопники, возможно, бывшие ученики. Они пришли либо побить кого-нибудь из выпускников, либо увести подвыпивших девчонок. Впервые за долгое время у меня зачесались кулаки. Я пробивался сквозь толпу к центру драки.

 

Один парень уже валялся в пыли, а над ним глумились. Я рванул вперёд — и тут всё замерло. Часть «шакалов» знала меня. Того, кто рванул ко мне, тут же оттащили свои же. Я шагнул между избиваемым и главным заводилой.

 

— Он тебе друг, что ли? — разочарованно спросил тот.

 

Я усмехнулся. Напряжение спало.

 

Избитого поволокли в школу умываться. Ко мне подходили, хлопали по плечу, извинялись. Для проформы предложили выпить. Я отказался. Тогда кто-то раздобыл бутылку «Пепси» и протянул мне — знак перемирия.

 

Одноклассники округлили глаза:

 

— Ты их знаешь?

 

— Да их полгорода знает, — загадочно ответил я. — И в параллельной секции борьбой занимались.

 

Дальше было скучно. «Пепси» быстро кончилась, пришлось искать ларёк. Гуляли, слушали музыку. Кто-то притащил магнитолу и врубил её на полную. Я не любил попсу, так что танцевал под свой плеер в наушниках, внешне подстраиваясь под чужой ритм.

 

Нет, к одноклассницам я не лез — они были как сёстры. Зато парочки на лавочках вовсю «лизались». Я нашёл ещё пару меломанов, и нам даже удалось один раз вставить свою кассету в магнитолу.

 

Под утро все разошлись.

 

— Как всё прошло? — спросила мама.

 

— Без приключений. Я спать.

 

49. Новые кадры

 

С изменениями в законодательстве изменилось и общество. Преступному миру потребовались новые кадры — те, кто умел драться, воровать или искусно обманывать. Их стало так много, что постепенно они превратились в пехоту.

 

Ключевым вопросом стало имущество. Его нужно было не только захватывать, но и удерживать, защищая от конкурентов. Причём делать это как силой, так и через закон. Поэтому резко выросла стоимость образованных и умных преступников, а также тех, кто мог ими стать.

 

Наша школа была непростой. Мои выпускные экзамены засчитывались как вступительные в местный институт. Казалось бы, сиди себе спокойно — и жизнь пойдёт как по маслу. Но мне не сиделось. Да и видеть старые лица не хотелось.

 

Я рискнул — подал документы в университет, сдал экзамены и в самом низу списка поступивших нашёл свою фамилию. Сортировка шла по баллам, мой результат оказался на грани, но хватило. Мама была счастлива. Где-то наскребла денег и подарила мне тоненькую золотую цепочку с крестиком — тогда это было модно. Вскоре я переплавил её подарок, и «мой ювелир» сделал из неё массивную цепь в палец толщиной. В те времена носили именно такие.

 

Старшие — а к тому моменту это были уже другие люди — оценили меня. Нас, таких, оказалось несколько, и из нас собрали звено. Каждому выдали сотовый телефон, пейджер и на всех машину «восьмёрку», чтобы ноги не топтали.

 

Моя первая «моторолла» была с выдвижной антенной и крышкой на кнопке. Интерфейс — только английский, встроенной памяти, кажется, не было. Но это неважно: все тогда таскали с собой блокноты, куда под кодами записывали нужные номера. У наших трубок не было своих номеров — мы шутили, что у нас тариф «Таксофон». Звонить можно, а вот принимать — нет. Всё важное приходило на пейджер. Скоро этот формат убьют SMS.

 

Деньги уже считали в «зелёных». Наши, «деревянные», дешевели каждый месяц, и копить их не имело смысла. Люди сметали с прилавков всё — от продуктов до бытовой химии, закупались впрок. Цены росли на 10–25% в месяц.

 

50. Студент

 

На свои первые уроки я приходил как положено: слушал лекции, конспектировал в тетрадь. Но было полное непонимание — зачем всё это? Программы менялись по несколько раз за семестр, не считая фундаментальных наук. Математика оставалась математикой, а всё остальное метались туда-сюда. Преподаватели увольнялись, новых либо не находили, либо они отказывались работать по старым программам. Вместо пар — пустые часы или вдруг новый предмет. А когда спрашивали: «Экзамен хотя бы по этому будет?» — в ответ лишь отмахивались: «Смотрите объявления в деканате».

 

Парни всё чаще выходили во двор курить или погонять мяч. Сначала университетские, потом наши — скидывались по очереди, оставляли в гардеробе, но они всё равно пропадали. Да и сам футбол в тесном дворе быстро приелся.

 

Денег у вуза не хватало ни на что. Сборы шли постоянно: на ремонт, на книги, на прощание с очередным «заслуженным преподавателем». Со временем я всё чаще слал звеньевому: «Если не занят — забери».

 

Радостная вибрация пейджера, учебники в охапку — и к воротам, где уже ждала знакомая машина. Грохочущий двигатель увозил нас, как тогда казалось, в настоящую жизнь, где были настоящие дела.

 

Первое полугодие я кое-как дотянул. Но в конце выяснилось: преподаватель английского уволилась прямо перед зачётом. Автомат не поставили, сдавать было некому. В деканате лишь разводили руками: «Как найдём замену — разберёмся». Группе оформили «хвост», который так и повис в воздухе.

 

51. Имущество

 

Как там у Булгакова? «Люди как люди… только квартирный вопрос их испортил». Для нас это был вопрос имущественный. Первые бригады больше напоминали коммуны. Как бы это ни звучало, но именно технология коммуны — общий труд, общее распределение — лежала в основе дворовой субкультуры.

 

И вот возможность оформить добытое общим трудом, пусть и криминальным, в личную собственность начала ломать устои.

 

Расскажу случай. Братва отхватила здание бывшего детского сада с территорией. Решили обустроить там офисный центр — для себя и подконтрольных коммерсантов. Оформили имущество, как тогда считали, на одного из достойных. Теперь всё должно было принадлежать кому-то по закону — даже общее закреплялось за ответственными.

 

И что происходит в голове, когда появляется эта бумажка? Человек меняется. Вот и здесь: тот, кого считали достойным, получив сад, повёл себя против решения братвы. У него подросли внуки — и он заявил: «Буду с ними тут играть! Под офисы берите хозяйственные пристройки. Только без экстрима — внуки жить будут».

 

Человек заслуженный, но такого не ожидал никто. Наверное, он думал, что его статус — достаточная замена тому, что пытался забрать. Но братва рассудила иначе.

 

Через пару дней он скоропостижно покинул этот мир — сердечная недостаточность. Супруга сразу отдала всё под заранее определённые цели. Похоронили его достойно.

 

Братва чистилась постоянно. Первая масштабная чистка прошла ещё в конце 80-х — я был маленьким. Но чем больше появлялось возможностей закрепить собственность, тем чаще рушились связи. Описанная история — решение быстрое, нетипичное.

 

Обычно всё шло медленнее и демонстративнее. Человек не терял голову сразу. На него оформляли один объект, второй, третий…Где-то перед четвёртым он начинал чувствовать себя хозяином. Тогда принималось решение, а исполнение откладывалось на месяцы — чтобы найти исполнителей и подходящий момент. Вдруг одумается?

 

Забавно было общаться с тем, кого уже «приговорили». Они походили на гусей перед фуа-гра — чем ближе развязка, тем щедрее их кормили. Всё ведь по-человечески — люди же людей не едят?

 

52. Решение

 

Время было бурное. Вопрос не в том, к чему тебя могут привлечь, а в том — когда. Противоречия между общим и частным оголялись мгновенно. Вот и на наше звено свалился один вопрос.

 

Изучили его, разобрались, как подтянуть. Подумали: раз уж он стал таким значимым, пусть попробует создать свою структуру. В принципе, он этим уже занимался. Решили сделать вид, что уважаем его «достижения» и готовы работать под ним.

 

Но прежде чем продолжить, нужно понять нюансы того времени. Государство бросило своих на подножный корм. Зарплаты не платили ни на заводах, ни в госструктурах. Даже милиционеры быстро сообразили: если не начнут что-то предпринимать, их семьи с голоду сдохнут. Бандитами стали все — и уличные хулиганы, и примерные семьянины в погонах. Последние, впрочем, обладали преимуществом — вытесняли традиционные группировки или срастались с ними.

 

Так что судьба «приговоренного» моментально становилась известна всем заинтересованным сторонам. Но бандитам в погонах важны были и показатели для отчетов. Пусть формальные, но борьбу с преступностью они всё же вели.

 

Я не был профессионалом в таких делах, но оказался единственным, с кем наш будущий жмур согласился общаться. Пересеклись на людях. Я рассказал легенду — он обрадовался. Выложил, что планирует «спрыгнуть под мусоров», что у нас большое будущее, новые перспективы. Мол, власть теперь за ментами, лихие годы уходят. В чём-то он был прав. Договорились о новой встрече. По его словам, у него была важная информация — сейчас бы назвали «конфиденциальной» — и обсудить её нужно у него дома, без лишних глаз и ушей.

 

Обсудили с братвой. Тот, кто должен был «всё сделать», сказал: «Это будешь ты. Если он такой мнительный — любое отклонение его спугнет. Придёшь не один, передумаешь насчёт места — всё, провал». Пацаны сняли квартиру напротив, начали пасти его.

 

До встречи оставалось несколько часов. Обговорили сигнал: свет в окне напротив — выхожу. Нет света — жду. Бывший афганец, он же опер, начал меня учить. Продумал все варианты, изучил планировку, набросал сценарии. Подзывал пацанов, показывал на них — как, куда, под каким углом, что делать, если что-то пойдёт не так.

 

Шёл я в мрачном настроении, ещё при свете дня. Хотелось поскорее покончить с этим. Жмур открыл дверь, радостно оглядел меня, убедился, что я один, и впустил. В голове проигрывал варианты, которые набросал инструктор. Наклонился, чтобы разуться.

 

— Да не надо, — махнул он рукой. — Херня, пошли на кухню!

 

Развернулся, показывая путь. Это был первый сценарий.

 

Когда учился стрелять, запомнил: главное — не моргать. Большинство промахов из-за потери контроля. Спокойный вдох, прицеливание, выдох — плавно нажимаешь на курок.

 

Достал «плетку» с глушителем — уже заряженную, взведённую. Риск, но иначе пришлось бы тратить время. Нашёл нужную точку, выдохнул.

 

Глухой щелчок, быстро растворившийся в тесном коридоре. Жмур сделал ещё шаг — по инерции — качнулся, упёрся плечом в стену и медленно сполз вниз, развернувшись спиной к ней. Выждал, не подаст ли признаков жизни. Нет. Предохранитель. Надел перчатки, проверил квартиру — нигде не горел свет. Быстро вечерело.

 

Вернулся, ещё раз глянул на него. Всего пару минут назад он рассказывал о грандиозных планах. Теперь на лице застыла перекошенная улыбка, глаза — широко открыты. Видно, ждал от этой встречи только хорошего. Снял глушитель и убрал плетку.

 

Встал так, чтобы видеть и его, и сигнальное окно. Подходить ближе не хотелось — лишние следы. Нашёл гильзу, протёр, где мог наследить. Оставалось ждать темноты. Наконец, темнота — сигнал для тех, кто ждал напротив.

 

И вот она пришла. А с ней — кураж. Всё получилось слишком легко.

 

Но дальше начался ад. Время встало. Не двигалось. Раздражало. Мысли лезли чёрные — ведь сигнала всё не было. Ночью словил пару провалов в забытье, но толком не спал. К утру дико хотелось в туалет.

 

Инструктажа на такой случай не было. Решил: если не схожу — оставлю больше следов.

 

Вернулся, взглянул на жмура. Теперь казалось — он смеётся надо мной. Я в ловушке. В голове вертелось одно: валить сейчас или ждать?

 

Солнце взошло. Сигнал уже не разглядеть. Организм сдавал — нужны были отдых и еда.

 

На кухне нашёл пачку ирисок. Голод отступил. Осталась только усталость.

 

В другой комнате взял пододеяльник и подушку. Расстелил на полу, свернулся калачиком. Проснулся через полтора часа — день только начинался, а я всё ещё не знал, что делать.

 

Связи не было — телефон и пейджер оставил у братвы, чтобы не отследили. Решил ждать до конца. Проверил дверь — нельзя ли её заблокировать? Ни щеколды, ни засова.

 

Вернулся на «пост», достал ещё ириску. Дремал урывками, вздрагивая от каждого шороха в подъезде. Жмур не двигался — значит, точно готовый.

 

После полудня захотелось пить. Ириски и слюна не спасали. Нашёл на кухне кружку, хлебнул воды из-под крана. Одну выпил залпом, вторую отнёс с собой.

 

Время снова замерло. Где-то после обеда у двери зашуршали шаги. Надел маску, схватил ствол. Но звуки затихли.

 

Потом снова туалет. Чёрт, почему в такие моменты тело так настойчиво требует избавиться от воды? Одежда прилипла к потной спине.

 

Закат вспыхнул в окне — новая надежда. Но сигнала не было.

 

Жмур уже начал «благоухать». Звуки в подъезде больше не раздражали — лишь напоминали: я в западне. Раньше всё было проще: зашёл — вышел, залез — вылез. А сейчас…

 

И вдруг — свет в условленном окне.

 

Вскочил, проверил карманы, пересчитал — точно то самое окно. Пододеяльник с подушкой, где осталось больше всего следов, решил забрать. Скомкал в узел — внутри звякнула кружка, которую забыл выбросить. Но уже поздно.

 

Натянул маску, приоткрыл дверь, выскользнул в подъезд. И быстро протёр ручку двери и звонок, вспомнил, как подходил, вроде ничего другого не касался.

 

Повезло — ни души. Выбежал на улицу, рванул к условленному месту. Там ждала «восьмёрка» с работающим двигателем. Дверь открылась изнутри, я швырнул вперёд свёрток с бельём и впрыгнул в салон. Машина рванула с места.

 

— Что случилось?! — не выдержал я.

 

Оказалось, мусора тоже его пасли. Когда я зашёл в дом, рядом припарковалась их машина. Клетка захлопнулась. Братва через стукачей слила инфу, что жмура видели в другом районе. Возможно, эти же опера днём проверяли его дверь. Начни я метаться — выбежал бы прямо к ним.

 

Одежду и свёрток сожгли, машину и ствол утилизировали. Следы, что не стёр, «не заметили» свои мусора. За него нам выдали «фольксваген». Позже с другого жмура забрали «мерседес» 190 с дизелем и двухсотлитровым баком.

 

Жизнь набирала обороты.

 

53. Зеленая — зеленая трава

 

Работа стала нервной. Надо было как-то снимать напряжение, а я принципиально не курил — все попытки заканчивались дискомфортом в легких. Да и алкоголь тогда не пил. С одной стороны, это вызывало у окружающих неподдельное уважение. С другой — я морально изнашивался. Мне отчаянно нужна была разрядка.

 

И, как это часто бывает, она нашлась. Сначала задымил один, потом я, а вскоре, как мне казалось, дымила уже вся братва.

 

Трава давала не такой эффект, как сигареты. От табака меня скручивало, дышать становилось тяжело. А запрещенный материал сперва слегка сжимал грудь, но потом — облегчение. Я начинал дышать не только полной грудью, но, казалось, и кожей. Это было именно то, чего мне не хватало всю предыдущую жизнь.

 

Так мне тогда казалось.

 

Но у травы оказались минусы. Даже в укуренном состоянии я их осознавал. Мы любили забить косяк, запрыгнуть в мерс и рассекать по городу: цеплять девчонок, заваливаться в рестораны. А потом настал день экзаменов. К математике, моему любимому предмету, меня допустили со скрипом. Английский я так и забросил, обещания найти нового преподавателя повисли в воздухе. Да и прогулов хватало — не до того было.

 

Я раскрыл экзаменационный лист и понял: задания вроде знакомые, раньше бы щелкнул без раздумий. Но дурман в голове дал четкое осознание — часть мозга я растерял по дороге.

 

Посидел, подумал. Понял, что за время экзамена не протрезвею, даже если пойду последним. Отпросился в туалет и просто ушел.

 

Тот день был безнадежно грустным. Не хотел расстраивать маму — ничего ей не сказал.

 

Трава сушит мозг. Даже то, что раньше казалось простым, покрывается коркой тупости. Под кайфом ты превращаешься в слегка дебилизированную версию себя. И к чему это приведет — не угадаешь. Если хотите мое мнение: даже если интересно, лучше наблюдать со стороны. Лучше ржать над укурками, чем самому тупить перед ними.

 

Потом начались попытки завязать. Но это чертовски сложно, когда вокруг никого, кто поддержит. Рано или поздно машешь рукой, поднимаешь то, что только что бросил. Пара затяжек — и жизнь снова играет красками.

 

54. Экстрасенсы

 

Я понимаю, можно бесконечно смеяться над наивными совками, заряжавшими воду через телевизор. Но тогда это было модно. А мне довелось на себе испытать экстрасенсорное воздействие. Вернее, его полное отсутствие.

 

Сейчас почему-то забыли, как эти шарлатаны разъезжали по институтам с лекциями. Какие-то книги выходили, фильмы про бесконтактный бой крутили. Нас, особенно с укуренными мозгами, это дико заводило. Вот мы с пацанами и рванули на одну такую лекцию.

 

Лектор так интересно расписывал, что само собой напрашивалось — проверить. Решили его выпасти. Умеет — почет и уважение. Врёт — будет грустно.

 

После лекции подхватили его под руки, отвели в глухой закуток.

 

— Ребята, вы чего хотите? — попытался возмутиться лектор.

 

— Ты же про бесконтактный бой лекцию читал? — ответа мы не ждали. — Говорил, уклоняешься? Ну так уклоняйся!

 

И вмазали ему в грудь серией.

 

Он согнулся, хватая ртом воздух, руки тряслись.

 

— Может, отойдём, подготовишься? — спросили мы.

 

Но он только мычал, сипел, не мог слова выдавить.

 

— Извините! — наконец вырвалось у него. — Я больше не буду!

 

— Значит, врал, — ухмыльнулся один из наших.

 

С разбегу зарядил ногой. Лектор грохнулся. Бить лежачего — не такое себе занятие, но факт вранья перевешивал. Пнули по разу — и уже неинтересно стало. Тело хрипело, даже не пыталось подняться.

 

Звеньевой приподнял его разбитую голову:

 

— Не умеешь — не пизди.

 

И со всей дури впечатал лицом в асфальт.

 

Больше мы его не видели.

 

55. Байка тех лет

 

Может, это было, а может, и нет. Раз поступило мнение, что для 1990-х недостаточно жести. Чистая байка или нет — не знаю, но сомневаюсь, что мусора станут это копать.

 

Был один активный мужичок. Откусил что-то не то — и сразу приговор. Ездил с охраной, но это была не наша тема. Другие люди решили его взорвать. Взрыв грянул, мусора засуетились: фиксируют, фоткают, а у старших уже плохие новости — жмура на месте нет. Начался тихий кипиш.

 

Через время прошел слух: видели его в «копейке». У его отца была такая. Получилась накладка, видимо, и потом он — огородами к бате, успел нырнуть в неё и на выход из города. Наши тогда дальнобойщикам объявили премию: два зелёных рубля — пара кусков — тому, кто нужную тачку заблокирует и не даст пассажиру смыться. Через двадцать минут пришла информация: объект столкнули в кювет, кузов погнуло — не вылезти.

 

Мы были ближе всех. Подъехали, вручили счастливчику премию. Звеньевой подходит к жмуре — тот дёргается, но кузов скрутило намертво. «Ну что, сокол, долетался?» — и хлопок в голову. Пацаны подсказывают: «Его ж вроде взрывать должны были?» Запрос пошёл по цепи: у кого что есть? Пока решали, начали тело вытаскивать. Жмуры — странные: дохлые будто тяжелее живых. Если при жизни сто кило, то сейчас — все двести.

 

Подъехало ещё звено, у них кое-что нашлось. Выволокли беглеца в поле, думают: как рвануть? «Может, к голове прицепить?» — «Не, тогда только башню оторвёт». Тут звонок. Звеньевой трубку к уху: «Всё, он уже не дышит… Да, решаем, как доставить». Ответ с той стороны громкий, даже мы услышали: «Дебилы! Его ж взорвали — значит, везите по частям!»

 

Спорить не стали. Заложили заряд, усадили на него жмура — и жахнули. Остатки в мешки — и к серому дому. Навстречу выскакивает опер: «Ну где?» — «В багажнике», — звеньевой хмуро, — «Только в голове пулю не ищите». Опер замер: «А она там есть?» — «Пуля?» — «Нет, дебил, голова!» — «Хрен его знает, там месиво». Опер вышел, открыл багажник, принял мешки.

 

«Вы там ещё раз проверьте, если её где забыли — лучше не находить», — бросил он, разворачиваясь к своим. «Говорили — жмура нет, а вот же он. Поехали оформлять изъятие».

 

Хотел жести? Получай. Веришь — нет, дело твоё.

 

56. Хулиганы

 

Мерин тот был шуганым. На тот момент в городе почти не было чистых иномарок. По соглашению с ментами, если возникала необходимость, находили хозяина, перегоняли авто на стоянку, стирали следы – а они героически "находили".

 

Так должно было случиться и в этот раз. Нам сказали, куда гнать машину. По пути, укурившись, мы умудрились сломать противоугонный замок на руле. Машина больше не поворачивала – гнали её по прямой, а если нужно было свернуть, выходили и разворачивали вручную. Веселая получилась поездка. Оставили на стоянке, как договорились.

 

Утром – полный сбор на том же месте. Нас встретили недовольный мусор и один из старших. За ночь хулиганы разули и разобрали мерина до корпуса. Повезло, что ночной дежурный ещё не сменился. Он тут же рассказал, как мы, укуренные, прикатили сюда, как веселились, кто нас видел и кто машину разобрал.

 

Ситуация – хуже некуда. Да и мы выглядели не лучшим образом, особенно перед старшим. Предложили мусору скинуться за беспокойство – спрашивать с других за их работу не в наших правилах. Тот нехотя снял фуражку, мы насыпали, сколько было.

 

Виновников нашего позора вычислили и выпотрошили. Может, и не по понятиям, но нас переполняла лютая злость. Объяснили просто: «Ребята, вы, конечно, молодцы, но надо было узнать, чьё, и лучше прятаться».

 

Взамен мерина дали девятку – явный знак недовольства. Но нравоучения быстро забылись: к вечеру мы уже носились по городу, снова укуренные в хлам.

 

Только тогда до меня начало доходить – мы уже давно катимся в пропасть. Позже напросился на встречу к одному из старших. Он был не рад. Извинился, предложил сделать перерыв: «Скоро восемнадцать. Давайте я в армию схожу. Только недалеко – чтоб мама не переживала».

 

Старший посмотрел с пониманием, но сказал жестко: «Таким же – лучше не возвращайся вообще».

 

Это было необычно – к нему обычно приходили от армии косить. Но в моём случае это был шанс вырваться из среды, которая тянула ко дну. Он согласился помочь. Конечно, и в армии я мог начудить – но это уже другая история.

 

57. Назад в будущее

 

От дел нас отстранили. Разогнали вообще. Я попросился назад записывать музыку — разрешили. Косячки стал забивать пореже, но отказаться пока не мог. Всё больше времени проводил либо в студии, либо дома — игры, интернет.

 

Маме пришлось признаться: завалил сессию, пойду в армию.

— Да не переживай, далеко не пошлют, — успокаивал я её, — я договорился.

 

Как-то пошли с ней в Сбербанк. Когда мама вышла, снова заплакала. Причины тогда не понял — расскажет гораздо позже, уже после армии.

 

Повестка пришла.

 

Из криминального опыта усвоил: если можно заранее избежать проблем — надо делать. Перед медкомиссией коротко-коротко постригся, надел то, что не жалко выбросить, и пошёл в военкомат.

 

Взвесили, измерили, велели приспустить трусы — видимо, убедиться, что не ошиблись с полом. Демонстрации хватило: штамп «годен» уже стоял на моей, как я понял, медкарте. Но я же предупреждал — родился слегка бракованным. Это была страховка: далеко не отправят.

— А ещё у него плоскостопие, — внезапно сказал медработник сестре, что меня оформляла. Видимо, так срабатывали договорённости. Определили в Войска ПВО.

 

На всякий случай сразу отвезли в сортировочный центр — чтобы не передумал.

 

Там я увидел жесть.

 

Благо, траву уже почти не курил — ломка была как сильная простуда, и на всё смотрел флегматично. А вокруг бесились те, кто уходил в армию с перепоя. Пара нариков прятала в одежде заначки. Кто-то яростно дёргал решётку на окне. Потом прибежали солдаты и стали «уговаривать» его остаться — локтями, ногами.

 

На секунду показалось: может, вся та армейская жесть из телевизора — не враньё.

 

Я свернулся на стуле, пытаясь вздремнуть.

 

Только сейчас понимаю: тот выбор был правильным. Дальше — либо тяжёлые наркотики, либо тюрьма. А может, и то, и другое.

 

Так что моё будущее началось вот с этого хаоса.

 

58. Форма старого образца

 

Где-то сквозь дрему я услышал свою фамилию, но организм отказывался просыпаться. Наверное, прозвучало ещё раз – не уверен. Всё решил толчок.

 

— Пьяный, что ли? — солдат окинул меня оценивающим взглядом.

 

— Просто задремал.

 

Меня заставили дыхнуть:

 

— Поехали!

 

В кузове уже сидели несколько ребят. Деревянные лавки, каждый ухаб — и мы подскакиваем, вцепляясь в борта. Задница немела, спина гудела, но дремать не получалось: то проваливаешься в пустоту, то приземляешься с жёстким стуком. Знакомились от нечего делать — кто шутил, кто бурчал, я помалкивал.

 

Машина резко остановилась. Кто-то отогнул край тента, высунулся:

 

— Кого укачало — пять минут на проветривание! Потом едем.

 

Вылезли. На востоке алела заря. Один закурил, другой побежал к обочине, я просто огляделся. Голая дорога, бескрайние поля, вдали — полоска леса. Ни домов, ни столбов. Непривычно. В городе взгляд всегда упирается в стену, вывеску, фонарь, а здесь — пустота.

 

Загрузились снова, пересчитали, тронулись. Сидеть становилось невыносимо, но вставать — значит рисковать вылететь через борт. Оставалось глупо шутить и терпеть.

 

Новая остановка. Сигнал. Машина куда-то заворачивает, ещё минут десять — и наконец заглохла. Зашуршали шаги, тент откинули. Слепящий свет ударил в глаза.

 

— Кого называю — на выход!

 

Часть ребят вышла, остальные замерли в недоумении.

 

— Значит, ещё не приехали…

 

Двигатель рыкнул, и мы снова поплыли по ухабам.

 

В итоге высадили только пятерых — уже после полудня. Сразу в казарму: осмотр, обмер, обвес. Кого-то стригли, мне повезло. Форма старого образца, пилотка. Гражданку сдали в каптёрку — говорили, вернут при переводе, но я не обольщался. Оделся так, чтобы не жалко было выбросить.

 

Поели только вечером, уже в форме, но ещё не слажено. Странно — кроме нас, никого. Неужели всего пятерых готовить будут?

 

Ответ пришёл ночью: две машины, потом ещё одна утром, ещё в обед. Казарма заполнялась партиями по пять-десять человек. Через пять дней коек не осталось — сто двадцать солдат.

 

Много говорят, что армия — дебилизм. Мол, время терять, ума не прибавит, только дурь выбьет. Кино рисует её как заповедник дедовщины и унижений. Но я скажу иначе.

 

Армия — механизм. Она живёт по военным законам, а они — как инструкция к машине. Танки, самолёты, пехота — всё должно работать слажено. С одной стороны, ты — винтик. С другой — винтик с мозгом, который должен переиграть другого.

 

Если вписываешься в систему — жить можно. Если мечешься, как масло в двигателе, рано или поздно тебя сольют. А если ты — сор, тебя либо переработают в что-то полезное, либо выбросят. Вот в этом «переработать» и кроются все проблемы. Ломаются психика, судьбы.

 

Массовым это не назовёшь. Но у меня самого будут сложности — но об этом позже.

 

59. Все в кучу и проблемы

 

Не вижу смысла долго расписывать учебку и начало службы. Побежим по головам.

 

Запомнился один сержант – за любой косяк гнал отжиматься по двадцать раз. На кулаках. По кафельному полу в умывальной. Если кулаки не набиты – больно. После двух попыток я снял тапки, уперся в них – и выдал двадцать пять. Смекалку оценили, вопросы ко мне пропали.

 

После присяги отвезли в часть и выдали форму. Не старый образец, а "афганку" – всю в заплатах, перешитую, будто с мертвого сняли. Надо было за ночь привести в порядок к утреннему осмотру. До полуночи штопали вместе, кое-как привели в божеский вид.

 

Дедовщины как таковой не было. Были "приколы" – нас, молодых, гоняли на "унизительные" наряды в столовую. Но чтобы били или "опускали" – такого не было. В роте МТО, где народу впятеро больше, а военной специфики ноль, творилось всякое. До уголовных дел доходило. У нас же – просто работа.

 

Проблемы начались со столовой. Сыро, то жарко, то холодно. После пятого наряда подряд я свалился – не косил, реально заболел. В санчасти врач обрадовался: до этого у него двое симулянтов корчились, а тут – живой пациент. Запер меня в отдельной палате, замучил анализами, но вылечил.

 

Через две недели выписал. В части решили, что я отлыниваю – и снова на кухню. Я упросил взять меня на дежурство: хоть чему-то военному научиться. Старослужащий согласился. Освоил основы – и получил передышку между нарядами. Но через полтора месяца снова слег: температура, сопли, дышать нечем. Наследственность – бабушка говорила, что легкие у нас слабые.

 

В санчасти врач расцвел. Написал что-то грозное – и меня отправили в госпиталь. Полтора месяца тыкали иглами, светили рентгеном. Без сырости симптомы пропали. Перед выпиской врач неожиданно предложил:

 

– Может, комиссовать тебя?

 

Я опешил. Взятку намекает? Или проверяет? Да и домой сейчас – страшновато. На дежурствах мне нравилось: ничего сложного, но интересно.

 

– Нет, – сказал я. – Только напишите, что я ограниченно годен. Чтобы на кухню не гоняли. Служить хочу!

 

Врач прищурился:

 

– Ты чего-то натворил на гражданке?

 

– Да нет! – покраснел я.

 

– Ну, как знаешь, – он махнул рукой. – Свободен.

 

Весной вернулся в роту. Не знаю, что врач написал, но от столовой отстранили. Взамен дали дежурство на КПП – бестолковое и выматывающее. Целые сутки бегаешь открывать ворота, отдаешь честь. Даже книгу не почитаешь – за тебя это делает дежурный офицер. Ночью старший уходит спать, а ты дремлешь сидя, уперевшись плечом в стену. Постоянные проверки.

 

Зато на дежурствах было хорошо. Там и поспать удавалось, и со старослужащим, который меня обучал, почти подружились. Оказалось, у нас общие интересы – музыка, игры.

 

Но командование меня невзлюбило. После болезней считали слабым звеном. Стоило вернуться в казарму – сразу грузить, таскать, копать. Неважно, что я только с наряда. Отдохнуть давали только на дежурствах. Я рвался туда – хоть чему-то научиться. Но в казарме снова ждала бессмысленная работа.

 

60. Устрой себе отпуск

 

Еще я вычитал, что каждый солдат может подать заявление на обучение в военном училище. Время подходило как раз. Отпуска мне не светило – командиры меня не жаловали, – так что я решил воспользоваться шансом. Заявление приняли, и в один прекрасный день меня вызвали, отправили на сборы при училище, где проходили вступительные экзамены.

 

Чтобы не тянуть – времени на подготовку не было, я их провалил. Зато три или четыре недели провел за пределами части. Приезжали ребята, поддержали, немного согрели деньгами, чтобы хоть как-то отовариться в ларьке. Солдатских выплат я тогда не видел. Они догнали меня позже. Видимо, просто задерживали.

 

А вот ненависть командира роты, когда я вернулся, была лютой. Он вызвал меня и выложил все, что накипело:

 

– Мы тебя в госпиталь отправляли, думали, больной, комиссуют! На учебу – чтобы больше не видеть! Но ты ж урод! Ты ж вернулся!

 

Ор стоял такой, что казалось – вот-вот перейдет в рукоприкладство. Он метался вокруг, орал то в одно ухо, то в другое, словно нарочно раскалял себя. Было это или нет – не знаю, но в какой-то момент краем глаза я уловил движение, похожее на замах.

 

Реакция сработала сама.

 

Он как раз орал в правое ухо – мой кулак рванул вверх, чиркнул по челюсти, запрокинув ему голову. Я развернулся, готовый продолжать, но передо мной стоял оглушенный человек. Не упал. Просто стоял.

 

Я не знал, что делать. Вышел из кабинета, потом из казармы, с территории части. Направился к остановке пригородного автобуса – проезд для военных был бесплатным. Доехал до райцентра без приключений.

 

Нужен был совет. Телефоны тогда не лежали в кармане – чтобы позвонить межгород, шли на почту. Вот и я нашел отделение связи. Хорошо, что у ребята денег дали.

 

Долго дозванивался до того старшего, который когда-то договорился о моей службе. Выслушал он меня, велел перезвонить через полчаса. Я ждал. Набрал снова.

 

– Еще время нужно! – рявкнул он. – Ты сейчас в [название]? Отделение связи на [адрес]? Выйди, налево, первый перекресток, перейди...

 

Он объяснил дорогу до гостиницы.

 

– Скажешь на ресепшене, что от меня. Дадут номер. Выспись. Завтра позвоню.

 

Так я и сделал. Рядом с ресепшеном был бар. Жажда жгла горло. Подошел к стойке, уже с ключами в руке.

 

– Вам что? – улыбнулась женщина за баром.

 

Я глянул на ценник, выудил из кармана смятые бумажки.

 

– Вон то пиво.

 

Первый раз в жизни просил алкоголь. На вторую банку не хватало.

 

– А тебе можно? – она кивнула на форму.

 

– В командировке! – ухмыльнулся я.

 

– Вторая – в подарок.

 

Может, я ей понравился. Не хочу думать, что пожалела. Жалость – чувство плохое. Но тогда на солдат смотрели снисходительно. Основная масса косили, а кто не смог – «бедненький».

 

Поблагодарил, ушел в номер. Голова гудела. Приложил холодную банку ко лбу – полегчало. Открыл, хлебнул. Пересохший от стресса рот наполнился горьковатой прохладой.

 

Боже, как же это было вкусно тогда.

 

Сейчас-то я знаю – пиво это моча, перевод денег. Но в тот момент – праздник. Еды я не взял, а пьянел быстро. К концу второй банки сознание поплыло.

 

Помню, как скинул сапоги, тряхнул пустой банкой и рухнул на кровать. В форме. Разделся только ночью, когда проснулся от желания сходить в туалет. Уставился на банки, понял, что денег все равно нет, и наконец залез под одеяло.

 

Утром дико хотелось пить. Пил воду из-под крана, смотрел в окно, перебирал варианты. Пока не зазвонил телефон.

 

Вариантов было два:

 

Сгинуть, жить под чужими документами. Отмел сразу – мама с ума сойдет.

 

Вернуться, сдаться, отсидеть на губе и уехать в «залетную» часть.

 

– А я ему чё, ничего не сломал? – спросил я наконец.

 

– Только вывихнул! – раскатисто засмеялись в трубке. – Переживет!

 

– А на губе сколько сидеть?

 

– Десять суток. Тебя там больше видеть не хотят. Только смотри, больше не лезь к ним с кулаками. Пусть орут. Наплевать.

 

Я согласился.

 

Так мой внеплановый отпуск продолжился.

 

Вернулся. Командира не видел. Меня отругали, отобрали ремень, объявили десять суток ареста. К вечеру повезли на гауптвахту.

 

Не знаю, как у кого, но у меня губа прошла нормально. На следующий день подселили старослужащего из стройбата – за пьянку и мордобой. Сперва напрягся, но, когда у него голова прошла, разговорились. Нормальный парень, работу свою любит. Я как-то спросил – и удивился, насколько просто можно человека увлечь.

 

– Сорок восемь часов непрерывного бетонирования! – восторженно рассказывал он.

 

Я ничего не понял, но слушал с интересом.

 

По утрам нас выводили убирать территорию. Сокамерник сразу заявил, что как старослужащий работать не будет.

 

– Забей, – сказал я. – Мне самому подольше на воздухе побыть.

 

Так что он курил, стрелял сигареты у конвоя, а я бегал с веником, сметая листья. Осень. Как ни старался, плац никогда не был чистым одновременно. Обычно махали рукой и вели нас обратно. Но однажды попался принципиальный начальник караула.

 

Сокамерник выкурил одну сигарету, вторую, третью, стрельнул четвертую – и не выдержал.

 

– Да что ж ты делаешь-то?! Дай сюда!

 

Вырвал веник – и за пару взмахов плац стал чист.

 

– Как?! – ахнул я.

 

– Да иди ты, – буркнул он. – Пошли в камеру.

 

Десять суток пролетели незаметно.

 

Хотел бы добавить про дедовщину. Как способ передачи опыта между призывами – она допустима. Побои, унижения, издевательства – это не дедовщина. Это уродство отдельных дебилов. Мне повезло – с такими не столкнулся.

 

В часть я вернулся, но меня даже пускать не стали – сразу пересадили на КПП в другую машину и отправили в «залетную» часть.

 

Так закончился мой затянувшийся отпуск.

 

61. Залетные

 

Если бы я знал, что «залётная» — это сообщество солдат и офицеров, которые хоть и накосячили, но в целом люди адекватные, я бы не терпел бесконечные наряды, а сразу кому-нибудь врезал. Если мало — добавил бы ногами. Только переведите меня туда!

 

Машина привезла меня в военный городок, больше похожий на посёлок. Жили там в основном военные. Меня привели в помещение, снаружи — сарай, а не штаб. Внутри сидел прапорщик, принял папку с документами, отпустил сопровождающих.

 

— Ну и за что тебя сюда сослали? Что натворил? — поинтересовался он.

— Говорят, командиру челюсть вывихнул, — я не знал подробностей.

— А не сломал? — хитро прищурился прапорщик. Я молчал. — А я своему полковнику три зуба выбил. Один верхний, два нижних. Он потом с незаряженным ТТ за мной по плацу носился, визжал, что расстреляет!

— Видимо, ты не многословный, — заключил он. — А не запойный?

Я покачал головой: — Даже не курю.

— А что так?

— Наследственность плохая, лёгкие слабые.

— И не начинай. У нас ребята приезжают — через пару недель дымят, как паровозы.

— Я и не собираюсь.

 

Разговор вышел душевный. Приехал УАЗик, повёз меня, прапорщика и документы в казарму. Она стояла отдельно от городка. Позже я узнал, что есть ещё позиция — командный пункт с радиооборудованием. Такой разброс потому, что раньше тут был полк, а теперь — несколько десятков человек да двадцать срочников. Называлось дивизией. Смешно, конечно.

 

Но мне понравилось. Здесь было спокойно. Людей не хватало — каждый занимался своим делом, в чужие дела не лез. Всё размеренно, без суеты.

 

62. Последнее дело

 

Служба шла, мне нравилось. Тосковал по боевым дежурствам, просился на позицию – пока не пускали. Общение радовало: все «залётные», простые как три копейки, говорили прямо. Не всегда приятно, конечно – о себе обычно мнение лучше, чем о других, – зато сразу понятно, что исправить. Не то что в прежней части, где задания давали, чтоб просто «заебался». Здесь каждое дело было необходимым, даже если давалось с трудом. Людей не хватало, каждый работал за троих, но это не казалось наказанием – чувствовалась важность даже самой мелкой работы для общего дела.

 

Было в этом что-то забытое, почти дворовое.

 

Прапорщик оказался замом по тылу. Мужик нормальный, принципиальный, за это сюда и попал. Как-то раз вызвал меня помочь: привёл на склад, загрузил по описи провиантом, отправил обратно. Пока грузился, осмотрел помещение. Окна, ставни, решётки, замки – внутренний да навесной. Всё наивно, только болота вокруг спасали. Не удержался, брякнул:

 

— «Обнесут же, товарищ прапорщик…»

 

Он удивился, сразу парировал:

 

— «Ты что ли?»

 

— «Да кто угодно. Только болота и держат – далеко тащить.»

 

— «Ну…» — задумчиво протянул он. — «Попробуй!»

 

Никаких условий не обговаривали, но я воспринял это как вызов.

 

Окна большие, с решётками. Пока шёл, перебирал варианты – одному не справиться, нужен напарник. Выбрал потупее: умный мог бы потом свои планы строить, а тут – чем зависимее, тем проще.

 

Нас отправляли патрулировать ночами со штык-ножами. Пару раз вернулся к складу, проверил снаружи – решётки на саморезах, держатся еле-еле. Подточил нож под размер, научил тому же напарника. Приготовили тару, спрятали у склада, подкорректировали дежурства, чтоб вместе. В назначенную ночь я – на КПП, он – в патруле. Встретились.

 

Сначала аккуратно снял петлю у навесного замка. Потом к окну. И тут напарник выдаёт:

 

— «А нас не посадят?»

 

— «[Имя Отчество] сам сказал – попробуй!» — успокоил я его.

 

— «Ты главное не болтай. Если что – скажу, что один всё сделал.»

 

Решётку сняли, раму вынули, стекла не побили. Я внутри. Подошёл к двери, открыл изнутри – петля грохнула по косяку, но рядом никого. Дал знак напарнику, он подтащил тару. Пока он заметал следы у окна, я укладывал банки в брезентовый баул. Спереди ничего не трогал – чтоб не бросалось в глаза.

 

И тут – мечта. Пятилитровая банка сгущёнки. Всего четыре штуки. Пропажу заметили бы сразу, но…

 

Не удержался. Когда нам последний раз её давали? Не вспомнил. Отошёл, огляделся – маленьких банок нет. Выбора не осталось: схватил одну, мысль мелькнула – «Чем быстрее обнаружат, тем быстрее объяснимся!»

 

Вынес добычу. Дверь прикрыли, петлю вкрутили обратно. К окну – я внутрь, закрыл замок, напарник заметал следы. Решётку поставили на место, саморезы закрутили. Снаружи подмели.

 

Напарнику дал пару банок, отправил в казарму – чтоб не хватились. Сам схватил баул со сгущёнкой, спрятал. Но банка не давала покоя – взял её с собой на КПП, приткнул за деревом у входа.

 

Только сел перевести дух – скрипнула дверь. Вошёл дежурный офицер.

 

— «Вольно» — сонно бросил он. — «Всё спокойно?»

 

— «Так точно.»

 

— «Заходил – тебя не было.»

 

— «Да… в лес отлучался.» — махнул я в сторону темноты.

 

— «Ясно.» — он развернулся, ушёл.

 

Я выждал, выскользнул, схватил банку.

 

Счастье. Вскрыл ножом – сначала ел просто так, потом разводил в чае, в воде. Мозг ликовал от сладкого. К утру недоеденное пришлось выбросить – спрятать такую банку нереально. Вернулся в казарму, лёг с мыслью: «Сегодня-завтра всё вскроется.»

 

Но ждать пришлось полторы недели. Видимо, прапорщику не до инвентаризации было. За это время пришлось подкармливать напарника из запасов.

 

А потом прапорщик ворвался в казарму, напролом прошёл ко мне:

 

— «Как ты, сукин сын, это сделал?!»

 

Объяснились. Сдал остатки.

 

— «А остальное?» — недовольно спросил прапорщик.

 

— «Усушка-утруска, полторы недели пролежало.»

 

Рассказал, как проник, какие ещё дыры есть. Он выслушал, строго сказал:

 

— «Так больше не делай.»

 

Я согласился.

 

63. Небольшой бизнес

 

Времена тогда были не самыми простыми. Государство забывало платить людям с оружием. Будем считать это расплатой за семьдесят лет Советской власти. Надо было как-то решать проблемы и кормить детей.

 

Мы находились на территории бывшего полка. Для батальона – огромная территория, но со своими недостатками. Например, полковой запас горючего, который мы охраняли. Его, конечно, тихонько списывали и продавали, но был и более элегантный способ монетизации.

 

Периодически проезжие хулиганы пытались что-нибудь слить, если не разграбить полностью. Механизм отработан: патрульный со штык-ножом шёл по маршруту, и если замечал желающих поживиться – бежал в штаб. Там дежурный офицер или прапорщик быстро формировал группу, открывал оружейку, и три-пять человек бежали «защищать» неприкосновенный запас. Обычно хватало нескольких выстрелов над головами – нарушители отступали к единственному выезду между болот. Покидали территорию они, как правило, пешком. Их транспорт эвакуировался на батальонную стоянку. Если за пару недель никто не объявлялся и милиция не интересовалась – машину «монетизировали». В процессе участвовало только высшее командование, так что детали мне неизвестны. Возможно, продавали на разборку или целиком. Но в итоге в батальоне раздавали пайки, а в местном магазинчике появлялось что-то свежее. Боезапас списывали на стрельбы. Бесхитростный способ заботы о персонале.

 

В тот день патрульный прибежал с сообщением: «Уже сливают!» Старшим был мой приятель-прапорщик. Второй офицер куда-то отлучился – думаю, просто был бухой. Прапорщик задумчиво посмотрел на меня и скомандовал:

— За мной!

 

Он открыл оружейку, выдал по автомату мне и патрульному, по паре рожков – дежурные, уже заряженные. Мы бегом двинулись к месту.

— Стрелять над головами! Не палить по ГСМ! — инструктаж происходил на бегу.

 

Здесь стоит притормозить. Про меня говорили, что я толстокожий, безэмоциональный, флегматичный. Внешне я действительно не любил лишних движений – слишком много шума без результата. Но внутри было не так спокойно. Мозг перемалывал пережитое, сожалел об упущенном, искал выход. Человек эгоистичен в своих переживаниях – я не исключение. Текущая ситуация меня напрягала. Нужна была разрядка. Чисто эмоциональная.

 

Меня направили заходить справа, патрульного – слева, прапорщик оставался по центру. Задача: оттеснить идиотов от их «добычи» и припугнуть. Раздались выстрелы, прапорщик огласил ультиматум:

— Прекратить грабёж! Оставить транспорт и уходить к дороге! В лес не бежать, долбоёбы! Там болото – спасать никто не будет!

 

Я осторожно обходил «баранов», укрываясь за машинами и резервуарами. Задача – выстрелить в воздух, если побегут на меня. На ходу снял предохранитель и передёрнул затвор.

 

Да, приехали «бараны» кавказской внешности. Сразу уточню: у меня нет неприязни. После Чеченской я как раз больше хорошего видел от чеченцев, чем от некоторых русских. Среди грузин, армян, осетин у меня были друзья. Таджиков не знал, но и зла не держал. А бараны – они есть в любом народе. Упертые, тупые, лезут на рожон, когда надо просто смыться.

 

И тут мне повезло.

 

Один из них что-то достал из-за пазухи и двинулся к прапорщику. Раздались хлопки – ситуация вышла из-под контроля. Я опустил ствол и навскидку отправил две пули ему по ногам. Целиться было некогда, но одна зацепила. Дальше всё понеслось.

 

Второй, увидев меня (срочник – лёгкая цель!), рванул в мою сторону. Третий развернулся и выстрелил – уже прицельно.

 

Я вдохнул полной грудью. Понеслось!

 

Выдох – выстрел в того, кто бежал на меня. Адреналин гнал кровь, второй выстрел ушёл в корпус почти машинально. «Баран» шлёпнулся лицом в сугроб.

 

Я прижал приклад, впервые нормально прицелился. Три выстрела – в того, кто стрелял в меня. Сознательно не целясь в голову: при разборе выстрел в лоб сочтут убийством. А так – сами полезли, сами напоролись. Целился примерно по учебнику анатомии – туда, где должны быть важные органы.

 

На кураже включилось периферийное зрение. Я понял – стреляю не один. Прапорщик, увидев мой настрой, принял решение: валить остальных. И методично укладывал одного за другим.

 

Я проверял машины – находил только «готовых». Движение у дороги – вскинул автомат, но увидел лишь падающее тело.

 

— Успокоился! — рявкнул прапорщик. Звучало как приказ. Я опустил ствол.

 

— [Фамилия]! Ты, сука, куда зашкерился?! — он орал, ища патрульного. — Выходи, гондон, быстро!

 

Тот выбежал растерянно. Прапорщик выхватил у него автомат и влепил пощёчину так, что тот присел. Патрульный даже не выстрелил – ни разу.

 

— Беги в штаб! Тебя здесь не было! — сплюнул прапорщик. — Доложи: прибежал, мы убежали, ты пошёл за нами, услышал выстрелы, обосрался, вернулся! Ни слова больше!

 

Патрульный кивнул и рванул прочь.

 

Прапорщик обходил тела. Я заметил, что первый раненый ещё шевелится. Матерился, тыкал в нашу сторону пустым пистолетом.

 

Прапорщик молча обошел его со стороны головы, сделал шаг назад.

 

— Не будь уродом, посмотри на меня.

 

Тот повернул голову – пуля между глаз.

 

— Он не прекращал огонь и угрожал, — спокойно сказал прапорщик.

 

Я отошёл к краю, расстегнул ширинку. Казалось, не ссал неделю. Прапорщик присоединился.

 

— Что говорить будешь? — буркнул он.

 

Я изложил свою версию. Он поправил пару моментов.

 

— Ты же на стрельбище ни в одну мишень не попал!

 

— Так там далеко, а я близорукий. А тут такие туши…

 

Он усмехнулся, но лицо сразу стало жёстким.

 

— Твою ж дивизию!

 

— Что не так?

 

Он снял с плеча один автомат, разрядил, убрал патроны и снова закинул за спину.

 

— Этого… — он ткнул в сторону последнего «жмура». — Он же не стрелял. Ладно, хрен с ним. И так всё ясно.

 

Видимо, прапорщик добил того не из своего ствола.

 

Приехали военная милиция, прокурор. Я говорил, как договорились. Инцидент закрыли.

 

Почему добили раненого?

 

Нет, мы объяснили иначе: он начал стрелять первым. Я попал ему в ноги, но при падении он «случайно» получил пулю в голову от прапорщика (который тоже «стрелял только по ногам»). Остальные сопротивлялись – ранения в корпус. Помочь им не успели. Мы просто пресекали преступление, а они были вооружены и численно превосходили.

 

После этого меня, наконец, отправили на бессменное дежурство – куда я сам просился. Убивать нападавших – плохо для бизнеса. Другие станут осторожнее. Да и технику теперь не пристроишь. Расследование – лишняя головная боль. Меня решили убрать подальше.

 

Наказать формально было не за что, но реагировать надо. На построении меня вызвали и объявили о присвоении звания ефрейтора. Я чуть не рассмеялся, но сдержался. Вместо этого подколол:

 

— Служу Советскому Союзу!

 

— Дебил!!! — рявкнул прапорщик.

 

— России! — поправился я.

 

На этом всё закончилось.

 

Но нашивку я не пришил. В армии шутят: «Переёбанный солдат – недоёбанный сержант». Так и оставил.

 

64. Забытое

 

А знаешь, что мы важное забыли? В конце 1995-го проводились выборы в Госдуму, а летом 1996-го — президента. Это были первые и последние выборы, в которых я участвовал. Первые даже казались интересными — армия, какие-то материалы, ощущение причастности. Проголосовал за «Отечество — Вся Россия», хотя ничего не понял. В итоге — ничего не изменилось.

 

Во вторых выборах я участвовал уже сознательно, прошёл оба тура. Но всё объяснила та ночь: один лидировал — трансляцию оборвали, победил другой. Тогда я и осознал — цирк. Больше не приходил на выборы. Зачем?

 

Где-то через полтора года службы я, уже на бессменном дежурстве, наконец получил первую выплату. Деньги — смешные, но запомнил навсегда: хватило на 5 кг сахара и две баночки «Нескафе». Не гранулы, а мелкая труха. Вот и вся награда за полтора года.

 

Сексуальная жизнь? Практически нулевая. Контрактницы, жёны офицеров — разве что в пьяном угаре случайно зацепишь что-то мягкое. Деревенские девки? Сунешь — не отлипнет. Сёла вымирали, мужики спивались, девки цеплялись за любой шанс свалить. Я держал нейтралитет. Мог бы приврать, но не хочу. Пусть лучше будет субъективный взгляд, чем прямая ложь.

 

Перед историей с ГСМ меня почти настигло прошлое. Приехали двое в штатском: «Опрос свидетеля». — «По какому делу?» — «Подпишите вот тут». — «А где текст?» — «Умный, да? Поговорить надо. Ты зачем в армию сбежал?» — «Не сбежал. Провалил сессию — получил повестку». — «И обрадовался?» — «А были варианты?»

 

И понеслось. Одни и те же вопросы, игра в «перефразируй». Записывают — не записывают, ловят на противоречиях. Главное — тупить и повторять слово в слово. Стоило сказать иначе: «Ага, раньше было по-другому!» — и всё по новой.

 

«Этого знаешь?» — «Да». — «Кто он?» — «У него АЗС был». — «А этого?» — «Брат депутат». — «Чем занимается?» — «Кто — он или брат? Брат — депутат, я ж сказал». — «Значит, всех знаешь, а чем живут — нет?» — «А мне-то что? У одного АЗС, у другой депутат. Моё дело?» — «То есть не в курсе, что оба уже трупы?» — «А что случилось?»

 

Крутили, пока в комнату не ввалились командир роты и прапорщик.

 

«Ребята, вам разве не через военную прокуратуру надо?» — «Мы просто поговорить». — «У вас не свидание, а „разговор“ уже два часа тянется».

 

- Эй, прапорщик! — сорвался один.

 

И тут прапорщика понесло: «У меня некомплект 80%, а вы…»

 

Через десять минут оперативники, хватая бумаги, уже неслись к машине под крики: «Сучьи дети!» Прапорщик орал, пока та не рванула с места.

 

- Чего им было надо? — спросили меня.

 

- Говорят, кто-то умер.

 

- А ты тут причем?

 

- Я им то же самое сказал.

 

- Ладно, пошли. Дела горят.

 

65. Дембель

 

Не считая конфуза со званием, я сопли не пришивал – штабист то ли затерял приказ, то ли его никак не оформлял. Всё равно залётная часть, разгильдяйства хватало. И вот стою я перед столом, где должны выдать документы, окончательный расчёт и деньги на проезд до дома – как вдруг суета. Мне предлагают остаться ещё на день.

 

– Ребята, я уже вроде как настроился, – с толикой возмущения бросаю. – Меня сняли с дежурства, уже проводили. КП два дня бухалова не переживёт.

 

Хотелось по-юношески их потроллить.

 

Штабист, девушка-контрактница, убегает и возвращается с переговорщиком. С прапорщиком и начальником КП у меня отношения нормальные были. И вот второй протирает похмельные глаза – вчера ж мой дембель отмечали. На выдохе, с перегаром свежака, он по-отцовски кладёт мне руку на плечо:

 

– Тебе это звание зачем? В милицию, что ли, устраиваться собрался?

 

Тут до меня доходит, в чём дело.

 

– Да оно мне на фиг не сдалось! – вырывается с искренним удивлением.

 

– Ну всё! – начальник КП разворачивается к контрактнице. – Выдавай как есть и отпускай человека, а то на поезд опоздает!

 

Я не сразу сообразил, что весь сыр-бор из-за перерасчета – если звание оформить, пришлось бы доплачивать. Но по тем временам солдатские деньги были настолько мизерными, что терять из-за них время не стоило.

 

Меня довезли до станции, попрощались – и всё. В кассе оформил билет, немного подождал – и вот я уже в вагоне. Не бухал, не орал, не праздновал обретённую свободу – просто рвался быстрее доехать.

 

На вокзале меня выловил патруль, проверил документы.

 

– А чего трезвый? – недовольно буркнул один.

 

– Силы коплю… – ухмыльнулся я, забирая бумаги, и пошёл на знакомую, почти родную остановку.

 

Дома узнал, что мать комп продала – деньги нужны были. Её, конечно, кинули, как и с ваучерами: на них она ковёр купила. Деньги – дело наживное, – мелькнуло в голове дедушкино изречение. Расковырял в столе заначку – четыреста зелёных, о которых мама не знала. Половину отдал ей, вторую приберёг – надо же перед братвой проставиться.

 

Под душем смыл остатки солдатской пыли – и спать.

 

Вот так и закончилась армия.

 

66. Новая реальность

 

То ли я протрезвел, то ли повзрослел. Но мне не понравилось то, что я обнаружил, вернувшись. Раньше я точно знал, к кому себя отношу, – к таким-то. Теперь же начал отходить от этой привычки.

 

Люди изменились. Братва перестала быть братвой, если понимаешь о чём я. Пошло тотальное расслоение. Одни строили загородные дома, рулили чем-то серьёзным – для них не было границ, всё стало доступно. Другие скукожились, промышляли мелочёвкой, хотя ещё кое-как цеплялись за прошлое. Третьи яростно доказывали, что они теперь «чистые», открещивались от криминала с навязчивым упорством. Бывшие коммерсы, наоборот, лезли в криминал – кто удачно, кто нет. Пятые сидели. Шестые уже сгинули.

 

Что до моих былых «подвигов» – всё списали. К мусорам я, знаешь, никогда жгучей ненависти не испытывал. Мы природные противники: они ловят, мы убегаем. Но это их работа, как и наша. Хороший мусор мог быть полезен. С теплотой вспоминаю советского участкового из нашего района. Мы не чудили на его территории – он не лез в наши дела. Иногда, конечно, были запросы, но всё решалось по-человечески.

 

Бардак начала 90-х утонул под собственным весом. Разбираться в нём никто не хотел, тем более – расследовать. Что-то повесили на других, что-то – на покойников. На бумагах всё оказалось чистым.

 

Конкуренция ещё оставалась. Крупные осколки прежней структуры объявляли себя такими-то и грызлись между собой. Но это уже выглядело по-детски. Они тратили силы на междоусобицы, а мусора просто ждали, кто окажется слабее, чтобы добить.

 

Мне потребовалось время, чтобы понять: где все эти старые связи? Один меня озадачил фразой:

– Если хочешь работать сейчас – будь под кем-то.

Я ответил:

– Я не девка, чтобы под кого-то ложиться.

На этом и разошлись.

 

Но спрос на мои умения всё же нашёлся. Предложили таможню – «хлебное место». В ментовку тоже звали, но морально я не был готов. На собеседовании начальник в таможне как бы между делом бросил:

– Платят у нас немного. Многие идут на нарушения. Я свой отдел каждые пару лет пересаживаю.

Я сделал вид, что не понял:

– Куда пересаживаете?

– В тюрьму! – отрезал он.

 

Я вернулся к тем, кто меня туда продвигал:

– Мама с ума сойдёт. Только из армии – и сразу в тюрьму?

– Риски есть везде, – пожали плечами. – Без этого никак. Привередливый ты! Может, пойдёшь за банком смотреть?

 

Тут у меня глаза загорелись. Но были условия: восстановиться в институте, причём по профилю. «Смотреть» – это, конечно, громко сказано. Зам. управляющего филиалом банка этим занимался, от меня нужны были руки и ноги. Пока – только это.

 

Я не нашёл, перед кем можно «проставиться», так что та заначка растянулась. Но денег не хватало – подрабатывал. Законно: выносил хлам из гаража, брался за любую чёрную работу. Второе условие – никакого криминала без согласования. Да и желания портить себе будущее не было.

 

Так я и вытоптал себе путь назад – в институт, на нужный факультет. Со справкой пришёл к Заму. Он объяснил, что делать. Я прошёл общий поток: резюме, собеседования. Меня взяли курьером, но быстро начали обучать банковским операциям. Через пару недель стажировки в клиентском отделе я уже собирал платёжки, нёс их в корр. отдел, потом – в Центробанк. Потом научился сам сортировать документы, формировать платежи.

 

Так я из курьера превратился в экономиста сектора корреспондентских отношений.

 

Зачем это было нужно? Сам подумай. В преступном мире появился человек, который видит денежные потоки. Можно отслеживать обороты конкурентов, движения своих денег, действия банковских Топов.

 

И самое главное – мама наконец перестала переживать. А это дорогого стоит.

 

67. Рудименты ушедшей эпохи

 

Обычно преступника представляют как маргинала — мерзкое, непорядочное существо. Это удобно для пропаганды. Но жизнь сложнее. Я не оправдываю чужие поступки, мне всё равно. Преступник может творить гадости на работе, а в жизни вести себя иначе. Это один и тот же человек. Я рассказываю свой опыт — имею право.

 

Получив первый аванс, решил наладить личную жизнь. Приметил несколько кандидатур, договорился о встрече, купил букет.

 

— Ты цветы принёс? — удивилась девушка.

— А что не так?

— Сейчас парни обычно с пивом приходят… — смутилась она.

 

Подумал — не вариант. Но пиво выпили, член в пизде размочил.

 

Сначала казалось, будто вернулся из армии в другую страну. Люди те же, но будто подменили. Раньше пьяного на улице не бросали — мало ли, сам когда-нибудь переберёшь. У меня такого опыта ещё не было.

 

Подвозил троих-четверых — до ближайшего подъезда. Не бомжи. Один раз попался профессор — так представился, потом так же назвала его уборщица.

 

— Скотина! — кричала она. — Сколько раз на чужих людях до дома доезжаешь! А ещё профессор!

— Куда его положить? — спросил я.

— Оставляй тут! Доползёт. И чтоб не уссал снова — только всё помыла!

 

Перелом случился на последнем. Снова спешил на свидание, снова купил букет. Зима. Вижу — ноги торчат из сугроба. Может, человеку плохо? В снегу замёрзнет. Зажал цветы под мышкой, наклонился.

 

— Помоги! — прохрипело существо с перегаром и вцепилось в мою куртку.

 

Приятного мало, но кое-как дотащил до подъезда, швырнул в раскрытую дверь. Букет упал. Поднял — помятый. Выбросил в урну. Настроение испорчено. Позвонил девушке: «Задерживаюсь на работе». Пошёл искать новый букет. Тогда и решил: «Больше ни одну гниду не понесу».

 

Судьба любит издеваться. Позже был ещё случай. Прошёл мимо женщины в луже мочи. Противно. Лицо мельком увидел — что-то знакомое. Через день осенило: моя математичка. Та, что дала мне базу для другой школы. Единственная, кто вложил в меня душу.

 

Бросился искать. Нашёл в больнице — инсульт. Ей помогли другие. А я прошёл мимо.

 

Неприятно. Но навестил — сказали, она ничего не помнит. Но мне хватило и этого.

 

Перерождение состоялось. Новая реальность поглотила меня. Оправдания сложились сами собой.

 

68. Финансовый успех

 

Возможно, цифры, которые я назову, покажутся наивными — и по меркам сегодняшнего дня, и даже тогда, для столичных жителей. Но делайте скидку на провинциальный городок.

 

В банке я получал неплохо по тем меркам. Но когда перевёл зарплату в зелёный эквивалент, вышло чуть больше двухсот «попугаев». На местном уровне этого хватало.

 

Информация текла рекой. Я скрупулёзно фиксировал все изменения, цифры, за которыми меня просили следить, докладывал о действиях определённых людей на работе. И «братва» решила: пора вводить меня в бизнес.

 

Тогда я не думал, что моя работа должна оплачиваться отдельно. Делал — все были довольны. Бонус получил, но лишь со временем осознал истинную ценность этих услуг.

 

Мне выделили подвальчик. Вернее, полуподвал — рядом с работой и центром города. Торговых площадей не хватало катастрофически, и даже такие закутки могли хорошо кормить. Насколько хорошо — понял позже.

 

Собрал всех знакомых, кто хоть как-то крутился в законном бизнесе. Предложил: «Есть помещение. Отремонтируем — откроем магазин». Таких набралось несколько человек: кто-то торговал автозапчастями, кто-то бытовой химией. Я взял самое простое и любимое — музыку и игры. Как раз наступала эра CD.

 

Договорились на 50/50. Никакой «крыши» — точнее, крышей был я и мой финансовый контроль. Учился, работал, мне это было в кайф.

 

Полмесяца мы там ночевали. Вернее, они дневали, а я приходил после работы и вкалывал до темноты. Через «братву» раздобыли старые прилавки. Разделили полуподвал на магазинчики, а себе оставил небольшой аппендикс — за дверью с сейфом, столом и парой кресел. Получился кабинет.

 

Музыкальный магазин поставил у входа — места ему нужно немного, зато народ сразу замечал. Остальные расставили по ходу, учитывая размеры витрин и складов.

 

На первую закупку я конвертировал свою зарплату. Скинулись все, собрали оборотные средства и ограниченным контингентом рванули в столицу.

 

Первые пару месяцев выкручивались с копейки на копейку. Но как только о нас узнали — понеслось. Торговых мест не хватало, люди не копили деньги (в этом не было смысла), и любой новый закуток с товаром по адекватной цене моментально становился проходным.

 

За товаром ездили каждую неделю, иногда — дважды. И вот на третий месяц, подсчитывая выручку, я осознал: сегодня положил в карман сумму, равную своей банковской зарплате.

 

В голове уже рисовались масштабные планы. Рыночная экономика работала. И работала — на меня.

 

69. Курьер с Rolex

 

Не помню, откуда пришла информация, но по слухам, для финансового успеха часы мужчины должны были стоить как его месячный доход. Спустя полгода работы в подвальнике я сложил несколько купюр и направился в «пацанский» часовой магазин. К моему удивлению, накопленной суммы хватило лишь на самый дешевый вариант из тех, на которые я рассчитывал. Но выход нашелся. Столичные жители, не смейтесь — у меня все впереди, «будэ»! И вот я уже, довольный как слон, с гордостью отодвигал рукав, чтобы все видели мои часы.

 

У меня никогда и не будет личного автомобиля — я привык покупать их сразу с водителями. Но с тех пор хорошие часы стали для меня настоящим фетишем. Так уж вышло.

 

И знаете что? Ощущая их вес на запястье, я стал относиться к работе серьезнее. Пусть моя должность ничего не значила, но часы были реальным доказательством: я чего-то стою. Каждое утро я аккуратно протирал циферблат, надевал их первыми — и только потом рубашку, брюки, пиджак, галстук. Девушки стали обращать на меня больше внимания, хотя «той самой» я так и не встретил. Зато мой тесный кабинет-«аппендикс» обрел новое назначение.

 

В общем, жизнь — удалась!

 

70. Полтора месяца любви

 

Как-то внезапно на работе появилась новая стажёрка. Сначала общались только по делу. Я не из тех, кто бросается на всё красивое с голым энтузиазмом. Но границы сами собой раздвигались: от документов и проводок — к совместным чашкам кофе, от общих вопросов — к личным. Оказалось, она только поступила на первый курс.

 

Маленькими, но уверенными шагами мы дошли от случайных прогулок после работы — до прогулок за руку. Дальше ничего не будет. Кому неинтересно — стоп.

 

Это, наверное, странно для нынешних времён: никаких интриг, бурных страстей, взаимных разочарований. Всё было тихо, нежно, даже мило. Без пошлости, без грязных фантазий. Мои половые потребности были решены, поэтому не было навязчивой мысли, что «пора бы».

 

Странное чувство. Как будто в жизни появилось что-то простое и приятное, не великолепное — обычное. Ты воспринимаешь это как должное, но когда оно исчезает, остаётся послевкусие. Потом — голод. И чем больше времени проходит, тем сильнее он становится, пока не заставляет броситься назад — только чтобы понять: ничего уже не вернуть.

 

А как это было красиво…

 

Ты держишь дистанцию, стараешься не давить, но ваши пути пересекаются всё чаще. Пытаешься помочь — открываешь дверь, встречаешь с транспорта. Она стесняется, уклоняется.

 

И вот однажды, провожая её, ты уже знаешь: сейчас она исчезнет за углом, как вчера, как всегда. Руки опущены, в голове пусто. Но вдруг — лёгкое прикосновение. Не ладонь, нет — лишь кончики пальцев, робко скользящие по твоей руке. Застенчивая улыбка — и вот она уже убегает, а ты стоишь, оглушённый этим крошечным чудом.

 

Мы говорили не только о работе — находили общие темы: кино, музыка, учёба. От робких касаний дошли до крепко сплетённых пальцев. Но ничего не должно было случиться.

 

Однажды по дороге домой меня окружили человек десять — спортивные, злые. Один вышел вперёд:

 

— Прекрати её преследовать.

 

— Ты кто вообще? — я напрягся, ища грань, за которой уже нельзя будет остановиться.

 

— Меня послали предупредить.

 

— Понял. Всё?

 

— Ты не понял…

 

— Я тебя услышал. Может, распустишь массовку, поговорим нормально?

 

— Ты понял?!

 

Сделал шаг в сторону — они медленно обходили.

 

— Ты по-русски говоришь?..

 

— Нет, ты ответь!

 

Диалог стал бессмысленным. Пока круг не замкнулся. Резкий рывок — я перекинул одного через бедро, рванул прочь. Повезло: не успели схватить. Нырнул во дворы, затерялся в подъезде.

 

Не геройство. Просто факт: против толпы один не выстоит. Даже если побьёшь пятерых — остальные достанут. К тому же кто они? Пехота.

 

На следующий день она не пришла.

 

Старшие товарищи пояснили: у неё есть жених. Родители — владельцы сети магазинов, жених — тоже. «Забей».

 

Тогда это казалось дикостью: запрещать дочери общаться с кем-то из-за денег.

 

Она не появилась ни через день, ни через неделю. Я искал — безуспешно. Видимо, изолировали полностью.

 

Спустя годы эта незавершенность пересилила. Мне было плевать на её деньги — хотелось просто узнать, что у неё всё хорошо.

 

Оказалось, она «обрела покой».

 

Их поженили. Мужу быстро наскучила её застенчивость — подсадил на героин, чтобы «не мешала». Когда красота увяла — случился передоз.

 

Что ты так грустно смотришь? Зато капитал остался в семье! Радоваться надо.

 

Был ли это несчастный случай или «помощь» — не знаю. Возможно, она даже не сопротивлялась. Её всю жизнь вели под руки, решали за неё. А в дурмане, наверное, ей снились другие миры — без принуждения, без чужих планов.

 

И, может, в один момент она просто не захотела возвращаться.

 

Я не знаю, что было бы, если…

 

Мои подруги грустят, когда я говорю, что не знаю, что такое любовь. А что я могу ответить? Что когда-то у меня было что-то чистое, наивное…

 

Возможно, это и были те самые полтора месяца — единственные в жизни.

 

71. Sweet Dreams

 

Хорошо, поговорим о мечтах. В голове каждого так или иначе крутятся надежды. Порой смешно вспоминать.

 

Я мыслил просто, даже приземленно. Деньги? Вопрос казался закрытым. Горизонты — распахнуты. Вот каким виделось будущее: найти достойную женщину — мужчине ведь нужен тыл. Построить дом. Не коттедж, нет, высотный, в пригороде. Одиночество не прельщало — хотелось быть среди людей. Самый верхний этаж мой, остальные — сдаются или продаются. Внизу — магазин и кофейня. В подвале — гараж. Наивно? Да. Но именно так оно тогда рисовалось. За всем этим хозяйством присматривает милая, а я просыпаюсь. Душ, а то и бассейн. Спускаюсь — ароматный кофе, сытный завтрак. Я бодр, собран. Гараж, водитель выкатывает машину — и она везёт меня решать важные дела.

 

Как видишь, конкретика вышла эгоцентричной. Милая — скорее абстракция, просто «чтоб была». Приятное дополнение. А в центре — я, хозяин своей вселенной.

 

Самое забавное — я был не одинок в этих грезах. Как раз тогда входило в моду выставлять активы напоказ и ставить на управление своих… ну, спутниц. Время такое.

 

72. Другие хищники

 

Все было хорошо, все было прекрасно. Я носил тортики и шоколадки в отделение ЦБ, в блокноте отмечал нужные цифры и обсуждал их за обедом в ресторане. Вечером шел в подвальчик, подводил финансовые итоги и планировал будущее. Нельзя же жить без цели.

 

Потом у меня дома, у мамы, появилось легальное оружие. Оно не то чтобы было необходимо — уже не стреляли, как раньше, но друзья звали на охоту. С чем я туда поеду?

 

Да, еще был 1998 год. Работая в банке, я нажил дополнительно деньжат. В начале года объявили деноминацию, обрезали нули. Население, напуганное предыдущими годами, бросилось менять деньги. На этом немного накрутили. Хотя старые деньги принимали еще несколько лет, но у страха глаза велики.

 

В августе случился кризис. Тогда все было не так строго, как сейчас. Зам предложил схему: пока все бегали с рублями, мы провели конвертацию вчерашним днем. Сдали свое по актуальному курсу нуждающимся, а через пару дней, когда начались новые торги, подгребли по нижней планке. Это была не моя идея — спасибо Заму. Арифметика простая: заход по 6 руб., выход по 21–22 руб., новый заход по 12–13.

 

С телевизора кричали про кризис и проблемы. А у нас все было хорошо. Я все больше становился если не либералом, то точно сторонником рыночной системы — она вкусно меня кормила.

 

И я не заметил, как мой образ жизни стал объектом чьих-то хищных глаз. Я больше не выглядел как пацанчик или бандит 90-х. Лицо округлилось от тортиков, пришлось покупать одежду на размер больше. Я походил на сального коммерса, которого уже пора было потрясти.

 

Свои, и новые, и старые, меня знали и не лезли. Но появились шакалы со стороны.

 

Сейчас скажу неприятные вещи. Не стоит это воспринимать как попытку дискредитировать правоохранительные органы или участников боевых действий. Первая чеченская закончилась, но как бы и не закончилась. Туда периодически отправляли ППС-ников сторожить блокпосты. Уверен, большинство ребят были честными, но неопределенность и властные полномочия вырастили своих шакалов.

 

Их отозвали из командировки, отобрали кусок хлеба. Деньги кончились, а они не привыкли к нужде. Вот и обратили внимание - в том числе, и на меня.

 

Все произошло в один день. К обеду звонят: пропал один из моих «кормильцев», работник подвала. Он никого не предупредил, домой не вернулся — просто вышел с работы и исчез. Прошу знакомых пробить его телефон. Телефон не в сети. Паниковать рано.

 

Часам к четырем звонок с его номера. Поднимаю трубку:

 

— Надо поговорить! — незнакомый голос.

 

Сбрасываю, симулирую пропадание сети, выключаю телефон. Снова к знакомым:

 

— Телефон в сети!

 

Через 15 минут узнаю адрес — частный дом. Как он туда попал? Непонятно. Иду к Заму, отпрашиваюсь:

 

— Какие-то проблемы? — интересуется он.

 

— Пока не знаю, дома ждут…

 

Многое изменилось. Люди, с которыми я теперь работал, действовали в полулегальной сфере. Не знал, есть ли у них оперативные звенья для срочных решений. Мне дали установку: никакого криминала. Я ее соблюдал. Даже не представлял, к кому обратиться.

 

Через 20 минут выхожу с работы, включаю телефон. Снова звонок.

 

— Невежливо бросать трубку!

 

— Сеть пропала. Что происходит?

 

— Я же сказал, надо поговорить! — недовольно.

 

— Я не тебе задал вопрос, а хозяину телефона! — грубо отвечаю.

 

Нужна определенность. Телефон могли украсть наркоманы, мой подопечный мог задолжать. В трубке — удары, крики. Снова бросаю трубку. Бьют его, но нужен я.

 

Направляюсь домой, к ружью.

 

По пути заскакиваю в таксофон, вызываю милицию на адрес, где находится телефон:

 

— Там избивают человека.

 

Вешаю трубку. Звонки продолжаются, но я не отвечаю. Еду домой, пока не понимая, что происходит.

 

Мама уехала в командировку, вернется через пару дней.

 

Перед домом делаю несколько кругов, осматриваю машины, сижу у подъезда. Путь чист. Поднимаюсь на этаж выше, осматриваюсь, возвращаюсь к себе.

 

Домашний телефон звонит. Поднимаю трубку:

 

— Ты чего трубки бросаешь?! — орут на том конце.

 

— Я сказал — разговариваю только с хозяином телефона!

 

— Он занят!

 

— Сделай так, чтобы был свободен! — бросаю трубку.

 

Набираю 02, сообщаю адрес и избиение человека. Надо зафиксировать.

 

Жду. Звонят снова. Набираю 03:

 

— В доме избитый человек.

 

Ищу законные пути.

 

На сотовый звонит знакомый мент. Личной неприязни к ним не испытывал — только профессиональную. Но сейчас я жил законной жизнью.

 

— Наряд приехал, сказали — ложный вызов, — сообщает он. — Но один из приехавших шепнул: им навстречу вышел их знакомый, ППС-ник, в форме, с корочкой. Они сегодня не дежурят. Показал удостоверение, сказал — хулиганы шалят. Больше туда ехать не хотят.

 

— Не знаешь, почему они к тебе прицепились?

 

— Понятия не имею.

 

— Свалить бы пока…

 

Присаживаюсь, размышляю. Телефон не умолкает. Наконец поднимаю трубку:

 

— Ты охуел совсем?!

 

— Где хозяин телефона?

 

— Ты теперь правила диктуешь?!

 

— Да. Пока его не услышу — разговора не будет.

 

В трубке — частое дыхание. Поднесли к нему.

 

— Что произошло?

 

— С тобой хотят поговорить… — голос с надрывом, переходит в хрип.

 

— Это я уже слышал. С тобой что случилось?

 

Пауза. Решают, что ему говорить.

 

— Вчера… — вырывается из трубки. — Остановил наряд, закинули в машину…

 

Голос пропадает. Потом снова незнакомый:

 

— Поговорил?

 

— Что ты хочешь?

 

— Я же сказал — поговорить…

 

— Приезжай. Говори.

 

— Твой урод адреса не знает!

 

— Телефон знает, а адрес нет? Поднеси, я ему шепну.

 

Еще надежда — может, скорая помешает.

 

— Со мной говорить не будешь?

 

— Ты для меня мусор, кусок говна, который вовремя не выбросили!

 

— Аккуратнее, за слова отвечать придется!

 

Снова всхлипы моего подопечного.

 

— Жить будешь?

 

— Не знаю…

 

Быстро диктую адрес, бросаю трубку.

 

Иду к сейфу, собираю ружье, выбираю боеприпас. Беру «четверку». План простой и тупой: вынудить правоохранителей отреагировать.

 

Набираю 02, вызываю наряд к себе. Звоню в 03:

 

— Выехала скорая?

 

— Вызов принят, другой информации нет.

 

Время тянется. Звонок в дверь. Смотрю в глазок — человек в форме. Два варианта: или по моему вызову, или «говорливые» гости.

 

Опускаю ствол, приоткрываю дверь левой рукой. Мусор улыбается, молчит.

 

— Что-то случилось?

 

— Поговорить! — радушно.

 

Все понятно. Приподнимаю ствол:

 

— В другой день. Сегодня занят.

 

Тяну время, жду реакции. Но он бросается на меня.

 

Шаг назад — дуло упирается в нападающего. Выстрел.

 

Он пятится, падает. Я хватаю дверь, захлопываю. Успеваю увидеть, как кто-то выскакивает с лестницы и подхватывает его.

 

Жду развязки.

 

Закрываюсь, вызываю 03 на свой адрес.

 

Снова звонок в дверь. За дверью — несколько человек с оружием, похоже на опергруппу.

 

Отставляю ружье, выхожу с поднятыми руками. Меня не хватают, просто прижимают к стене, обыскивают.

 

— Ружье?

 

— У двери…

 

Что-то скрипит в рации:

 

— Понял, стоим, ждем…

 

С лестницы вбегает еще один в форме. Теперь разглядываю его: потом он будет клясться в суде, что его не было, что всю ночь сидел в кафе.

 

Сейчас он рвется ударить меня, но свои же — такие же милиционеры — стаскивают его за шкирку.

 

Ко мне — никакого насилия. Ситуация слишком неоднозначная.

 

Команда — меня ведут вниз. На площадке лежит тот, в кого стрелял. Рядом никого.

 

На улице — мерцающие огни скорой. Но милиция не пускает врачей.

 

Меня сажают в машину без наручников, везут в отделение.

 

Так началось мое знакомство с уголовной жизнью.

 

73. Самое сложное

 

Знаешь, я готовился ко всему – кроме этого. Думал, буду молчать или отрицать – раньше старшие пацаны много чего насоветовали. Пока ехал, всё ещё было туманно. Самое сложное для задержанного – принять худшее. Настроишься на худшее – не разочаруешься. Позже я увижу, как люди сами себя губят надеждами.

 

Перед тем как машина затормозила и дверь распахнулась, я уже прикинул пятнашку. Посчитал, сколько мне будет лет. Подумал – жить ещё можно. Глупое восприятие: казалось, будто армия, только срок длиннее. Решил – буду стоять на своём: это была самооборона. Тем более, звонил и в «02», и в «03», пытался предотвратить встречу.

 

Ошибка – надо было требовать адвоката. Но опер подловил:

— Вы в чём-то сомневаетесь?

Сомнений не было – и я начал рассказывать.

 

— Так вы намеренно зарядили ружьё, чтобы убить? — резануло по уху.

— Он умер? — сделал вид, что не понимаю. — Это обвинение?

— Нет, я пытаюсь разобраться...

Я насторожился, но продолжил.

 

— Вы выстрелили в человека, не осознавая последствий?

— Я не в человека стрелял, а перед собой – чтобы остановить нападение, отпугнуть. Он пытался ворваться в квартиру, по крайней мере, заблокировать дверь.

— А зачем открыли?

— Вызвал милицию – не знал, кто за дверью: наряд или нападавший.

— Он вам угрожал?

— Вёл себя достаточно убедительно, чтобы ждать от него опасности. Тем более, я знал, что они избивали человека...

— Сами видели? Кто?

— Слышал по телефону. У меня нет сомнений, что было насилие. Кто – спросите других сотрудников.

— То есть вы испытывали ненависть, потому что считали, что он избил вашего друга?

— Нет...

— Тогда зачем зарядили ружьё?

 

На этом вопросе я выдохся. Мотали уже долго – сил не оставалось.

— Он умер? — спросил я. — Меня обвиняют в убийстве?

— Я вас ни в чём не обвиняю, — опер сделал безразличное лицо. — Вы сами согласились на опрос... Он вам лично угрожал?

— Тогда не вижу смысла продолжать!

— Вы сами согласились... — начал он снова.

— В заголовке написано «Протокол допроса». Я имею право знать, в чём меня обвиняют?

— Это стандартный бланк. Не хотите – подпишите то, что сказали.

 

Он придвинул протокол. Я начал читать – мои слова были перекручены. Это не моя речь, не его вопросы.

— Это не мои слова! Не подпишу.

Тот, кто вёл «опрос», напрягся:

— То есть отказываетесь?

 

Я промолчал, сделал вид, что читаю дальше. Взял ручку, водил по тексту, будто вникал.

— Отказываетесь? — уточнил он.

 

Я посмотрел ему в глаза. Он – в мои. Пока он отвлёкся, я на свободном месте написал: «Это не мои слова».

 

Опер вспыхнул. Вырвал протокол, выхватил ручку, надорвал лист и выбежал. Через время меня отвели в камеру, потом повезли в ИВС.

 

Когда тебя впервые задерживают – жизнь будто начинается заново. В детстве минуты тянулись часами – здесь то же самое. В камере был алкаш за драку и бомж, которому просто крыша нужна. Позже подселили ещё одного. Его болтовня сначала отвлекала, но потом начала давить. То ли болтун, то ли подсадной – начал вбрасывать факты из прошлого, выдавая их за настоящее. Либо наслушался где-то, либо провоцировал. Позже пацаны выдвинули версию: это мог быть опер, чтобы прощупать меня. Я стал отвечать односложно, потом притворился спящим. Вскоре его не стало – то ли увезли, то ли я проспал.

 

— Вызвали... — пробурчал бомж.

 

Вскоре вызвали меня. Дали бесплатного адвоката. Тот спросил, есть ли у меня заявления. Я уточнил, что будет дальше.

 

— Ждём следователя, — сказал он. — Там видно будет.

 

Ночной «опросчик» оказался моим следователем. Теперь он соблюдал формальности: объявил обвинение – 105-я, часть 1, арест на два месяца.

 

— То есть моё признание уже не требуется? — я хитро глянул на адвоката.

— А вы признаёте вину? — спохватился тот.

— Нет. Я о том, что где-то должно быть зафиксировано: я не признаю вину. Всю ночь спрашивал у «уважаемого следователя» – что случилось? Он отказался сказать, жив человек или нет. Про убийство слышу впервые.

— Да-да, конечно! — засуетился адвокат.

 

Следователь недовольно шуршал бумагами, адвокат что-то бормотал. Больше диалогов со следователем у меня не будет – только жалобы на его предвзятость. Позже я напишу пояснения с другим адвокатом. А пока хватило и этих – для обвинения.

 

Так что даже бесплатного адвоката не игнорируйте. Не повторяйте моих ошибок.

 

Эти аресты – на два месяца, три, полгода – не воспринимайте буквально. Дверь не откроется по окончании срока. Как только один заканчивается – тут же зачитывают следующий. Настройтесь: если вас арестовали, вы будете сидеть. Без разницы, есть приговор или нет.

 

Вечером меня перевезли в тюрьму.

 

74. Самое сложное - два

 

Почему так назвал? Потому что тюрьма — это не сахар. Не задница, но и не сахар. Любому, даже бывалому, нужно время, чтобы адаптироваться, вписаться в новый коллектив. Просто тем, кто уже здесь был, требуется меньше. Администрация и опера строго следят, чтобы тебе было как можно менее уютно, и периодически тасуют по хатам.

 

Первое, что нужно понять: здесь каждый на своей волне. Если тебе кажется, что у тебя трагедия — незаконно задержали, прессуют — не спеши вываливать это на всех. Рядом может оказаться тот, у кого всё ещё хуже. Свои дела наизнанку не выворачивай, перед всеми не демонстрируй. Максимум, какой вопрос зададут — какая статья. Так же и в чужие дела не лезь: советы, если не просят, не нужны. Даже если при тебе что-то обсуждают — у людей просто нет выбора, твоего мнения они не ждут. А если покажешь, что подслушиваешь, для начала вежливо объяснят, что так делать не стоит.

 

Второе: не торопись судить людей по статье. Всё может оказаться не так однозначно. Да, есть стрёмные, но их, если только не хотят специально устроить конфликт, в общие хаты не пускают — отсеивают или изолируют сразу. Так что если приходит человек даже с неоднозначной статьёй — допустим, та же 131-я — пока он себя не проявит с плохой стороны, вопросов к нему не будет.

 

Третье: не старайся казаться лучше, чем ты есть. Веди себя обычно, не давай пустых обещаний. Если новенький — присматривайся. Что непонятно — задавай вопросы: про быт, про порядки, кто старший, кто смотрящий, где смотрящая хата, когда можно обращаться, а когда не стоит.

 

Четвёртое: темы для разговоров выбирай нейтральные. Никому не интересно, какой ты крутой был на воле — раз попал сюда, значит, в своей крутизне ошибался. Обсуждение профессиональных вопросов требует доверия, и с новыми этого делать не будут. Так что не пытайся никого учить — или учиться у кого-то.

 

Пятое, и самое главное: если у тебя есть что-то за душой, кроме того, за что тебя закрыли, — забудь. Этого не было. Любые намёки, байки, пьяные истории тут же окажутся на столе у опера. Это место специально устроено так, чтобы выковыривать из людей информацию. И если не хочешь здесь остаться навсегда — зацементируй в голове всё, что для тебя опасно.

 

Со мной было так. Попал в тюрьму, поместили в "рассадку", сказал, кто я и по какой статье. Информация ушла в смотрящую хату. В разных тюрьмах по-разному, но на следующий день нас провели через опера. Он внимательно посмотрел на меня, ничего не сказал, потом распределили по хатам. У нас не выдавали матрасы и бельё — матрасы уже были в камерах, а бельё надо было доставать самому. Сначала меня посадили в маленькую хату — на семь спальных мест, но затолкали девять человек.

 

В камере уже сидели арестанты разных возрастов. Они поинтересовались статьёй, и один сказал: "Весь ход знаю, если что — обращайтесь". Знаешь так знаешь, хорошо. Попал я туда с мужиком в годах. Он отнёсся ко всему спокойно, и почему-то именно с ним у меня завязалось общение. Мы были самыми старшими в камере, остальные — моложе, один вообще недавно с малолетки. Их приколы нас не смешили, а вот на прогулку выходили почему-то только мы вдвоём. Редко кого из молодых удавалось вытащить подышать. Так что мы втихую прозвали их "купейными пассажирами". Шутили так, пока гуляли.

 

Наш "всезнающий" оказался бывшим наркоманом — хотя, поспорим, бывают ли они бывшими? Шебутной, но ленивый. Как только в хату заходил "балабас" (у нас так называли передачу), он тут же включался в переписку и рассылку. Через три дня в камере наступал голяк, и он снова начинал писать — но уже с просьбами прислать чего-нибудь (начинал рассылать, как у нас говорили, «попрошайки»). Мы с мужиком как-то задумались: а нормально ли это? Но пока малолетки смотрели ему в рот, поднимать вопрос было бессмысленно.

 

Через три недели пришёл первый балабас и мне. Мама, видимо, вернулась, очень расстроилась. Но что делать? Наконец-то появился толковый адвокат, и мы начали разбирать, какие ошибки я допустил и как их исправить.

 

А мир оказался тесным. Один из охранников нашего крыла жил в моём подъезде. А начальник тюрьмы — через два дома. Женщины, особенно матери, умеют добиваться невозможного. Моя как-то вышла на начальника. Со следователем у нас не сложилось с самого начала — он не разрешал свиданий, но произошло удивительное: "хозяин" заинтересовался моей ситуацией и организовал короткую встречу.

 

Всё было неожиданно. Меня вызвали, как к адвокату, но повели в административное здание. Постучали в кабинет, заглянули. Рассматривать помещение мне не дали — сопровождающий сразу рявкнул: "Руки за спину! Глаза в пол!" Потом махнул на открытую дверь: "Проходи!" В кабинете сидел офицер. Он пристально посмотрел на меня: "Это ты засранца застрелил?" Я не знал, как ответить: "Я защищался..." Офицер усмехнулся: "Молодец, всё правильно сделал. Садись." Встал, открыл другую дверь: "У вас десять минут." И вошла мама. Было неловко.

 

Странно было услышать такую оценку — да ещё от человека, который должен обеспечивать мою изоляцию. Позже, даже когда сокамерники узнавали мою историю, их реакция была мрачнее: "Просись на строгий, там люди опытнее, тебе легче будет."

 

Потом к нам перевели ещё одного — старше меня, но моложе моего приятеля. Он тоже любил гулять, и нас стало трое. Новый присматривался к жизни в хате и как-то на прогулке закурил и сказал: "Я не понимаю... Почему у нас вечный голяк? И все смотрят в рот этому таракану?" (так он обозвал нашего "ответственного за движение"). "Ладно, малолетки, но вы-то что?"

 

Проблема была актуальной. И мы решили: со следующего балабаса правила немного изменятся.

 

75. Революция и контрреволюция

 

Название пафосное, но в чём-то верно характеризует произошедшее.

 

Так совпало, что мама в очередной раз меня подогрела. Я получил всё, выставил на стол. А уж так повелось — я не курил, сейчас не курю и никому не советую, но сигареты просил. Они как тюремная валюта. Я делил их на вкусные — с фильтром — и обычные, без. У других был свой жаргон, мне так больше нравилось. Обычные курили все, а вкусные нужны были, в том числе, для прогулок. Ведёт тебя пупкарь в дворик два на два, гулять негде — пара вкусных сигарет, и вот ты уже в соседнем просторном дворике. Для меня это было важно.

 

А так как наш «Таракан» любил пантонуться перед своими «друзьями» — которых потом начинал закидывать «попрошайками» — он рассылал их почти в первую очередь.

 

Вот беру я блок вкусных сигарет и перед ним убираю в свои вещи. «Таракан» аж опешил:

— Ты это куда?

 

Как договорились, подошёл к столу наш новый товарищ и хитро поинтересовался:

— А в чём вопрос?

 

«Таракан» начал бурно объяснять — за общее, за движение.

— Так все ж только за, — наконец вклинился я. — Просто решили немного упорядочить. Хата не должна сидеть на постоянном голяке.

 

— Это вообще что?! — недоуменно возмутился «Таракан». — Что за крысятничество!

 

Тут подключился старший:

— А ты слова-то подбираешь? Может, предъявить что-то хочешь? Давай маляву старшим — пусть разъяснят, если мы чего не догоняем...

 

Он присел рядом со мной, начал на пальцах объяснять. Все собрались вокруг, слушали.

— Вот смотри, у нас сейчас получается... — пересчитал всё на столе, разделил. — Это — на общее. Дай пару пачек. — Кивнул мне. — А вот эти — на всех. Такими порциями на пару недель. Можем сами себя кормить, без попрошаек. Что сверху — можно соседей угостить. Ну и, конечно, получатель может своих приятелей согреть.

 

— А куда он? — «Таракан» тыкал пальцем в сигареты с фильтром.

 

— Так он не курит, нам от этого только благо. Пусть по-братски смотрит, чтобы мы в нужде не сидели. Пойдём погуляем — отщипнём чуть-чуть. В хате подымить — обговорим, чтоб каждому в день хватало. — Обратился ко всем: — Ребята, подумайте, как мы выглядим? За три дня всё разгоняем, а потом соседям покоя не даём. Кто-то ухватил с фильтром, кто-то проспал — голяк. Люди могут жить лучше. Поинтересуйтесь, как соседи живут — им балабасы не каждый день заходят, а они нас ещё поддерживают...

 

Аргументы упали на благодатную почву. Малолетки согласились. «Таракан», морально раздавленный, но не побеждённый, залез на свою полку.

 

На общее отправили. Видимо, объёмом из нашей хаты очень удивили смотрящую — назад пришла «благодарность». Снаружи отстучали:

— На прогулку!

 

Я зацепил пачку вкусных, и мы двинули дышать свежим воздухом. С нами ещё пара прицепилась.

 

А когда вернулись — не успели отдышаться. Нас троих, с вещами, на выход!

 

На прощание улыбнулись друг другу, пообещали словиться, если будет возможность. Я достал блок раздора и поделил с пацанами вкусные сигареты.

 

76. Стукачи

 

Не готов сказать прямо, что «таракан» оказался стукачом. Его авторитет пошатнулся, но могло быть всякое. Если за руку не пойман — предъявить нечего. Может, просто пожаловался приятелям, тем же бывшим наркошам, которые теперь на таком же «движении», и информация ушла оттуда. А может, пупкарь подслушал и донёс, что в такой-то хате меняется ход. Важно одно: даже если ты один в камере — ты под надзором. Так устроена система.

 

Если догадываешься, что кто-то стучит, не спеши озвучивать это без подтверждения. Если точно знаешь, кто именно, и тебе от этого не хуже — береги его. Иначе пришлют другого, о котором ты даже не догадаешься в нужный момент.

 

Человек, сотрудничающий с администрацией, — это ещё и твой безопасный канал к оперу. Через него можно прощупать почву, решить вопросы. Всё зависит от твоего кругозора и сообразительности. Стукачи будут всегда. Причём в одной хате их может быть несколько, и они даже не подозревают друг о друге. Один выведывает твои старые дела, давит на ностальгию — душевный такой. Другой лезет в текущие тюремные разборки, устраивает мутки — деловой, бойкий. Чётких правил, как их вычислить, нет.

 

Запомни: внутри системы ты полностью под её контролем. Какой бы «правильный» ход ни был заявлен — переиграть её можно только головой. Но это сложно. Поверь, в стукачи идут не потому, что люди слабые, а ты — кремень. Система прочнее, она перемелет любого. Большинство сотрудничает просто потому, что сидеть долго, а став её частью, получают послабления. Хороший стукач может не только вредить, но и помогать — система же должна выделять его среди других. Пользуйся этим, решай свои проблемы, даже бытовые.

 

Но у стукача есть одна большая беда: как только он подписался на сотрудничество, он становится расходником. Для администрации, для сокамерников — все будут им пользоваться. Он может быть душевным, искренним, даже помогать от чистого сердца… но это лишь вопрос времени. Рано или поздно двойная игра приведёт его к краю.

 

На этом — хватит.

 

77. Большая хата

 

Я же говорил – любой внутри всегда под надзором, и система пробует укусить с разных сторон. В этот раз меня привели в большую хату, несколько десятков человек. Сразу не поймёшь, кто есть кто. Но если ты среди порядочных арестантов – тебе подскажут. В таких хатах обычно стоит большой стол. Просто присядь, оглядись. Хата посмотрит на тебя, и из братвы кто-то подойдёт поговорить, а может, и чифирнуть, если разговор пойдёт.

 

Главное – не суетиться. Не надо растерянно искать место, хватать за рукав первого встречного: «А тут не занято?» Не стоит самому гадать, кто здесь кто, бегать по хате, со всеми здороваться или сразу выкладывать свою историю. Люди должны увидеть тебя. Веди себя спокойно – подойдут сами. Центральный стол – это место, где ты знакомишься с братвой, а братва – с тобой. Никто не поведёт тебя в закутки, и лезть туда не надо. Зашёл – поздоровайся и присядь.

 

К тебе подойдут. Один задаст два вопроса: «Как зовут?» и «Какая статья?» Никаких «Кто ты по жизни?» – не надо ничего объяснять. Пока не доказано обратное – все здесь порядочные арестанты. Ответственный покажет, где свободные места. Обустроишься – познакомишься с теми, кто рядом.

 

Мне сначала выделили место. Я отлежался днём, переварил, что случилось. Ближе к вечеру подошёл к тем, с кем разговаривал утром. Они сидели за столом, я извинился: «Пацаны, есть вопрос и есть что на общее уделить».

 

Оживились: «Присаживайся, о чём?»

 

«Дёрнули с хаты, посуды нет. Я первоход, был в маленькой – там всё общее. А тут не знаю, как сориентироваться. Вот сигареты на всех». Достал несколько пачек из разорванного блока, заглянул – осталось две. Одну добавил в общую кучу, вторую сунул в карман. Посмотрел на реакцию – никто не покосился. Пацаны сразу предложили чифирнуть. Сигареты убрали, но одну пачку раскрыли и оставили на столе. Потянули по одной, подошли другие, попросили затянуться. Мне предложили – я отказался, но не стал говорить, что не курю. Заварили чифирок, объяснили, как тут всё устроено. Разговорились так, что заинтересовались: «А ты куда лёг? Давай перебирайся ближе». И я перетащил вещи.

 

Рядом был молодой паренёк – с ним и подружился. Еды с собой не захватил, да и ладно. Наливали баланду в шлемки, сливали воду – там картошка, морковка, иногда рыба. Добавляли общего масла, специй, обжаривали. Черняшку запекали над спиралью до хруста – получались тосты.

 

С пацанами гуляли. Большую хату выводят во двор по частям, и мы приноровились идти вместе. Заметили, что я только угощаю сигаретами. Признался, что не курю – держу для братвы. Одобрили: «Давай мы тебе сигареты доверим, а ты будешь выдавать нуждающимся».

 

Тогда ещё оставалась романтика начала 90-х. Пацаны – как жиганчики: чифирок с утра бадью на всех, чтобы каждый, кто хочет, хоть глоток взял. Горочку карамелек – чтобы жизнь подсластить. Но с сигаретами сложнее: курят не замечая, а ресурс ограничен. Нужен контроль. Вот и поставили меня распределителем. Утром: «Пацаны, кто нуждается – подходи». Мне передали баланс – сколько есть, на сколько хватит. Раздавал по норме. А так как я не курил – доверие было сразу. Вечером снова: «Кому перед сном подымить? Сегодня по паре, извините…»

 

Некоторым уже ничего с воли не заходит, заработать негде. Раньше сетки вязали, в ларьке обналичивали. Сейчас хаты переполнены, и пока на тюрьме вилы – только братва поддержит.

 

Так у меня появилась первая общественная нагрузка. А потом она выросла – когда поняли, что я могу твёрдо сказать «нет» и обосновать почему. Если меня выдергивали на следственные действия – меня подменял тот паренёк, с которым мы подружились.

 

78. Мусорской беспредел

 

Это очень интересная тема. Многие любят рассказывать, как их ломали, били, пытали. Веселого тут мало. Вопрос только в том, что из этого было, а что добавили для яркости.

 

Развал СССР поднял на поверхность много грязи. Причем непонятно, кому верить – кто именно начал повышать градус. Были рассказы, что и в 80-х мусора уже пытали вовсю. А если вспомнить сказки про НКВД, особенно те, что полились в перестройку, так это и вовсе народная забава.

 

Поэтому давай так: у меня было всего несколько источников, заслуживающих доверия, которые рассказывали про пытки или попытки их применить.

 

Знакомого как-то задержали. Он старый, но неудавшийся борец – ему постоянно что-нибудь ломали: то уши, то нос. Опера решили его припугнуть: «Сейчас мы тут с тобой сделаем всё что хотим, а камеру снимим». Сделали бы или просто пугали – сейчас не разберёшь. Но из-за частых травм он знал свой организм как свои пять пальцев. Тут же боднул переносицей стол, свернул себе носовую перегородку и, пока опера стояли в ступоре, вырвался в коридор к конвойным.

 

«Я к ним бежал, как к родным! Орал: "Братцы, убивают!"»

 

Операм пришлось оправдываться – в итоге его отпустили.

 

Пожизненник (знакомый, связь с ним оборвалась, когда понял, что со мной переписывается уже оперчасть) задумал побег. Далеко уйти не удалось. Их на пару дней поместили в тюремные дворики, приковали наручниками к верхней решетке, не кормили, но и не били. Вернее, сильно приложили при задержании – всё-таки часть охраняемой территории прошли. Дальше – моральное давление: никуда не выпускали, даже справить нужду. В итоге они писались и какались, вися на наручниках с отекшими руками.

 

Когда об этом узнали арестанты, корпуса взбунтовались. Пупкари сбежали с продола, ультиматумом их отстояли. Администрация отмыла, отправила в лазарет подлечиться.

 

Задержанный – подотчётная вещь. Если с ним что-то случится, отвечать будет тот, кто за него в ответе. Так что эксцессы бывали, но настоящее насилие – либо до задержания, либо после освобождения. Вне процессуальных действий, пока человек не на учёте или уже снят с него.

 

У меня случай был резонансный, так что ко мне вообще не притрагивались без необходимости. А необходимость – только надеть или снять наручники. Не грубили, не пугали, не пытались причинить вред. Кроме места происшествия – там обормот, который потом скажет, что его и не было.

 

Но чтобы мне жизнь мёдом не казалась, кое-какие неудобства всё же были. Обычно – при конвоировании. То запрут в «стакан», где можно только сидеть, руки за спиной в наручниках. То пристегнут к решётке в машине так, что нормально не сесть – болтаешься на каждом повороте. Мелкие пакости, терпимо, но мерзко.

 

Один раз следователь решил со мной поиграть: на выходные зимой «забыл» в ИВС, в камере с разбитым окном. Но местные работники быстро смекнули, что я могу загнуться, а отвечать им, – притащили два матраса, три одеяла, делились чаем и едой. Когда вернулся, пацаны удивились: «Мы уж думали, тебя нагнали!»

 

Чудеса с конвоем продолжались до суда. Когда вскрылось – вызвали бешенство у судьи. И всё сразу наладилось.

 

Был ещё один нюанс: «хозяин» (не знаю почему) проникся моим поступком. Опера бесились, что им не разрешают со мной «полноценно работать», как они говорили. В тюрьме я чувствовал себя не как дома, но терпимо.

 

Один опер решил немного придавить – перевёл в угловой изолятор, чтобы почувствовал себя в стеснённых условиях. Но ему не повезло: через пару часов «хозяин» пошёл с инспекцией, обнаружил меня там.

 

Дверь открылась, удивлённый голос спросил:

— Ты что тут забыл?

— Так… заблудился, наверное.

 

Меня вернули в камеру с предупреждением: «Больше так не гуляй» – как будто это зависело от меня.

 

Так что я не смогу порадовать тебя «правдивой правдой» – ничего подобного в моей жизни не было.

 

Единственное замечание: любая агрессия – обычно реакция на что-то сопоставимое. Вот моя мысль: народ, дезориентированный и напуганный переменами, вёл себя неадекватно. Власть ответила ужесточением наказаний.

 

Советский УК был куда мягче российского. Вор смотрел на грабителя как на идиота – результат тот же, но сроки разные. Бандитизм и насилие не в почёте. Украл тихо – до двух лет, рецидив – больше.

 

Но когда разница между кражей, грабежом и убийством стёрлась (любой срок больше пяти лет – уже образ жизни), какой смысл сдерживаться? Зачем лезть тайно, если можно ворваться и забрать всё сейчас?

 

Вот такая идея.

 

79. Клеится — не клеится

 

Вот и пролетели два месяца, затем три, а дело зависло в воздухе. Казалось бы, всё просто, но следователь не спешит — или у него не получается. С материалами ознакомят только после завершения следствия, а оно не желало завершаться. Мама переживала особенно сильно, но я высказал ей мысль, которую подсказали сокамерники:

 

— Наверное, им принципиально нужно передать дело в суд по максимально возможной статье. А там уж как решит суд — если что, свою работу они выполнили, все галочки поставили. Тянут, чтобы и суд был склонен дать реальный срок. Так что бороться сейчас бессмысленно — надо готовиться к суду.

 

Это немного успокоило нас обоих.

 

И знаешь, когда занят чем-то, кроме «гонок» — арестанты так называют бесконечное перемалывание мыслей, — даже простая работа скрашивает время. Я хорошо справлялся со своим делом — обеспечивал камеру «дымом».

 

Но однажды дверь открылась, и назвали мою фамилию: «С вещами!» Удивился — может, кого-то лишний раз обделил сигаретой, вот и решили перевести. Старший подскочил к двери:

 

— Дайте минут тридцать — собрать человека в дорогу.

 

Пупкарь кивнул, дверь закрылась. Старший повернулся ко мне:

 

— Малява пришла. Ты кого-то с [такого-то] крыла знаешь?

 

— Вроде нет. А что?

 

— Перетягивают тебя туда.

 

Меня это заинтересовало — кому я вдруг понадобился?

 

— Может, хочешь остаться?

 

— Да теперь и сам не знаю. Интересно, кто меня там ждёт. Если что — смогу вернуться?

 

Договорились. Мне насыпали маляв для того крыла — раз уж иду, пусть хоть польза будет.

 

Привели в небольшую камеру. Я зашёл, арестанты играли в нарды. Поздоровался, назвал имя и статью. Меня пригласили за стол. Только присел — из соседней камеры через «кабуру» донеслось:

 

— [Моё имя], уруру! Сунь руку в кабуру!

 

Все улыбнулись.

 

— Раз зовут — сейчас узнаю зачем, — сказал я.

 

Там был тот самый третий — тот, кто устроил «локальную революцию» в первой камере. Мужик оказался бойким.

 

— Привет! Клопы не заели? — он имел в виду большую камеру. Там и правда были проблемные места, но мы с этим боролись. — Погости тут пару дней. Опер упирался, не хотел тебя к нам селить. Как другая смена заступит — переедешь.

 

Видно было, что тут люди свои. Здешние быстро меня приняли — всё равно скоро соседи, да и малявы я им принёс. А в соседней камере оказался ещё один наш старый знакомый. Они сюда перебрались раньше — нашли людей ближе по духу. Меня перевести было сложнее, потому не торопились.

 

Так мы снова собрались вместе, но уже в другом кругу. Слухи о моей «общественной нагрузке» до них дошли — видимо, пока искали, разузнали, кто да как. И сразу предложили то же самое.

 

Я рассмеялся:

 

— Вас тут и двадцати нет, все адекватные.

 

Но раз надо — значит, надо.

 

Так сложился мой тюремный круг.

 

80. Как внешняя жизнь?

 

Так всё, она замерзла. Её нет и никогда не было.

 

Даже если я кого на воле знал – зачем светить? Никому не интересно, кроме оперов. Малолетки так грешат: жизни ещё нет, а важным казаться охота. В жизни этапы были – чем-то делился без проблем. Армия прошла, криминала не было. Вором не стать, да и мужиком – нормально. Остальное, что было до или после, другим знать не обязательно. Всё под тяжёлым свинцовым замком.

 

Возможности связаться с волей были. Один раз передали телефон – позвонил маме. Поблагодарил за всё, сказал, что хорошо. «А ещё кому-нибудь позвонить хочешь?» – «Спасибо, нет.» Если бы тем, с кем работал, нужно было встретиться – сами бы организовали. Не тащи работу в тюрьму – никто не оценит.

 

81. Конец следствия

 

Через полгода следователь решил разродиться завершением следствия и предоставил мне материалы для ознакомления. Я попросил адвоката купить толстую тетрадь и тупо сел переписывать дело, конспектируя каждый лист. Это следователю не понравилось – он вынес постановление, будто я намеренно затягиваю процесс, и передал дело в суд.

 

Ознакомиться мне дали всего три дня. Я переписывал каждый лист не для проволочек – потом именно это мне и поможет. Успел лишь половину первого тома, зато в точности перенёс все формулировки экспертиз. Узнал новости. Для меня – новости.

 

Например, выяснилось, что скорая на тот адрес всё же приехала. И, как я и говорил, нашла в доме избитого человека. Подробностей – ноль. Как он там оказался? Кто его затащил? Следователя это не заинтересовало. Видимо, его просто бросили, он попытался выбраться, частично освободился, разбил окно – оттуда его и вытащили. При осмотре зафиксировали больше шестидесяти синяков, ушибов и кровоподтёков. Полноценного освидетельствования не сделали: уже в больнице он, со слов медиков, «попросился выкурить сигарету, вышел во двор и пропал». Ну да, бывает. Больше о его судьбе я ничего не узнаю. Попробуйте найти в интернете жертв насилия и визуально прикинуть количество повреждений. «Более шестидесяти» – это, по-моему, уже не человек, а отбивная. И да, что с ним случилось – теперь никто не узнает.

 

Следователь также умудрился прозевать записи звонков в «02» – они хранились 30 дней, а он явился на тридцать второй. Крайне расстроился, даже рапорт написал. Смешно, да?

 

Зачем-то дважды проводили осмотр трупа. Может, надеялись, что я сначала выстрелил, а потом для верности штыком добил? Но экспертиза нашла лишь одно огнестрельное ранение. Я аккуратно переписал заключение – направление выстрела потом сыграет мне на руку. Оно подтверждало мою версию и опровергало их бред: будто я просто открыл дверь и пальнул.

 

Дробь разорвала ему артерию и вену в пояснице. Рядом сидел доктор – я решил уточнить детали. Сколько человек мог прожить после такого ранения? Почему его сразу записали в мёртвые и не подпускали скорую? Был ли шанс спасти, если бы помощь оказали сразу? Это, конечно, не экспертиза, но мы пришли к выводу: он умирал минут двадцать-тридцать. Его положили на спину – а надо было на бок, чтобы кровь не затекала в полости. Если бы помощь начали сразу, пусть маленький, но шанс был. Выходит, его специально оставили истекать кровью.

 

На суде, когда я начал говорить об этом, поднялся вой. Меня обвиняли во всём – в глумлении, в надругательстве над трупом, требовании повторной эксгумации. Бог с вами, верьте во что хотите.

 

Я подал ходатайство об ознакомлении с материалами и стал ждать. Ответа не будет ещё три месяца. Никто из судей не хотел брать это дело.

 

В материалах – сплошной монтаж. Короткометражка с хромым сценарием: незнакомый мне человек стучится в незнакомую дверь в незнакомом доме (как он там оказался – загадка). За этой дверью – якобы я, злой и решительный, узнавший от кого-то (кого – неизвестно), что где-то избили моего знакомого. Я беру ружьё, открываю дверь, стреляю, закрываю дверь и звоню в «03». Монтажная склейка: раненый, который только что был у двери, теперь лежит на лестничной площадке. Как переместился? Следов падения нет. Умирает моментально. Ещё склейка: меня задерживают у моей же квартиры. И параллельно – ничего не подозревающие друзья погибшего заранее (!!!) сидят в баре, радуются жизни, хотят поделиться радостью с ним, а утром узнают о трагедии. Чёрный экран, титры.

 

Мне припомнили старое. Откуда я знаю? Конституция, статья 24, часть 2 – иногда читать полезно. Я не любил сидеть без дела: то общественная нагрузка, то жалобы. Разные, под разным углом. Однажды наш камерный разум озарился: а не запросить ли материалы проверок по этим жалобам?

 

Ответа ждали долго. Потом меня вызвали, привели в кабинет и сунули папку: «Читай!» В руки попалось «надзорное дело» – большинство знает только «надзорное производство» по приговорам, но есть и такое. Оказывается, жалобы заключённых не всегда летят в корзину – по ним проводят проверки, сшивают с ответами прокурора. И там иногда пишут то, что в открытую не скажешь. У меня значилось: «Задержанный, по оперативной информации, может являться активным участником преступной группировки... В связи с чем есть основания полагать...»

 

Меня это зацепило. Но делать выписки запретили, да и конкретики не было – дали полистать тридцать минут. Суть я уловил: всё можно списать, но ничто не забыто.

 

Где-то на десятом месяце пришло постановление суда – мне разрешили снова ознакомиться с материалами. Так я узнал, что дело взял в работу сам председатель районного суда.

 

82. Жизнь тюремная

 

Обжились мы вполне хорошо, чувствовали себя неплохо. Наш старший по возрасту приятель из первоначальной тройки был пожилым и не любил тянуть – осудился и уехал. «На зоне воздух свежее, – как-то бросил он на прощание. – Мне уже по годам положено чаще на воздухе бывать.» Второй мой приятель оказался авторитетом в преступных кругах. Не верхушка, но человек значимый – братва ему доверяла. Когда его подтянули, он меня прихватил с собой на «новую работу».

 

Представил меня как человека ответственного и некурящего. Пригодилось, что раньше в общей камере за табачным вопросом следил. Теперь я принимал на общак, вёл учёт, разбирал запросы, рассылал – короче, смотрел за хозяйственной частью, но с воровской стороны. Что решить не мог или к моей компетенции не относилось – передавал старшим.

 

Тут важно отступление сделать. Арестантское уважение – штука тонкая. То, что тебя посадили на баулы с едой, куревом и ништяками, само по себе уважения не добавляет. Наоборот – найдутся те, кто сочтёт, что место это должны занимать другие, более известные и авторитетные. Если начнёшь всем угождать, раздавать без разбора – быстро кончишь. Но и просто так отказывать нельзя. Нужно держать в голове расклад, фиксировать, кому что отправил, пресекать попытки нажима. Я даже систему кодов придумал, вёл амбарную книгу – армейские навыки кодирования пригодились.

 

Держался от всех на расстоянии. В тюрьме никогда не знаешь, кто на самом деле прислал маляву – может, и опер подставной. Любая твоя реакция может быть вывернута и подана под другим соусом. Как на минном поле – лучше общаться нейтрально. Со временем, если на тебя не получается давить, либо перестают лезть, либо начинают говорить так же ровно, без подковырки.

 

Были у нас голодовки, конфликты с администрацией. Это когда все пишут заявления, выставляют съестные запасы – а потом пупкари их раскидывают, баландеры прибирают. Но общак – еду, сигареты – выставлять нельзя. Даже если его вынесут, его так же тихо вернут. Как это организовать – решают старшие, я не настолько компетентен. И выходит, что все на голодовке, а ты лежишь на баулах, потому что они не твои – они общие, собранные людьми на общие нужды. И, конечно, у других арестантов по этому поводу бывают мысли.

 

Во время второй голодовки мне «повезло». Ну как повезло – я, как и все, не ел, вымотался, и в какой-то момент экран погас. Очнулся от резкого запаха нашатыря – братва врача вызвала. «Сахар упал, – сказал тот. – Дайте ему сладкого, лучше под присмотр.» Но от лазарета я отказался. После этого на столе появился сахар, и следили, чтобы утром и вечером я пил сладкий чай. И вот тогда – только тогда – ко мне потянулись руки, даже незнакомых, здороваться. Видимо, братва свою пропаганду подключила.

 

Не скажу, что стал авторитетом, но доверие появилось.

 

Что касается запрещёнки – я просил без меня. Пару раз, правда, выпили с братвой. Один раз даже брагу поставили – чисто по приколу, перегнали. Мне интересен был процесс, так что участвовал активно. Вот это, пожалуй, и всё, в чём сам отметился из запрета.

 

Не было такого, чтобы мы в смотрящей камере жизнь в праздник превращали. Это работа – неофициальная, бесплатная. Форма выживания в экстремальных условиях, отточенная годами. Можно назвать самоорганизацией, которая, вопреки гражданским мифам, решает в основном бытовые вопросы. Прибыл этап – с общего грев. У арестанта нет мыла или зубной щётки – если рядом не помогут, вопрос решат смотрящие. Зимой на суд в шлёпанцах – братва подкинет одежду. Бытовые споры, если сами не разберутся, – разберут старшие.

 

А запрет и наркота – это мусорский ход. Потому что ни то, ни другое без них не попадёт. Телефон пронесут мусора – они же его и прослушают. Спирт – меньшее из зол, но и его занесут люди в погонах. Бывает, конечно, что арестанты что-то проносят, но в 99% случаев – с молчаливого согласия администрации.

 

Когда я сидел, ещё была какая-то эйфория. Сейчас же зоны превратили в рынки, и доходы с них оседают далеко не у преступных структур. То есть формально они преступные, но ловить себя эти люди точно не дадут. Впрочем, может, я и ошибаюсь – имею же я право на заблуждения.

 

83. Суд начало

 

К суду у меня появился еще один адвокат. Мы с мамой решили, что так будет правильнее. Так, ушли мои дорогие часы – и в деньгах, и в памяти. Он был пожилым, в своем роде именитым, но не публичным. Разговоры по душам у нас не клеились, зато он был опытным и беспристрастным. Никаких записок, шептаний – только дело. Порой он выводил меня своим упорством: мы спорили, я злился, но потом он смотрел на меня и неизменно спрашивал:

 

— А ты думаешь, суд станет задавать вопросы как-то иначе? Убедишь его лучше, чем меня?

 

И мы снова проговаривали мои ответы, выискивая слабые места. Мне казалось, всё и так ясно – надо лишь честно рассказать, как было. Но он выворачивал каждую фразу, как прокурор на перекрестном допросе. Я ему благодарен – он подготовил меня. Хотя последнее слово я написал сам, и позицию не изменил. Но он точно предсказал приговор. Не срок, а именно квалификацию.

 

Суд начался. Допрос свидетелей. Странное зрелище: люди, которых на месте не было, рассказывали о том, чего не видели. Мусора, конечно. И тут мой старший адвокат вступил в игру:

 

— Вы утверждаете, что находились в другом месте. Откуда вам известно, что произошло?

 

Судья кивнул:

 

— Отвечайте, свидетель.

 

Прокурорша попыталась вскочить, но судья остановил ее жестом:

 

— У вас было время задать вопросы. Сейчас слово защиты.

 

Свидетель замялся. Не мог объяснить ни свои знания, ни свое отсутствие.

 

— Значит, это ваши домыслы? Догадки? — добивал уже судья.

 

Второй свидетель оказался не лучше. Прокурорша аж вскрикнула:

 

— Это же не суд над свидетелями!

 

— Замечание, — холодно отрезал судья. — У вас есть хотя бы один свидетель, который находился на месте преступления?

 

Вызвали наряд, приехавший по моему вызову. Они хоть немного разрядили обстановку – могли рассказать хоть что-то, пусть и после случившегося.

 

— Обвиняемый вел себя агрессивно? — допрашивал адвокат.

 

— Нет.

 

— Выполнял требования?

 

— Да.

 

— Добровольно сдал оружие?

 

— Да, указал, где оно лежит.

 

— То есть вышел к вам безоружным?

 

— Да, руки держал перед собой, сопротивления не оказывал.

 

Мне тоже предложили задать вопросы.

 

— Вы знаете, как погибший оказался между этажами? Тело передвигали?

 

— Нет, по прибытии он уже был там. О передвижении мне ничего не известно.

 

Я не знал, на что надеялся, но спросил:

 

— Кто-то еще был на месте? Другие сотрудники?

 

— Нет, только наш наряд.

 

Тут я понял: неожиданные повороты бывают только в кино. Мои вопросы иссякли.

 

Прокурорша, видя, что накал спал, решила начать заново – вызвала очередного «очевидца», которого там не было.

 

— Свидетель, — судья даже не дал ему толком встать, — один простой вопрос: где вы были в момент преступления?

 

— В кафе, — тот глупо ухмыльнулся.

 

Судья бросил взгляд на прокурора. Та вскочила, но он опередил:

 

— В порядке исключения повторю: есть ли у обвинения хоть один свидетель, который реально находился на месте?

 

— Они все... — начала она бессвязно, но молоток прервал ее.

 

— Суд не видит смысла в допросе остальных. Согласно протоколам, их там не было. Перерыв. О следующем заседании сообщим дополнительно.

 

Я не то чтобы воспрял духом, но впервые за долгое время почувствовал: может, не всё потеряно. До моих показаний дело не дошло, но я наконец осознал – нельзя просто лепетать, надеясь, что «умные сами разберутся». Надо говорить четко. Как учил адвокат.

 

84. Дела и заботы

 

Тюрьма жила своей жизнью. Раз в неделю — баня, но мы приспособили на «далине» импровизированный душ. Шторка там и так висела, не особо приятно гадить у всех на виду. Я мылся каждый день, как и остальные.

 

Проснулся — пошел на далину, погадил, передернул, если приперло, смыл с себя ночную пыль и с зарядом бодрости на работу. Зарядку делали на прогулке — там больше места и воздух свежее.

 

Дела были разные. Где-то вспыхивали конфликты, где-то спорили из-за выигрыша. Арестанты любят пощекотать нервы в играх, но не всегда могут договориться, на что играли.

 

Вот пример: малолетка сел играть, решил, что на зоне натренировался. Озвучили загадочное — «На желания!» Каждый подумал о своём. Он играл с незнакомцем, тот дал ему раз выиграть, потом дважды обул и потребовал вещь в качестве желания. Малолетка заартачился. Тогда мужик повысил градус: «Ты же на желание сел, вот иди и подрочи мне...» Коса нашла на камень. Сокамерники не смогли разрулить — оформили предъяву. Вторая сторона маляву приняла, но на примирение не пошла.

 

Пришёл смотрящий, выслушал обе стороны. «А какое желание без унижения ты бы принял? Раз у босяка вещей мало, за них и цепляется», — спросил он выигравшего. «Пусть тогда на решку лезет и кукарекает пять раз!» — снова плохой вариант. «А ты, раз проиграл и признаёшь, что предложил бы?» Малолетка залепетал что-то про понятия и жизнь. «Погоди!» — смотрящий резко остановил его. «Ты уже фактически присел на чужой хуй. Когда тебе тряпку вместо жопы предложили — с тобой поступили более чем корректно. Подумай ещё раз. А ты» — кивнул выигравшему — «поступил достойно, но сейчас парню судьбу ломаешь. Если отдаст, что просил изначально, вопрос закроется?» Так и порешили.

 

Другой случай. В хате поднялся кипиш — один арестант метался, как бешеный. Прибежали пупкари, изолировали его. Хата была с бывшими наркошами, вот и стало интересно. Смотрящий начал разбираться. Наркоши — мягкие, добрые, видно, под кайфом. Оказалось, они раздобыли дозу, а накануне к ним подселили паренька, не из их тусовки. Он отказался, лёг спать. Они дождались, пока он уснёт, и укололи. Доза для наркомана — мизер, а парень очнулся в ужасе, думал, сходит с ума. Бросился по хате, не находил себе места. Уроды.

 

Его привели в чувство, объяснили, что случилось. Предложили спросить с обдолбанных, но он лишь пару раз ударил их и махнул рукой. Тогда братва сама разобралась — оформила им «переезд» в стремную хату. Туда, где сидят ещё не опущенные, но уже накосячившие. От наркош — одни проблемы. Пусть зона решает, что с ними делать

 

За мою бытность заезжала ещё пара педофилов. Их сразу изолировали, не пускали ни к кому. Арестанты их ненавидят. Но пообщаться можно — через кабуры или на прогулке. Оба признали вину, не стали ждать суда и этапа. Им дали то, что просили. Один повесился на полотенце, второй вскрыл вены скрепкой.

 

Тюрьма — не клуб по интересам и даже не место наказания. Это общежитие людей со сломанными судьбами. Для тех, кто сюда попал, нет гарантий — только правила выживания. Основная масса — порядочные арестанты. Не в гражданском смысле, конечно. Человек может быть мошенником, но здесь он соблюдает порядок. Братва — те, кого поставили поддерживать этот порядок. Ниже — стремные. Ещё ниже — опущенные. Они уже не люди, а объекты в этой системе. Хотя и от них бывает польза.

 

85. Снова суд

 

Как уже говорил, конвойные меня кусали. Вот и в этот раз, как привезли, запихнули в пенал с решетчатой дверью, руки застегнули снаружи. Отстоял так до суда часов пять. Привели в зал – я просто лег на скамейку. Когда поинтересовались, в чем дело, объяснил. Судья не поверил, удалился смотреть камеры – видимо, они там уже были. Его возмущению не было предела. Орал на конвой так, что даже в зале слышали, хотя он был на втором этаже.

 

Дверь распахнулась, и судья влетел коршуном, за ним плелся бледный начальник конвоя.

 

— Суд сегодня отменяется! — фыркнул судья.

 

Толпа зашевелилась, заспешила к выходу. Остались только судья, конвой, начальник, мои адвокаты и я. Я присел, наблюдая за уходящими.

 

— Сколько тебе нужно отлежаться? — неожиданно спросил судья.

 

Я растерялся.

 

— Может, пару часов?

 

— Когда машина из суда? — уже к начальнику.

 

— В восемнадцать... — тот еле выдохнул.

 

— Пусть лежит здесь до восемнадцати, а вы охраняете, — судья кивнул на адвокатов. — Если нужно что-то обсудить до следующего заседания – используйте зал.

 

Он развернулся и ушел, а начальник конвоя побежал следом, что-то бормоча.

 

С адвокатами мы поговорили – они тоже удивились, но минут через пятнадцать ушли. Остались конвой и я.

 

Я прилег – раз разрешили. Конвойные сидели мрачные.

 

— Может, пойдем вниз? — не выдержал один.

 

— Внизу я уже постоял, спасибо, — ответил я.

 

Помолчали. Потом второй крякнул:

 

— Может, чаю принести?

 

Я приподнялся:

 

— Вот это хорошая идея.

 

Предложивший напрягся. Второй, похоже, старший, выдохнул сквозь зубы:

 

— Не быч, принеси...

 

Через пятнадцать минут передо мной стоял пластиковый стаканчик с чайным пакетиком. Я обдувал пар, глядя, как они ерзают, и сжалился:

 

— Ладно, ребята, допьем – и вниз. Только без утреннего экстрима, надеюсь.

 

Они обрадовались, даже спасибо сказали, а заодно объяснили причину моего «особого» содержания. Оказывается, на моем деле висела пометка: «склонен к побегу». Кто ее повесил – неизвестно, но после этого случая все изменилось. Меня начали перевозить в общем отсеке, без наручников. Видимо, судья так врезал конвою, что они быстро все поправили.

 

Так сорвался мой второй день суда. Но третий наступил раньше, чем я ожидал.

 

К тому времени я уже дописал показания – собственноручно, разборчиво. Теперь меня доставляли нормально, так что был в порядке, даже полон сил.

 

Начался допрос. Я извинился за нервозность и попросил зачитать свои пояснения. Потом передал их суду с ходатайством приобщить.

 

Прокурорша насторожилась:

 

— А почему в первых показаниях вы говорили иначе?

 

Я улыбнулся:

 

— Спасибо, что напомнили. Дело в том, что следователь не разъяснил суть процедуры, представил это как обычный опрос. Я не считал себя виновным, потому согласился. Но когда он начал искажать мои слова, я отказался подписывать протокол и написал, что это не мои показания.

 

Судья полез в дело:

 

— Действительно, такая запись есть.

 

Я решил давить:

 

— Считаю, протокол составлен с нарушениями. Ходатайствую об исключении его из доказательств.

 

Старший адвокат тут же подхватил, грамотно сформулировав. Видимо, идея ему понравилась.

 

Судья задумался. Прокурорша заерзала:

 

— Но он же подписал разъяснение прав!

 

— Ходатайство принято, — перебил судья. — Считайте, этого протокола в деле нет. Продолжайте допрос.

 

Прокурорша нервно залистала бумаги, явно теряя нить.

 

— Если вы не готовы, — сухо заметил судья, — допрос продолжу я. Присоединитесь, когда соберетесь.

 

Она беспомощно опустилась на стул.

 

Тут стоит вернуться к моим разговорам с адвокатами. Судья набрасывался с разных сторон, прыгал по тексту показаний, выискивая слабые места. Но у меня была копия – я намертво держался своих формулировок, повторяя их слово в слово.

 

— Он просто зачитывает одно и то же! — взорвалась прокурорша.

 

— У вас есть вопрос? — холодно осадил ее судья. — Или вы сомневаетесь в моей объективности?

 

— Нет, извините... — она снова уткнулась в бумаги.

 

— Спасибо, что разрешили, — едва заметно усмехнулся судья и продолжил.

 

Прокурорша попыталась встрять еще раз, но я снова выдал цитату из своих показаний. Она ткнула в меня пальцем:

 

— Видите? Он просто читает!

 

— Обвиняемый пояснил, что волнуется, — вступил младший адвокат. — Он имеет право пользоваться своими записями.

 

Это было жестко. После двух часов допроса суд объявил перерыв. Адвокаты повернулись ко мне.

 

— Ты, конечно, засранец, — старший хмыкнул. — Но сегодня молодец.

 

Младший пожал мне руку. Он тоже был доволен.

 

88. Зачем именно это так подробно

 

Понимаешь, я не могу дать универсальных советов. Большинство людей под арестом трезво осознают свою вину. Но моя ситуация – другая. Вор знает, что украл, мошенник понимает, кого и на сколько обманул. Для них суд – торг: как хитростью выкрутиться, получить меньше, выйти раньше, воспользоваться награбленным.

 

А я был уверен, что не виновен. Мне плевать на закон, но с точки зрения морали, понятий, простой житейской логики – я был прав. Судили бы за что-то другое, за своё – там варианты, там я бы вёл себя иначе. Но здесь вся суть – в словах и их формулировках. Именно за них, вывернутые в нужном свете, ухватился следователь, строя обвинение. Если бы я стоял и мычал: «Извините, я случайно убил, мне очень жаль» – никто бы не слушал, что это была самооборона.

 

Возможно, сейчас кто-то, попав в такую же ситуацию, сидит и думает: «Почему меня не понимают? Я же всё честно рассказал!» А они не слышат. Они видят результат и проецируют его на прошлое. Ты должен заставить их увидеть картину до – с самого начала, шаг за шагом. Не с развязки, а с того, что было перед ней.

 

Вот пример.

 

Первый вариант. Погиб человек. От чего? Его толкнул вон тот парень, он упал, ударился о дерево – сломал шею. А зачем толкнул? Да обозвал его, да по лицу съездил. Даже если просто «съездил» – это убийство. Дальше – только вопрос квалификации. Именно так увидит ситуацию правоохранитель.

 

Второй вариант. Вот идёт парень по улице. К нему подбегает кто-то, орет, бьёт. Первый удар – парень в страхе группируется, толкает нападавшего в сторону, чтобы остановить. Тот падает, натыкается на дерево – шея сломана.

 

Одна и та же ситуация. Но измени подачу – изменится суть. И не жди, что адвокат сделает это за тебя. Он привык работать с виновными, которые врут и следствию, и ему. Первое, что он предложит – частичное признание. Согласишься – про оправдание можешь забыть.

 

Да, смерть – это всегда трагедия. Даже за самых никчёмных будут горевать.

 

Всё решают слова. Их сочетания. Последовательность. Форма. И да – придётся выдержать шквал вопросов, один и тот же – под разными соусами. Тебя будут подначивать: «Ты же так уже говорил!» Или: «Давай вот так напишем». Твоё желание объяснить понятнее обернётся изменением показаний. А значит – ты что-то скрываешь.

 

Если ты по натуре мягкий, склонный соглашаться, сомневающийся – говори через адвоката. Уточняй: «Что именно у меня спрашивают?» Да, они часто бестолковые, особенно молодые. Но иногда видят то, чего ты в стрессе не замечаешь.

 

89. Обычная тюремная суета

 

Перед отъездом я поинтересовался у адвокатов, что у нас дольше по процедуре. Мне объяснили и предупредили: следующий день может быть заключительным. Если будет последнее слово – пора готовить. Я отнесся к этому ответственно.

 

Вернулся в хату, попил кипяточку перед сном, проверил записи. Научил того, кто меня подменял, читать мой шифр. Ничего сложного – баулы с однородной номенклатурой: банки – Б, крупы – К, масло – М. Номер камеры, время, количество. Сигареты с фильтром в 11:25 для 215-й – СФ2151125-1. Для сложных отправок – этапных, с вещами, крупами, блоками сигарет – оформлял иначе: номер транзитной хаты, литеры, тире, количество. Пацаны подивились, но приняли. Операм было интересно, но бестолково – просто движение вещей, которыми арестанты поддерживают друг друга.

 

День закончился. Я был на суде – значит, нужно отдохнуть.

 

Следующий день начался неторопливо: душ, чифир, ежедневная чашка сладкого чая. Сортировка маляв, рассылка, прогулка. Один из наших последние дни ходил чернее тучи. Смотрящий решил выяснить, в чем дело. Парень мялся, уклонялся, но в конце концов выдохнул:

 

— Опер требует результатов, иначе разгонит нас к чертям.

 

Интересно. Значит, признался, что сотрудничает. Но никто не расстроился – даже наоборот. Все понимают: везде есть те, кто по разным причинам работает на оперов. Особенно в смотрящую хату они ломятся – то ли по надежде, то ли из корысти. То, что этот парень признался – даже хорошо. Не будем копать глубже, тема благодатная, но опасная.

 

Раз уж у нас есть двойной агент – надо помочь ему и использовать ситуацию. Пошептались, смотрящий сказал:

 

— Будут тебе результаты.

 

Так начались вечера охуительных историй. Садились за общий стол, и кто мог – озвучивал заранее придуманную байку про вольную жизнь. Байка должна была иметь подтверждения, но рассыпаться через три-шесть месяцев проверки. Пусть мусора радуются, а потом сами разбираются. Паренек ожил – он знал, что ничего не раскроют, но время уйдет. А раскопки – не его дело.

 

Через пару удачных баек братва подготовила список хотелок для опера – чтобы сказочникам было веселее работать. Так и жили дальше, с братским отношением.

 

А я писал последнее слово, перелистывал записи с материалов дела. Меня осенило – нарисовать схему произошедшего. Получилось удачно: она совпала с заключением вскрытия о характере раны.

 

И раз все шло так хорошо, чижик начал чесаться от безделья. Решил посоветоваться с товарищем, слегка смущаясь.

 

— Нормально все, – успокоил он. – Потребности есть у всех. Девчий корпус – спишемся, в дворике размочишь своего чижика.

 

Предложение соблазнительное, но я всю ночь кубаторил. Утром продолжили:

 

— Слушай, я переживаю. Они же девки. Суну, а потом буду думать – как она там…

 

— Бывает, – согласился он. – Тогда и ходить далеко не надо – пидоры вон там.

 

— Да я как-то не думал об этом. Стремаюсь.

 

— Не переживай. Некоторые так оденутся – от бабы не отличишь. Но гандоны там тоже нужны – хрен их знает… – он усмехнулся.

 

Хотелось, конечно, девчонку, но я боялся привязаться. Потом развезут – будет травма. Решили попробовать то, что ближе.

 

Чтобы не шокировать – скажу сразу: не смог. Вроде сосет, желание есть, но как только задом поворачивается – пропадает. В итоге он доделал ртом, механически. Я махнул рукой, захотелось отмыться – даже от памяти.

 

Эта моральная травма на время избавила мозг от вожделенных мыслей. Тем более подошла дата суда – надо было готовиться. Это отвлекло.

 

90. Судья удивил всех

 

Привезли меня в суд. Я уже готовился зачитать последнее слово. Привели в зал. Вышел судья, оглядел присутствующих холодным взглядом.

 

— Изучив протоколы осмотра, суд находит в них массу расхождений. Принято решение провести выездное заседание с осмотром места происшествия. Меня интересуют только сторона обвинения и защиты. Остальные — не мешайте процедуре.

 

Меня вернули в конвойное помещение. Видимо, решался вопрос, как организовать поездку. В итоге на меня надели наручники, усадили рядом с прокуроршей в судебный микроавтобус. Маму взяли — нужен был человек с доступом в помещение.

 

Поднялись на лестничную площадку. Я, если честно, растрогался — было неожиданно, но старший адвокат пихнул меня в бок:

— Соберись!

 

Судья начал задавать вопросы, перемещаясь и вглядываясь в детали.

— Где вы находились?

— Где стоял погибший?

 

Я отметил пару моментов, которые сам не учел в своей схеме.

 

— Представитель обвинения, — судья повернулся к прокурорше, — где, согласно протоколу, был обнаружен труп?

 

Она растерянно посмотрела вниз по лестнице, на площадку между этажами. Судья не стал ждать.

 

— Обвиняемый, где вы видели погибшего в последний раз после выстрела?

 

— Примерно тут. — Я показал на площадку перед квартирой. — Дальше я закрыл дверь и не видел, как он упал.

 

Прокурорша побагровела. Судья:

 

— Я просил рулетку. Давайте измеряем.

 

Помощник и конвойный зафиксировали расстояния: от площадки до места, где нашли тело.

 

— Представитель прокурора! — судья резко обернулся. — Почему суд должен за следствие выполнять его работу? На следующем заседании объясните, как раненый оказался там, если его подстрелили здесь.

 

Прокурорша молчала, только зубы скрипели.

 

— Суд удовлетворен. О новой дате заседания сообщим отдельно.

 

Я успел сжать маме руку. Меня повели вниз.

 

91. Последнее слово

 

Прошло еще пару недель. Я скорректировал схему, и она мне понравилась еще больше. И вот я снова стоял в зале суда.

 

Все шло своим чередом. Прокурорша так и не ответила на поставленный вопрос — видимо, момент торга остался за кадром. Я решил оставить дополнительные доводы на последнее слово. Оно завершает процесс, а после — только приговор.

 

Прения сторон закончились. Прокурорша наконец выдавила из себя предложение срока — нижнюю планку. В зале прошел гул. Бывшие сослуживцы трупа перешептывались. Судья равнодушно бросил взгляд в их сторону.

 

— Порядок в зале. Еще раз кто-то помешает — будет удален.

 

Замолчали.

 

— Подсудимый, вам предоставляется последнее слово.

 

Я поднялся. Начал зачитывать, как и во время пояснений. В зале — гробовая тишина. Судья слушал вдумчиво. Я показал схему, сказал, что принес два экземпляра, и попросил приобщить один к делу.

 

- Второй могу передать сейчас, чтобы было видно ближе.

 

Судья кивнул. Секретарь взяла листы и подала ему.

 

Я дошел до ключевого момента.

 

— Были ли у меня реальные основания опасаться за свою жизнь?

 

Зачитал про шестьдесят с лишним синяков и кровоподтеков у знакомого. Указал лист дела. Судья начал листать, затем поднял руку — я замолчал.

 

Он перебирал страницы туда-сюда, нашел нужную, попытался ее раскрыть. Лист то ли был скреплен, то ли склеен — после нескольких движений судья разделил его как минимум на две части. Прочитал что-то, затем сказал:

 

— Извините. Продолжайте.

 

Я начал снова — но тут хлопнула дверь. Кто-то резко вышел.

 

Я закончил речь. Попросил приобщить схему к материалам. Судья поднялся, за ним — адвокаты и прокурор.

 

— Суд удаляется для вынесения приговора. О дате оглашения будет сообщено отдельно.

 

Он вышел. Адвокаты переглянулись. Теперь всё зависело только от суда. Оставалось ждать.

 

Я снова поехал домой. Уже почти привык к этой мысли. Да и дела там были — надо помогать арестантам.

 

92. Приговор, масть — туриста, и, забегая вперёд..

 

Суду потребовалось еще пару недель. Наконец нас снова собрали в зале, но запустили только обвинение, адвокатов, близких родственников трупа и мою маму. Судья предупредил: любой, кто попытается сорвать оглашение приговора, будет удален. Все молчали.

 

Я не смогу воспроизвести текст дословно — мозг не пытался запомнить, только суть. Суд усмотрел в материалах дела обстоятельства мнимой обороны. Признали, что у меня были основания в той ситуации воспринять действия потерпевшего как реальное посягательство. При этом подтверждений его преступных намерений не нашли, мотивы его поведения следствие так и не установило. По тогдашним нормам такое состояние считалось наказуемым, и по Пленуму Верховного Суда квалифицировалось как причинение смерти по неосторожности. Мне дали чуть больше полутора лет колонии-поселения. Меня сразу увели и отправили домой.

 

Потом мне рассказывали: мать трупа закатила истерику. А бывших сослуживцев, желавших услышать приговор, заблокировали в коридорах другие силовики. Видимо, судья подготовился.

 

Меня привезли назад, как уже осужденного поместили в рассадку. Но пробыл я там не больше двух часов. Мои меня обратно затянули. По моим подсчетам, оставалось сидеть чуть больше четырех месяцев. И если честно, куда-то ехать настроения не было. Тем более, получив копию приговора, я сразу засел за кассацию.

 

Вернувшись в хату, я хитро осматривал пацанов.

 

— Мне кажется, я новую масть придумал, — наконец сказал я, для большей интриги. — Масть туриста. Кто-то в горы отдыхать ходит, а я вот в тюрьму сходил. Четыре месяца осталось, если все будет как есть!

 

Пацаны накинулись обнимать, жать руку, брататься.

 

— Мы-то тебе так верили, а ты свинтить от нас решил! — наконец высказался смотрящий. — Да шучу я, радоваться надо!

 

Короче, день был на позитиве. Новость разлетелась быстро. Пошли малявы от интересующихся: мол, мы тоже защищались, подскажи как и что. Я попробовал с кем-то пообщаться, но быстро понял: чтобы хоть что-то подсказать, надо глубоко вникнуть. Некоторые уже сами себя закопали неправильными словами — сказали ли они их с адвокатом или без. Так что реальной помощи, тем более за оставшееся время, я никому оказать не смог. По крайней мере, о таких результатах мне не известно. Я сразу стал предупреждать: могу рассказать только о своем опыте. Если вы что-то полезное для себя почерпнете — отлично, но не воспринимайте это как универсальную подсказку или реальную помощь. Для реальной помощи надо, как адвокат, знакомиться со всеми материалами дела. Постепенно все сошло на нет.

 

Тут хочу немного забежать вперед. Я узнал об этом уже после освобождения, и не сразу. Недовольных моим приговором было много. И они были настроены решительно. Но были и другие недовольные — люди с большими звездами, которые вдруг осознали, каких шакалят выкормили. И это их не устраивало. Так что случилась внутренняя чистка.

 

Сначала их подразделение разделили, разбросав наиболее сплоченных по другим. А потом они начали умирать. Один зашел с коллегой в оружейную комнату — и оружие коллеги непроизвольно выстрелило. Несчастный случай. Двоих в патруле сбила машина. Одного — наглухо, второй еще немного прожил в скорой, но не предупредил врачей, что употребил приличную дозу алкоголя. Тот наложился на укол, и до реанимации довезли уже холодный труп. Еще один умер от сердечной недостаточности во сне — видимо, сильно переживал. Остальных я не знаю, как и точное число тех, кто участвовал в первоначальной разборке. Но, видимо, демонстрации судьбы наиболее активных коллег хватило.

 

Когда я выйду, преследовать меня будет только мать трупа. Она бегала с исполнительным листом в бухгалтерии, куда я устраивался, и пугала бухгалтеров. Да, мне еще присудили моральный и материальный ущерб. Честно говоря, не знаю, выплатил я его или нет. Никогда не занимался такими подсчетами.

 

93. За братву

 

Я съездил на кассацию. Оставили всё как есть. Прокурор что-то распинался, а мне не дали сказать ни слова, ограничившись рассмотрением направленной жалобы в моём присутствии. Но в определении не ответили ни на один из моих доводов, зато завалили аргументы прокурора ссылками на десятки пленумов и положений.

 

Дни щёлкали быстрее, чем когда я только попал в тюрьму. Но началась какая-то нехорошая практика — время прогулок сократили. Не помогали ни сигареты, ни жалобы. Пупкари как-то развели руками: новый начальник по режиму, ничего не можем поделать. Тюрьма готовилась к очередному ультиматуму.

 

Тогда я предложил братве другой вариант. Рассказал, что раньше говорил с Хозяином, и он отнёсся к моей ситуации с пониманием. Раз мне сидеть осталось недолго, могу выйти к нему и передать жалобы арестантов. Но в уголовном мире своя иерархия — требовалось согласование.

 

Наконец к нам заглянул положенец. Ему, видимо, было интересно, кто тут такой бодрый. Разговаривал нормально, расспрашивал, что именно и как говорил мне Хозяин. Услышав про мой приговор, усмехнулся:

 

— Адвокаты постарались.

 

Подумал, потом твёрдо:

 

— Хорошо. Ты скажешь то, что мы тебе подготовим, слово в слово. Подчеркнёшь — это не твои слова, это братва говорит через тебя. Тогда есть шанс, что сработает. Но о тёплых отношениях с Хозяином можешь забыть. Согласен?

 

Я кивнул. Мне написали текст, и я два дня его репетировал. Когда моё изложение сочли удовлетворительным, написал заявление с просьбой вызвать по личному вопросу.

 

Ждать пришлось недолго. Меня повели в знакомое административное здание. Знакомая дверь, за ней — довольное лицо Хозяина.

 

— Что случилось?

 

— [Имя Отчество], я благодарен вам за всё, что вы для меня сделали. Но вынужден передать вам следующие слова...

 

Я вдохнул и чётко, с нужной интонацией, выдал заученный текст. Лицо Хозяина изменилось.

 

— От себя что-то добавишь? — спросил он холодно.

 

— Нет.

 

— Хорошо. Тогда свободен.

 

Я вышел. Пупкарь повёл меня обратно в хату. В тот день ничего не изменилось. Меня допрашивали свои несколько раз, просили подробно описать реакцию Хозяина, каждое его слово. Я повторял одно и то же.

 

На следующий день пошли гулять. Стали считать время. Часов у арестантов нет, так что считали шагами. Досчитали до пяти минут. Ничего. Кто-то предложил мерить время сигаретами. Дворик задымил, разговоры стали нарочито бодрыми. По числу бычков насчитали ещё пятнадцать минут. Смотрящий плюнул:

 

— Всё, не могу. Дымите без меня.

 

Дальше время не считали, но было ясно — гуляем дольше обычного. Наконец постучал пупкарь:

 

— Ну что, ещё подышите?

 

Братва засмеялась.

 

— Сработало!

 

Формально для меня ничего не изменилось, и к Хозяину я больше не ходил. Но однажды меня неожиданно вызвали. Снова повели в административное здание. Я гадал — зачем?

 

Там объявили: срок заключения истёк. Я удивился — по моим подсчётам оставалось ещё несколько дней, но спорить не стал. Напоследок какой-то офицер, которого я раньше не видел, сухо сказал:

 

— [Имя Отчество Хозяина] просил передать: тебя тут больше не ждут.

 

Я хотел спросить про вещи, но меня быстро провели к КПП. Выдали справку и предложили выйти на улицу. Я стоял в замешательстве — в том же, в чём вышел из камеры. Не в робе, конечно, но и не в подобающей для улицы одежде. Хотя бы не в тапках...

 

Растерянно оглядел дорогу, думал, как добираться. И тут подъехала машина. Из окна выглянула мама — вопрос отпал сам собой.

 

94. Воздух свободы

 

Знаешь, каждый по-разному делает первый свободный вдох. Многие бегут за алкашкой — отметить, так сказать. У меня же была одна задача — успокоить маму. Как бы это ни звучало. Снова кончились все деньги, снова надо было начинать с нуля. Чуть позже объясню, что было с моими активами. Просто пока пытался понять, что у нас в сухом остатке и будут ли последствия. Ведь то, что я уже описал выше, выяснится только намного позже. Идти к старшим тоже нельзя было сразу. За это время многое поменялось. Но давай по порядку.

 

Из банка меня уволили сразу с приговором, хотя, надо отдать должное, до приговора я там числился. И это потом поможет мне показывать в резюме, что перерывов в работе почти не было.

 

Первый вопрос, который мама отправила меня решать — восстановление прописки. Важно для нее. Пришел в паспортный стол по записи, на меня посмотрели, отправили в какой-то кабинет. Там сидел самодовольный мусор, положил передо мной чистый листок и сказал:

 

— Пиши.

 

— Что? — поинтересовался я.

 

— А вот что хочешь, то и пиши, — ухмыльнулся мусор.

 

Я встал, сложил бумажку, сунул в карман и направился к выходу.

 

— А бумагу-то куда понес? — возмутился мусор.

 

— Домой. Использую по назначению, спасибо.

 

Вернулся к паспортистке, или кто она там:

 

— Я сходил. Так что там с пропиской?

 

— Мне ничего не звонили, — буркнула девушка. — Освободите место, у меня очередь. И вообще ваша очередь прошла — записывайтесь снова.

 

Записался снова. Поехал к знакомым — надо было где-то подработать, без криминала. Они обрадовались моему возвращению, предложили устроиться временно в их магазин. Нужен был кто-то знающий компьютеры — печатать ценники, вести учет. Согласился.

 

Когда пришел в паспортный стол в следующий раз, ситуация повторилась. Меня опять направили к мусору, он опять пододвинул чистый лист:

 

— Пиши.

 

Я написал: Пошел на хуй — и пододвинул обратно. Он аж отпрыгнул:

 

— Это чё?

 

— Это то. Когда я не понимаю, что от меня требуется, не могу это сделать. Так что от меня требуется?

 

— Ну, иди еще подумай, — отшвырнул бумажку мусор.

 

Я понял — меня гоняют по кругу.

 

Что касается моего подвальчика… Потерпи, дале будэ. Я все еще пытался разобраться с последствиями и не подходил к старым активам, чтобы не светить их. Записался в паспортный стол еще раз — на ближайшую свободную дату.

 

Вечером поговорил с мамой, решили сходить вместе. Это сработало. Паспортистка начала ей что-то объяснять:

 

— Вы понимаете, ваш сын совершил тяжкое преступление. Может, ему в другой город перебраться? Может, у вас родственники есть?

 

Мама возмутилась, и ее тоже отправили к мусору. Я рассказал ей о своих походах, но она решила сходить сама. Не знаю, подписывала ли она что-то или просто упросила его, но, видимо, женщине, да еще матери, труднее отказать, чем мне. Когда она вышла, мы снова подошли к паспортистке — та с недовольным лицом поставила штамп и начала заполнять документы. Прописка вернулась.

 

Работал у знакомых, и у меня даже началась какая-то ностальгия по тюрьме. Увидел, как изменились отношения между людьми. В банке этого не замечал. В тюрьме было проще — да, там были касты, неравенство, но другое. Здесь же знакомые каждый день выносили мозг продавщицам: тут не так, там не эдак. Мне-то ничего не говорили — я чинил компы, настраивал программы. Но остальных унижали как могли. Не думал, что люди так живут, так друг друга гнобят. Для меня это было в новинку. В тюрьме даже с опущенными так не обращались, как тут с теми, кто тебе деньги приносит.

 

Проработал в торговле два месяца и ушел. Морально тяжело.

 

Зато выяснил, что за мной, похоже, никто не следит. Можно было подходить к активам. Сходил пару раз — в подвальчик, под видом покупателя. Тут важно понимать: как у хулигана старой школы, все было оформлено на других. Мама туда не ходила — я просил, чтобы не было привязки. Теперь предстояло узнать, как эти другие распорядились тем, что мы начинали на паях.

 

В подвальнике увидел продавцов. Подумал — неплохо живут, раз есть деньги на зарплаты. Даже там, где раньше работал мой пропавший приятель, кипела жизнь, отдел работал.

 

Пора организовывать собрание акционеров и немного распределить накопленную прибыль.

 

95. Реальность

 

Что самое сложное после выхода из тюрьмы? Удержаться от желания вернуться туда снова. Как бы странно это ни звучало.

 

Я уже уяснил, что к работягам теперь относятся как к отбросам. Теперь предстояло выяснить цену коммерческой дружбы. По моим тогдашним представлениям, если бы я — не собрал бы их вместе, не прикрыл от криминала, не предоставил помещение, не вложил труд и деньги — сидели бы они сейчас в говне по самые ноздри.

 

Мы встретились в кафе. Я заказал столик, хотел угостить своих кормильцев и компаньонов. Но разговор пошёл в другую сторону.

 

— Ты же, когда пропал, забрал деньги с собой, а того, что осталось, не хватило. Мы все в долгах!

 

Я сидел, слушал их нытьё и пытался понять, как реагировать. Чем больше они жаловались, тем сильнее хотелось встать и начать мочить их всем, что под руку попадётся, одного за другим.

 

— Собрание закончено. Завтра все амбарные книги, расписки и всё, что связано с деньгами, — на мой стол.

 

Я бросил деньги за чай и ушёл, не обращая внимания на их слова.

 

Спал плохо. Утром поехал в подвальчик. Незнакомые продавцы удивились, увидев нового для них человека, который вошёл, поздоровался со всеми и открыл давно запертую дверь. В кабинете было пыльно. Я вышел, попросил ведро и тряпки — надо было убраться. Продавцы смутились, но дали, что было.

 

Привёл в порядок, вернул инвентарь. Вытряхнул стол, открыл сейф. Среди бумаг завалялось несколько фантиков былого счастья. Пересчитал, сунул в карман. Старые документы отправил в урну.

 

Кормильцы начали подтягиваться после полудня. Пытались заходить толпой, но я пресёк это.

 

— По одному.

 

Они заходили, раскладывали передо мной амбарные книги и расписки. Я проверял долги, уточнял, откуда они взялись. Считать книги сразу не было смысла — отложил в стопки.

 

Последним зашёл ответственный за музыку и игры. У него были самые скромные обороты — товар копеечный. Видимо, только он не имел запасного плана.

 

— Они всё врут, — зашептал он, наклоняясь ко мне. Я сделал вид, что слушаю.

 

— [Имя] квартиру поменял, [Имя] дачу строит...

 

Он перечислял подробности жизни остальных.

 

— Кто-то из них с мусорами договорился. Чтобы, когда ты за деньгами придёшь, тебя за вымогательство... Не знаю кто, но разговор слышал.

 

Я взглянул на часы, дал знак замолчать. Быстро переложил его бумаги, вышел и позвал остальных. Они втиснулись в кабинет, дверь закрыли.

 

— Завтра, — окинул их взглядом, — нам надо погасить долги по аренде. Эти деньги вы должны были откладывать. Если завтра не заплатим — выметаемся отсюда в тот же день. Если заплатим — работаем дальше.

 

Один попытался вставить слово, но я жестом остановил.

 

— Пока я разбираюсь с бумагами, — указал на книги, — работаете как обычно. Деньги остаются у вас. Но завтра здесь должна быть полная сумма.

 

— А твоя доля? — не выдержал один.

 

— Моя доля пока у вас в карманах. Когда всё пересчитаю — сделаем взаимозачёт. Так что завтра каждый приносит свою часть. Или начинаем собирать вещи прямо сейчас.

 

— Нет-нет, всё будет, нам же работать надо, — залепетали они.

 

Я оглядел стол, заваленный бумагами.

 

— Если у кого есть скрепки, пакеты, файлы — надо это как-то разложить. Разбирать буду дома.

 

Всё нашлось. Я упаковал документы в общий пакет и направился к выходу.

 

— Может, подвести? — крикнули мне вслед.

 

— Сам прогуляюсь.

 

Дома меня выручил компьютер, собранный ещё после армии. Мать не продала его. Открыл таблицу, начал вносить данные. Подключил формулы — и сразу увидел, где меня обманывали. Создал отдельный лист с долгами, занёс расписки. Попытался свести баланс — цифры не сошлись.

 

Осознал, что уже глубокая ночь, а я сам себя путаю. Нужно переделать таблицы, но голова не варит. Решил закончить на сегодня.

 

Лёг, но мысли крутились вокруг мусоров. Пытался придумать, как поступить, но сон накрыл.

 

Утром решение пришло. Обычно я сам относил деньги, но не старшему, а его секретарше. Она пересчитывала, записывала в тетрадь и убирала. Потом я шёл к старшему с чистыми руками. Её номер у меня был. Дождался начала рабочего дня, позвонил.

 

— Можешь организовать курьера за деньгами? Не хочу сам их выносить. После освобождения дела разгребаю, пока бардак.

 

Она согласилась.

 

В подвальчике кормильцы к полудню начали нехотя приносить деньги.

 

— Ждите, пока вся сумма соберётся.

 

Когда последний принёс свою часть, позвонил секретарше.

 

— Курьера.

 

Намеренно вышел из кабинета, ходил по залу, обсуждал ассортимент. Двоих, самых подозрительных, взял с собой, когда курьер вошёл.

 

— Пошли, будете свидетелями.

 

Курьер зашёл в кабинет, я позвал тех двоих.

 

— Возможно, теперь аренду будем платить так, — кивнул на курьера.

 

Тот хотел что-то сказать, но я перебил.

 

— Это пока обсуждается.

 

Курьер пересчитал деньги, кивнул, стянул пачку резинкой и сунул в карман. Я пожал ему руку.

 

— Просили передать: аренда повышается на двадцать процентов.

 

Кивнул, пожелал хорошего дня.

 

— Ты посчитал? — спросил один из тех двоих, с надеждой.

 

— Нет, нужно время.

 

Показал, что выходим.

 

— Пока работаем, как договорились. Потом пересчитаем. И передайте остальным новость — вы сами слышали.

 

Не хотелось оставаться. Но на выходе задержался у прилавка с музыкой. Захотелось что-то новое послушать. Взял пару дисков, достал деньги.

 

— Запишу, — засуетился продавец.

 

— Давай проверим, как учёт работает, — протянул купюры.

 

Он демонстративно отметил продажу, выдал чек.

 

Я вышел на улицу. Вдохнул полной грудью. В этом подвальчике стало слишком душно.

 

96. Баланс

 

Я пару недель крутил и сводил свои таблицы. Нашел крайне интересные закономерности. Я не ходил туда, все думал: если они что-то хотят, то как рассчитывают это организовать? Должен быть зафиксирован конфликт, требования. В принципе, на несколько конфликтов у меня в таблицах уже были накопаны нестыковки. Я уже молчу про расписки — если брать их в учет, вообще получалось, будто они из дома деньги приносят, чтобы магазины работали. А я их за идиотов не считал.

 

Только мой паренек с дисками более-менее вел учет. Но у него — мизерные по сравнению с остальными обороты. Хотя и он, судя по расхождениям, по мелочи тырил. Надо было принимать решение. Раз по аренде я рассчитался, решил навестить старшего, который все это организовал. Согласовал встречу.

 

Пришел в новый офис. У кабинета — два пехотинца. Они напряглись, но, уточнив, что мне согласовано, успокоились. Пока ждал, они включили свой телевизор — тот самый, который выключили при мне. Там шла порнуха, жесткач какой-то групповой. И они ее бурно обсуждали, уже при мне. Там, понимаешь, огромными хуями несколько мужиков растягивали какую-то девку во все щели.

 

— Да не может такого быть, — горячился один, — у него, наверное, телескопический!

 

На этом моменте даже я не удержался, рассмеялся. Но запищала кнопка, они погасили экран и кивнули: можно заходить.

 

Разговор вышел двоякий. С одной стороны, меня пожурили.

 

— Я же говорил — никакого криминала. Мы честные бизнесмены, — старший смотрел с укором. — Но что было, то было. Как дальше жить собираешься?

 

Я не сразу нашелся, что ответить, предложил сначала обсудить подвальчик. Рассказал про ситуацию, свои расчеты.

 

— И что с этим делать собираешься? — поинтересовался старший.

 

— Да в том-то и дело, — я почесал затылок, — мне конфликт не нужен, но и эти обормоты уже не нужны.

 

Обсудили варианты, но все упиралось в риски.

 

— А может, хер с ними? Пусть выкупают свои доли и сами ебутся! — осенило меня.

 

— Так ты ж не знаешь реального положения дел. Напишут тебе, что остатки только на витрине, выкупят половину витрины — и гуляй, Вася! Полезешь к ним в гаражи, в заначки — опять конфликт, — старший метко подметил.

 

— А если так? — я продолжил раскручивать мысль. — На день, когда я был там последний раз, у меня все верные остатки есть.

 

— Вопрос цены, — подключился старший.

 

— Будем считать, они получили товарный кредит, — у меня начало вырисовываться решение. — Раз так, в кассу они получили деньги по цене продажи.

 

Старший кивнул.

 

— Я всегда говорил — у тебя светлая голова. А как с прилавками? Оборудованием? Они же этими деньгами пользовались. Какой процент планируешь?

 

— А какой сейчас актуальный?

 

— Для своих или чужих?

 

Вот так, коллективным умом, и решили. Пусть выкупают по верным остаткам. Рубли — в зеленые по курсу на тот день. Символическая сумма за прилавки и оборудование. А с момента моего ухода — процент.

 

— Ты их в следующий раз, — на прощание посоветовал старший, — через дорогу, в мой бар веди. Там камеры, охрана. Пусть там расписки пишут. Попробуют сбрыкнуть — покажем фильм, как это было.

 

На том и разошлись.

 

Дома я спешно накидывал новые таблицы по старым данным. Подвел баланс в зеленых — и вдруг подумал: а ничего мы так раскрутились к тому моменту. Да и проценты хорошие.

 

В общем, я был готов. Но, вытащив из кармана наличку и пересчитав, задумался. Вспомнил это чувство — отвращение к чучелам, возомнившим себя предпринимателями. Мне нужен был глоток свежего воздуха.

 

И я вышел на улицу.

 

97. Девушка

 

Иногда так противно, что сознание начинает искать идеал. Или идеализировать кого-то рядом. Поддержка — не главное, я привык доверять только себе. Нужен идеал, который поднимешь над собой и понесешь на руках. Чем выше поднимаешь — тем сильнее он вытягивает тебя из трясины.

 

Я пересекался с девушками, но чего-то не хватало или, наоборот, отталкивало. Многие курили — мне это не нравилось. Курение убивает в девушке чистоту. Затирает ее запах, делает кожу сухой. Одна такая чудесница решила порадовать меня оральными ласками, но я рассмеялся:

 

— Давно я о пепельницу хуй не вытирал!

 

Курение перебивало для меня даже после тюремный голод.

 

Иногда встречи сводились к простому алгоритму: напоить, развернуть, чтобы изо рта не воняло, выебать в гандоне и забыть. Так снимался механический голод, но душевный только рос.

 

А потом эти разборки по деньгам... Как-то пришел узнать по учебе, могу ли восстановиться. В помещении ходили хмурые женщины, за одним столом сидела практикантка. Я сразу к ней. Она смутилась:

 

— Я этим не занимаю, вам вон к той женщине.

 

Кивнул, будто понял, но посмотрел на девушку еще раз, втянул воздух носом.

 

— А вы тут как? До скольких работаете?

 

Она покраснела, снова указала на ту женщину.

 

— Не хотите говорить — подожду на выходе.

 

— Зачем?

 

Я поискал в голове логичное оправдание, не нашел.

 

— Вы мне нравитесь.

 

Она засмущалась еще сильнее, отмахнулась.

 

Дошел до указанной тетки. Выслушал поток негатива: работают еще полчаса, за это время ничего не успеть.

 

— Приходите завтра раньше! — отрезала она.

 

Я подумал, что минут через сорок та девушка точно выйдет. Встал у выхода, ловил взгляды.

 

Вот и она. Я двинулся навстречу.

 

— Вы все-таки меня ждете?

 

Тут я понял, что у меня ничего нет — ни цветов, ни подарка, ни даже внятного плана. Смутился сам.

 

— У меня сейчас с собой ничего нет, но если позволите проводить — по пути что-нибудь найдем.

 

Она покраснела. Мы пошли. Не знаю куда — она просто шла вперед, а я за ней. Узнал, что она не курит, и это обрадовало.

 

Но прогулка быстро закончилась. Оказалось, мы шли к остановке.

 

— Вот и пришли, — сказала она. — А вы так ничего и не нашли.

 

Голос звучал гордо, будто она уже мысленно поставила точку.

 

Я огляделся. Метрах в двадцати — цветочный ларек.

 

— Как нет? Вам какие нравятся? Я быстро!

 

— Да не надо!

 

Но я уже бежал, схватил первый попавшийся букет, кинул деньги, рванул обратно. Автобус уже отъезжал. Она махала руками, стояла на ступеньке. Я успел вручить цветы, дверь захлопнулась перед носом.

 

Автобус уехал.

 

Но было приятно. Потому что завтра я вернусь. И, возможно, она тоже будет здесь.

 

Я почувствовал, как близок мой идеал.

 

98. Торг

 

На цветы ушли почти все деньги, и я отправился до условленного бара пешком. Заранее договорился со старшим поприсутствовать за соседним столиком и подключиться в качестве арбитра, если будет необходимость.

 

Старший был рядом, поэтому официанты глупых вопросов не задавали. Я поставил на пол пакет с бумагами и ждал. Подходили бывшие партнеры, рассаживались, молча ожидая, пока соберутся все.

 

Наконец, все пришли. Я выдал им обратно их бумаги, поблагодарил и протянул каждому подготовленный файлик с индивидуальным расчетом. Начал объяснение:

 

— Я утонул в ваших бумагах, там черт ногу сломит. Поэтому будем считать их вашим личным делом.

 

Кто-то попытался возразить, но я усилил тон:

 

— Я предлагаю всем лучший выход из ситуации!

 

Все замолчали.

 

— Спасибо. Мы начинали на общих условиях — пятьдесят на пятьдесят. Половина имущества и товаров была моя, с этим все согласились. Точные данные есть только на число за день до того, как я пропал. Думаю, тут возражений нет. Предложение следующее: оформляем пятьдесят процентов остатков и имущества вам в товарный кредит, вы его у меня выкупаете.

 

— А как же наши долги? — спросил один.

 

— Ключевое слово — ваши. Это результат вашей хозяйственной деятельности после получения кредита, — резко ответил я.

 

— Так мы бы закрылись да и всё! — встрял другой.

 

— А что не закрылись? — прищурился я. — Вам даже аренду платить не надо было, пока я не вышел. Не прикидывайтесь глупыми! А если бы я через пять лет вернулся, на одну аренду можно было бы дома построить, и вы бы мне еще счет выставили?

 

— Так в чем суть предложения? — прервал перепалку третий. — Успокойтесь уже!

 

— Повторяю: фиксируем на дату до моего исчезновения остатки и имущество. Делим пополам. Переводим по курсу в зеленые. Оформляем как кредит. Вы получили эти деньги в кассу, а если просрали — это не мои проблемы, я в этом не участвовал. Понятно?

 

— Понятно, но у нас нет столько денег! Мы за аренду за полтора года из всех заначек выскребли...

 

— Начну с конца, — выдохнул я, чувствуя, как меня бесит эта игра в дурачков. — С даты [дата] результаты вашей хозяйственной деятельности — ваши проблемы. Вы брали сто процентов денег с кассы и клали себе в карман. Поищите, может, за подкладку завалились. Второе! — я резко поднял руку, заглушая начинающийся ропот. — Второе! Денег у вас нет сразу — я и не требую сразу!

 

— Сколько тогда? — спросил самый тихий.

 

— Давайте обсуждать. Но помните: это кредит под процент. Чем дольше тянуть, тем больше переплата.

 

Они полезли в файлы, изучая расчеты. Наступила тягучая тишина. Я наблюдал за их реакциями. Кто-то попытался заглянуть к соседу, но его отшили. Они стали похожи на школьников, получивших контрольную с грозным «не списывать!». Но никто не бросил лист, а только переворачивал его, пряча от остальных.

 

И вдруг вспомнилось, как мы таскали стройматериалы по подвалу, расставляли товары. Тогда им нечего было делить. Кассы всегда раскрывались для размена или помощи. Теперь передо мной сидели чужие люди.

 

— Сколько надо заплатить сразу? — нарушил молчание один.

 

Я уловил нотку тревоги и сыграл на этом:

 

— Половину?

 

Все замотали головами.

 

— Это равносильно закрытию, оборотных не останется, — буркнул самый честный. Значит, деньги есть — просто боятся за бизнес.

 

— Сорок процентов, — смягчил я.

 

— Оборотку потеряем, тогда и смысла не будет.

 

Я достал свой файлик, пробежался глазами по цифрам, вспомнил их отчеты, сумму за аренду.

 

— Через месяц. И минус проценты за первые полгода. Но сорок процентов — сразу. Остальное — двумя годами.

 

Они снова уткнулись в бумаги.

 

— Хорошо! — вдруг выкрикнул один и сразу испугался. — А нас не выгонят?

 

— Сведу вас с арендодателем напрямую, договоритесь.

 

Остальные закивали. Расписки оформили на месте. Договорились, что позже подпишем чистовики, но эти экземпляры остаются у меня. Я положил на стол ключ от кабинета:

 

— Забирайте.

 

Несколько рук потянулись одновременно. Я с горечью отвернулся:

 

— На улице поделите. Идите с глаз моих.

 

Толпа новоиспеченных собственников вывалилась из бара.

 

Ко мне пересел старший:

 

— Переговорщик из тебя никакой. Надо было дожимать. Они на машинах, а ты пешком. Ничего, мы их на хозрасчет посадим.

 

— Только не задушите, пока со мной не рассчитаются, — попросил я.

 

— Не переживай. Чай будешь?

 

Он кивнул официанту.

 

99. Идеалка

 

Опять будете приставать? — Девушка смущённо опустила глаза, когда я вернулся по вопросам учёбы и снова подсел к ней.

 

— Да нет, просто любуюсь. Деньги на цветы закончились, а до зарплаты ещё месяц.

 

— Странный вы какой-то… Как будто не от суда приехали. — Голос её стал увереннее.

 

— А хотите, я вас напугаю? — Мне вдруг захотелось увидеть её реакцию на правду.

 

— Зачем же меня пугать? Мне работать надо.

 

— Ну, вы же должны знать, кто вас преследует… В смысле, пристаёт.

 

— И чем же вы меня хотите напугать? — В её глазах мелькнуло любопытство.

 

— Я пару месяцев назад вышел из тюрьмы.

 

— Вот дурак. — Она улыбнулась, явно решив, что это шутка. — И за что же вас посадили?

 

— Защищался.

 

— А я думала, девушку защищали. Сейчас много идиотов по улицам ходит.

 

Я задумался. У меня тогда не было девушки… В смысле, такой, которую нужно защищать.

 

— Если хотите, могу вас защищать.

 

Девушка улыбнулась.

 

— Нуу, если не будете приставать, то можете меня проводить.

 

— Значит, сегодня! — Я перехватил инициативу.

 

— Наверно, точно дурак… — Она сдерживала смех. — Хорошо, я заканчиваю в семнадцать. Если дождётесь, конечно.

 

Я дождался. Пока шли, нес какую-то чушь, но она слушала. На остановке я замер, решив, что она снова сядет в автобус.

 

— А что вы остановились? У вас же денег нет. Пойдёмте, мне тут всего три остановки, я сама иногда хожу пешком.

 

В её словах не было упрёка — мол, из-за тебя нищего идём пешком. Она меня удивила. Пошли дальше, болтали о всяком.

 

— А вы правда сидели? — вдруг спросила она.

 

— Да. Не вижу смысла врать.

 

— А за что на вас напали?

 

— Наверное, из-за денег.

 

— Да, сейчас все с ума посходили… У нас во дворе недавно пенсионера убили. Украли копейки, а его почтальонша нашла, когда пенсию принесла. Поймали сразу — алкаши из соседней квартиры. А с вашими нападавшими что случилось?

 

Я смутился. Не знал, как сказать, чтобы она не убежала.

 

— Он умер.

 

— То есть он напал, а вы сильнее оказались?

 

— Видимо, так.

 

Она робко взяла меня за руку.

 

— Вам страшно? — спросил я.

 

— Теперь нет. — Она всё ещё смущалась. — А вы теперь работу не можете найти?

 

— Почему? Через месяц будет зарплата.

 

— А почему так свободно приходите к нам? Обычно люди после работы или в обед забегают, им сложно.

 

— А я программист. У меня работа больше в голове, чем в кабинете. — Даже сам удивился своей находчивости.

 

— Это круто. Я пыталась, но у меня не очень получается… — Она вдруг опустила глаза. — Но мы уже пришли.

 

Она повернулась ко мне, и, наверное, мне надо было как-то отреагировать. Но она одёрнула руку.

 

— У меня родители дома. Ждут. Спасибо, что проводили.

 

Кокетливо развернулась и пошла во двор. Перед поворотом помахала рукой и скрылась.

 

Я стоял и думал: а может, и ничего… Девчонка. Хорошо, что застенчивая. Приятно с ней. Нравится она мне.

 

100. Вкус к жизни и новая работа

 

У меня был разный опыт жизни, и я его ценил. Подростковый кризис с криминальным оттенком, память о взаимоотношениях того времени. Студенческие годы, плавно перетекающие в травяные, так что объективность под вопросом. Армия. Первые шаги в бизнесе, когда все были равны. Тюрьма.

 

Знаешь, чего там не было? Вечной дележки имущества. Этих визгов — это моё! Я ещё помнил, как делили по-братски — не поровну, а по вкладу. Кто-то нашёл тему, другой организовал, мы сработали — каждый получил своё. Армия — та же община: солдаты, офицеры, но одевает и кормит всех государство. Тюрьма — там и так всё общее: стены, хаты, даже зубные щётки, если чистые. Одеждой делились, если нужда была.

 

А вернулся я в мир, где родные готовы загнобить друг друга за клочок собственности. Брат на брата, дети на родителей, родители на детей. Мой первый запал — мол, мы работаем, поэтому живём, а они бухают и деградируют — начал гаснуть. Я увидел, что и те, кто работают, спиваются — мозг не справляется с этой действительностью. Не говорю про тех, кто бухает от успеха — с ними всё ясно.

 

А наркоши? Наркоши — животные. Деградация быстрая. Те, кто им это продаёт, и те, кто пользуется их состоянием — гельминты. Паразиты. Я бы награждал за убийство таких уродов, но этого не будет. Настоящие воротилы не пачкаются закладками или перевозками. Они сидят в кабинетах, прикрываются погонами и за долю в торговле закрывают глаза. А насилие в отношении представителя власти — не табу, но черевато.

 

Паршивое было тогда настроение. И только новая знакомая могла его переломить. Мы дошли до поцелуя в щёку. Как в детстве — вроде ничего особенного, стоишь как дурак, а на душе тепло.

 

Но работу надо было работать. Со старшим обсудили схему сбора денег — вдруг кто-то решит трактовать её неправильно. Уже были прецеденты: пацаны выходят с зоны, идут за своим, а их встречают статьёй за вымогательство. Предприниматели быстро освоили новую тему, а мусора только рады были консультировать и подминать таких умников.

 

— А ты чем дальше заниматься планируешь? — наконец задал вопрос старший. — Не хочешь инженером поработать? Говорят, ты программист.

 

Я улыбнулся. Мой опыт программирования на тот момент не отличался от навыков продвинутого пользователя. Программистами тогда звали даже тех, кто умел формулы в таблицах прописывать. Был у нас даже свой национальный текстовый редактор — не знаю, что с ним стало. А если в играх уровни лежали отдельными файлами, можно было поковыряться в байтах, изменить карту — вот это у нас и считалось программированием. Переписать саму игру не мог, но создать новое игровое пространство — пробовал, иногда получалось.

 

Я так и объяснил старшему.

 

— Но компьютер настроить сможешь?

 

Я кивнул.

 

— Этого хватит. Пойдёшь в молочную лабораторию.

 

— Куда?!

 

Старший разъяснил: скоро примут закон о контроле за алкоголем, и исполнение повесят на эту лабораторию. Фактически — контроль над рынком.

 

— У государства денег нет, платят копейки, народ разбегается. А у тебя будут доходы, плюс мы добавим за хлопоты. Присмотришь, чтобы начальника не прибили, когда закон вступит в силу. Глаз у тебя есть — может, шакалов вычислишь, пока беды не натворили. Нормальная работа.

 

Я согласился.

 

101. Мало времени, давай жить вместе

 

Я пришел на новую работу. Пожилой, пенсионного возраста главный инженер осмотрел меня и ляпнул прямо в лоб:

— А что, другой работы не нашел? Что натворил?

 

Видимо, тут не часто появлялись молодые.

— Да защищался, убийство по неосторожности, — сказал как есть.

 

— Я почему-то так и понял, — махнул рукой главный. — К нам молодежь не ходит, почти все пенсионеры. Только сын директора да один микробиолог — думал, на практику приехал, а попал в дурдом. В Израиле учился. Ты третьим будешь. Из молодых.

 

Я молчал, не зная, что ответить.

 

— И что, в тюрьму посадили?

 

— На полтора года.

 

— Это не страшно. — Он махнул рукой. — Я в юности тоже чудил. Советская власть меня сюда перевоспитываться прислала. Как видишь, выучился, врос — теперь и не уйти. Потому что замены нет.

 

Я промолчал и просто зашагал за ним. Выдали белый халат, повели к месту работы. В углу — куча разобранных системников, на них и в них — диски, память, шлейфы. Главный ткнул пальцем в эту свалку, потом в стол с монитором.

 

— Как видишь, твой предшественник все поломал, свалил в кучу и сбежал. Сам я в этом ни черта не понимаю. Вот, разбирайся пока.

 

Он плюхнулся за стол с печатной машинкой и застучал по клавишам.

 

Я осмотрел свое место. Под столом нашел системник, нажал кнопку. Загудел, пискнул, жесткий диск затрещал. Монитор выдал строки загрузки. Рабочий. Но садиться не стал — стол, кресло, пол под ним в пыли, коробки, бумаги. Сам системник в каких-то пятнах.

 

— А есть тряпка? Веник? Хотя бы совок?

 

Главный ухмыльнулся:

— Ты точно компьютерщик? Я-то думал, вы в пыли рождаетесь, поэтому вечный срачь. Ладно, пошли.

 

Первый день ушел на уборку. Вернулся — комп загрузился. Выключил, снова взялся за пыль. Разбирал завал, сортировал железо по столу. В ящиках — тот же бардак. Чистил, протирал. Главный косился на меня, хитрючий, потом снова утыкался в машинку.

 

Разгрести все удалось только к концу недели. Посмотрел на часы — рабочий день кончился.

 

— Все, я побежал.

 

— Беги, — кивнул главный. — Мне-то уже некуда спешить. Свое отбегал.

 

Примчался к остановке как раз к ее приходу.

 

— Где пропадал? — спросила она и, не дожидаясь ответа, взяла меня под руку. — Пойдем пешком?

 

Лаборатория, где я работал, и ее учебный корпус стояли рядом — советская власть любила, когда наука под боком у практики.

 

— Времени мало стало, работу нашел.

 

— Ты же говорил, что работаешь.

 

— Это вторая.

 

— Ух ты, да ты нарасхват!

 

Шли, болтали. Я рассказывал про бардак на новом месте, про то, что должность называется «инженер». Подошли к точке, где обычно расставались, но она не убрала руку.

 

— А хочешь зайти? — спросила с хитринкой.

 

Я подумал — не к родителям ли?

 

— Мы никому не помешаем?

 

— Никого нет, все на даче.

 

Я сразу поцеловал ее. Дальше — без слов. Рывок до квартиры. В коридоре, потом в ее узкой кровати, с которой мы все время съезжали. Отдышавшись, она вскочила:

 

— Пошли на большую!

 

Родительская кровать. Третий раз. Рухнули мокрые, счастливые. Она прижалась к груди.

 

— Давай вместе жить? — спросил я невзначай.

 

— Я тебя не гоню.

 

— Ну а если... дальше?

 

— Придется с родителями знакомить. А как им сказать, что ты меня тут изнасиловал? Папа у меня бывший военный.

 

Я приподнял ее ногу, посмотрел:

 

— Так ты же вроде не девочка?

 

Она глянула в глаза:

 

— А тебе не понравилось?

 

— Очень.

 

Она потянулась ко мне ниже пояса:

 

— Еще хочешь?

 

Почувствовала ответ — и сразу оседлала. Молча. Только улыбки, только наслаждение.

 

102. День расплаты

 

На самом деле всё прошло тихо. Как говорится, не загоняй человека в угол — и он найдёт выход.

 

В назначенный день со мной был пехотинец — на случай силового противостояния, адвокат из коллегии с документами — как счетная машинка. Бывшие дольщики уже подготовились.

 

Мы входили в магазинчик, здоровались. Я представлял адвоката как юриста — мол, всё по-взрослому. Деньги брал пехотинец, пересчитывал перед адвокатом, тот кивал мне. Я подписывал заранее подготовленные расписки и новый график платежей. Обменивались документами и шли дальше.

 

Посетители попадались, но подозрений не вызывали. На выходе попрощался с музыкальным отделом, получил свою часть. И снова купил пару дисков — послушать.

 

Первым из подвальчика вышел адвокат, затем вернулся и махнул нам рукой. Путь свободен.

 

Мы сели в его машину. Пехотинец передал мне сумку. Остановились в квартале от подвальчика.

 

— Может, проверишь? — поинтересовался адвокат.

 

Хотя на самом деле его больше интересовал гонорар за этот спектакль.

 

Я залез в сумку, пошевелил пачки. Прикинул в уме, открепил от одной бумажки для адвоката и пехотинца.

 

— О! — обрадовался последний. — С пылу с жару, кабы руки не обжечь...

 

Не знаю, над чем он иронизировал, но меня подвезли к старшему.

 

— Ну что, никто не забычил?

 

— Без эксцессов, — сухо ответил я.

 

— Что будешь с этим делать? Пока есть — надо вкладывать, а то потом разлетятся.

 

— Было бы куда.

 

— Мы тут райончик построили, для своих. Может, хватит тебе маму стеснять?

 

— Какие варианты?

 

— Двушки, трешки есть, с ремонтом и без.

 

Он сориентировал по ценам. Через год они будут стоить в полтора-два раза дороже. Я прикинул, на что хватает. Вынул несколько бумажек, подумал — если всё нормально, через месяц будут ещё. И протянул старшему сумку.

 

— Здесь на двушку с ремонтом.

 

Старший улыбнулся и побратался.

 

— Вот и молодец! А то некоторым деньги мозги ломают — думают, они созданы, чтобы копить. Так и дохнут с ними, как собака на сене. Секретарша тебе позвонит потом, варианты выбрать. Сделаем как для себя. А пока думай, на кого оформить. Или ты решил суду часть отдать?

 

Он имел в виду присуждённый ущерб. Я махнул рукой — мол, пошли они.

 

Всё прошло гладко, но я морально готовился к худшему. И был измотан. А ещё мне дико хотелось к ней.

 

По пути купил два сотовых, два контракта, цветы и шампанское. Спрятал в пакет и рванул на такси к ней на работу.

 

Терпения не было. Уселся в холле, начал упрашивать выйти. Наконец она согласилась. Я выбежал в коридор с пакетом.

 

Она появилась. Я раскрыл пакет.

 

— Это моё, — вынул один телефон и конверт с симкой. — Остальное твоё. Давай жить вместе!

 

Протянул ей букет и пакет.

 

— Дурак! — смущённо фыркнула она и тут же попыталась убрать цветы обратно. — А как и где вообще?!

 

— Я квартиру сниму. Ты только подбери, где нам удобно будет. А потом своя будет.

 

Она посмотрела на меня, обнюхала.

 

— Я думала, ты пьяный. Что случилось-то?

 

— Зарплату получил. Месяц прошёл.

 

Она утрамбовала букет в пакет, огляделась, чмокнула в щёку.

 

— Мне надо подумать!

 

И ушла, прикрывая подарок от чужих глаз.

 

Поясню, откуда радость. В банке у меня была зарплата — эквивалент двухсот зелёных. В столице мой друг за такие деньги снимал двушку пополам. Его зарплата была пятьсот, потом выросла до семисот.

 

Да, цены подросли, но несколько отщеплённых мной сотен для нашего провинциального городишки были серьёзной суммой. Не смейтесь, столичные, — что было, то было.

 

Телефоны стандарта GSM, ещё кнопочные, стоили в разы дешевле аналогов. Минуты — по восемь-двадцать центов. В роуминге — два-четыре зелёных. Жизнь тогда была дёшева.

 

Я пришёл на автобусную стоянку, сел на лавочку. Вскрыл телефон, вставил симку, набрал маме на работу.

 

— Сегодня задержусь, не переживай.

 

И стал ждать. Написал ей в пакете свой номер и её. Но время шло, а звонка не было. В итоге она просто пришла. С пакетом.

 

— Я думал, ты включишь телефон.

 

— Я не умею.

 

В голосе — недовольство.

 

Я взял пакет, вынул телефон, вставил симку, показал, как включать.

 

— Заряд небольшой. Как сядет — в розетку.

 

Набрал свой номер, продемонстрировал звонок.

 

— Вот, останется в памяти.

 

Она поблагодарила отстранённо.

 

— Не провожай. Мне надо подумать.

 

Я дождался, пока она уедет, и пошёл домой через ларек. Шампанское уехало с ней, поэтому купил пива. Хотелось ощутить хоть какое-то опьянение от удачи.

 

На работе я взял два выходных. Сказал — нужно. Не уточнял, зачем. Если бы с деньгами были проблемы — был бы хотя бы день на их решение.

 

Маме ничего не сказал.

 

— Сложный день. Взял отгул. Не ругай, выпью немного.

 

Она кивнула.

 

Я засел за комп, до ночи гонял примитивную игрушку и смотрел на телефон. А вдруг?

 

Но звонка не было.

 

В четыре утра я заметил, что пиво кончилось, и плюхнулся в кровать.

 

Утром звонок в дверь разбудил меня. В глазок — двое бывших компаньонов, вчера ещё довольных, отдававших мне деньги и становившихся полноправными хозяевами своих магазинов.

 

Открыл.

 

На меня обрушился вой.

 

— Аренду подняли! Бандиты требуют денег!

 

— Ребята... — голос был хриплым. — Ребята. Ребята!

 

Они замолчали.

 

— Вчера я выпил пива на радостях. На радостях того, что мы с вами расстались.

 

Они переглянулись.

 

— Если вы думаете, я не понял, где вы меня хотели кинуть — я всё понял. Поэтому мы с вами вчера и расстались.

 

— Но они поднимают аренду! Мы не сможем с тобой расплатиться!

 

— Ребята... — я сглотнул. — Вчера вы стали полноценными... вольными... хлеборобами.

 

Слово далось с трудом.

 

— Не советую нарушать договорённости. Иначе отдам ваши долги этим же людям. Теперь это ваши проблемы. Пиздуйте отсюда на хуй!

 

Захлопнул дверь.

 

Горло пересохло. Хотелось воды.

 

Но в дверь снова постучали.

 

Открыл.

 

Теперь они лепетали заискивающе:

 

— Ну... может... как-нибудь...

 

— Ребята... — сглотнул слюну. — Слово пацана крепче стали. Я не могу его забрать. Вы свободны. И, видимо, у свободы есть цена.

 

Закрыл дверь. Пошёл на кухню пить.

 

103. Батя

 

Сейчас я расскажу ритуал, который может показаться странным. Но в то время так было принято среди достойных женщин. Предстояло урегулировать спорный момент, поэтому я купил цветы для тещи, бутылку коньяка для бати, нашел в гардеробе банковский костюм с галстуком. Ах да, самое главное: я дождался её звонка: В эту субботу приходи знакомиться с батей! – и отключилась.

 

Раз батя, по её словам, был военным пенсионером, следовало показать себя с лучшей стороны. Учитывая моё прошлое, я подбирал самые нейтральные слова – лишь бы он не поступил как мой дед. Не хотелось заработать нехватку зубов, а отвечать я не мог, ведь фактически сватался к его дочери, предложив жить вместе.

 

Парикмахерская, дорогой одеколон – и вот я у двери в костюме и галстуке, с букетом. Звонок. Дверь открыла незнакомая женщина.

 

— Здравствуйте, мама! – угадал я, вручая букет. Меня провели в комнату. За большим столом сидел пожилой, не слишком внушительный мужичок. «Наверное, смешным офицером был,» – мелькнуло у меня. В стороне на диванчике сидела она и, видимо, её сестра. На столе лежало всё, что я дарил ей раньше. Я не знал, как зовут отца, и вопросительно глянул на свою милую.

 

— [Имя Отчество отца], – подсказала она.

 

— Уважаемый [Имя Отчество отца], я хотел бы получить ваше разрешение на совместное проживание с вашей дочерью. Это подарок. – Я протянул коньяк.

 

Батино лицо, пусть и не внушительное, выражало недовольство, но он кивнул, куда поставить бутылку – рядом с другими подношениями.

 

— [Моё имя], вы ставите нашу семью в сложное положение. – Он указал на стул, но я остался стоять. – Оказывается, вы предлагаете моей дочери сожительство. Хочу понять причину.

 

— Уважаемый [Имя Отчество отца], я понимаю вашу обеспокоенность. Но у меня есть недостатки, о которых вы должны знать, прежде чем примете решение. – Я облизал пересохшие губы. По современным меркам это спектакль, но только так можно было добиться руки достойной женщины у нас. – Я увидел вашу дочь на работе, когда пришел восстанавливаться на учебу. Пока не получилось – на то есть причины. Прошу выслушать. Раньше мне пришлось защищаться, и от моей руки погиб человек. Но тот человек сам хотел моей смерти.

 

Батя откинулся.

 

— Уголовник! О чем я и говорил! – вырвалось у него.

 

— Я понимаю вашу реакцию. Кому как не вам заботиться о счастье дочери. – Я стоял перед ним как провинившийся школьник, тщательно подбирая слова. – Сейчас я официально трудоустроен, работаю инженером. Выплачу весь ущерб по решению суда. Но ваша дочь достойна лучшего. Пока судимость не погашена, хочу оформить на неё квартиру – продаю свою долю в бизнесе.

 

— Так ты ещё и коммерсант! – Батя сидел отстранённо, но тут вмешалась мать.

 

— Как вы жить собираетесь? Я не поняла.

 

— Снимем квартиру, пока не готова своя.

 

— Своя? Где именно?

 

Я назвал район.

 

— А что, старшая тебе не понравилась? – Батя ехидно указал на сестру. – По возрасту тебе ближе.

 

— Уважаемый [Имя Отчество отца], честно говоря, мы даже не знакомы. Ни разу не встречались.

 

— То есть ты её просто не видел? А вдруг она тебе больше по душе?

 

Я понял его игру.

 

— Уважаемый [Имя Отчество отца], после армии у меня было время присмотреться к другим.

 

Батя наклонился.

 

— Так ты служил? Какие войска?

 

— ПВО.

 

То есть косил?

 

— Нет. По бабушке – слабые лёгкие и плоскостопие. Пытались комиссовать, но народу не хватало – отслужил все два года.

 

Батя постучал по столу. Теща принесла две рюмки.

 

— Наливай! – скомандовал он.

 

Я открыл коньяк, разлил. Батя выпил залпом. Я лишь пригубил.

 

— Значит, моей дочке инвалидов нарожать собрался? – усмехнулся он, видя мою осторожность.

 

— Уважаемый [Имя Отчество отца], крепкий алкоголь не пью – только пиво. Хорошая у вас дочь, долго такую искал. Нам хорошо вместе. Доводит меня до белого каления, а сама краснеет. Все подарки, что я дарил, вам принесла. Такую точно не найду – радует она моё сердце.

 

Батя посмотрел на дочь, потом на меня.

 

— Ну что там про инвалидов?

 

Тут не выдержала мать.

 

— Да уймись ты, старый чёрт! Другой бы давно послал тебя, а этот терпит.

 

— Он мою дочку до свадьбы топчет – вижу по глазам! Обоснование хочу!

 

— Уважаемый [Имя Отчество отца], – я не стал прятаться за спину матери, – ваше право как отца решать. Я уже не мечтал встретить достойную женщину при моей ситуации. Изводила она меня, когда другие давно бы согласились. Изводит и сейчас. – Я замолчал.

 

— Где служил-то? – не унимался батя.

 

Я рассказал всё как есть: сначала рядом, потом в «залётной» части. Как не вытерпел унижений и вмазал командиру роты, за что отсидел десять суток и угодил подальше.

 

— Допей, малыш! – Он стукнул по столу. Я допил. — Продолжай!

 

Без лишних подробностей описал, как дослуживал. Выдумал, что не было замены, и меня вызвали на боевое дежурство. Как последние месяцы тянул службу без смены. Батя наконец посмотрел на дочь.

 

— Ну что, милая? Я сделал всё, что мог. Но говорит он складно. – Постучал по столу, требуя ещё. Я налил. Он осушил рюмку и, не отрывая взгляда, проконтролировал, чтобы я сделал то же самое. — А теперь, солдат, не отступишься от моей дочки?

 

— Уважаемый [Имя Отчество отца], разве в пьяном состоянии об этом говорить? – я намекнул на выпитое. – Я часами ждал, когда она проявит ко мне внимание. Всё, что дарил, она принесла на ваш суд. Пусть сама решает.

 

— Решай, дочка. Только помни всё, что здесь сказано. – Батя тяжело вздохнул. – Поднимешь этот камень – тебе его и тащить. – Он кивнул на моё захмелевшее состояние.

 

Дочка вскочила, собрала подарки со стола, чмокнула отца и подошла ко мне.

— Иди, дурак пьяный, проспись. Если завтра я тебе покажусь милой – приходи. Дверь знаешь.

 

Я попытался поцеловать её в щёку, но она отстранилась.

 

— Смотри, где находишься! Если не передумаешь – приходи. Я всё приняла с разрешения бати. Дальше – твой ход. Забудешь этот разговор – не приходи никогда.

 

Так меня выставили. Батя оказался знатным опером – вытянул из меня почти всё. А две стопки ударили по голове как десяток банок пива. В таком состоянии оставаться в её доме было нельзя, и я побрёл домой.

 

Думаю, сейчас так уже не делают. Но пока шёл, немного протрезвел. Время было ещё не позднее, и я успел купить свежие цветы для тещи. Утром в воскресенье, в приличный час, снова стоял у двери.

 

Дверь открыла моя желанная. Она тщательно меня обнюхала – проверяла, не пил ли ещё. Пропустила внутрь, и по тому, как заговорила про детали – где снимать, как жить дальше, – я понял: всё хорошо.

 

Смотри, я предупреждаю – диалоги воспроизведены по памяти. А у памяти бывают аберрации, так что делай скидку.

 

104. Работа

 

Работал нормально, хоть и получал копейки. Оставлял себе двести-трисот рублей — на проезд, остальное отдавал маме. Квартиру еще не сняли, подруга искала варианты. Новая строилась, но переехать можно было только через полтора года. Ладно, не суть.

 

Наконец рассортировал весь хлам, кое-что восстановил. Но всё старое. А новые купить нельзя? — спросил как-то главного инженера. Тот ухмыльнулся:

— Вопрос не ко мне, а к бухгалтерии. Только у них денег нет. Еле на запчасти выбиваю, а шурупы вообще на свои покупал.

Ответ я понял.

 

Начал автоматизацию с его кабинета. Хотел убрать печатную машинку, но он не разрешил:

— Оставь. Ты уйдешь, эта хрень опять сломается, кто чинить будет? А мне работать надо.

Передвинул её в дальний угол стола, поставил монитор — старый, ламповый, позже появятся плоские, — клавиатуру, системный блок под ноги. Расчистили место под принтер. Протянул провода, нажал кнопку. Блок зашумел и тут же замолчал, даже не пискнув.

 

— Я же говорю, — главный инженер пнул системник ногой. Тот снова загудел, на этот раз пискнул, пошла загрузка. — Они всегда так работают. Без компьютерщика вообще не включаются.

 

Потратил время на объяснения, заполнили и распечатали первый бланк. Показал, как включать и выключать. Снова попытался убрать машинку.

— Оставь! — фыркнул он, даже не глядя.

 

Взял листок с планом автоматизации, подписанным нами обоими, выбрал один из восстановленных системников и понес в следующий кабинет. Так провозился еще пару недель.

 

Потом главный инженер отвел меня в лабораторию, остановился у стола с непонятным прибором.

— У этого срок поверки подошел. Надо отвезти, адрес дам.

Прибор оказался громоздким. Я попытался приподнять.

— Как я его довезу?

 

— Раньше тележка была, — начал он, как всегда, издалека. — Сломалась. Починишь — хорошо, нет — возьмешь микробиолога, вдвоем донесете. Тележка в бытовке, в дальнем углу. Уборщица сушилку для тряпок из нее сделала — перевесь аккуратно, у нее руки болят.

 

Так мне начали подкидывать работу. Сейчас молодежь истерит, если заставляют делать что-то не по должности. У меня такого не было — надо, значит надо.

 

Раскопал тележку. Покрутил погнутые колеса, одно отвалилось. Починить сразу не получилось, развесил тряпки обратно и пошел к микробиологу. Недавно ему компьютер настраивал — потом подружимся. У прибора оказался транспортировочный короб. Мы вдвоем потащили его к автобусной остановке.

 

Сейчас смешно, но тогда государство так любило свои активы, что поверку техники мы оплачивали из своего кармана. Лаборатория, конечно, компенсировала саму поверку, но не накладные расходы. Однажды я принес главному инженеру талоны на проезд — просто из интереса, что скажет. Может, подскажет, как оформить через бухгалтерию.

 

Он полез в карман, начал пересчитывать мелочь. Я остановил его.

— А чего ты хотел? — объяснил он, убирая деньги. — Мы неэффективные. У государства на нас денег нет. А раньше… — он махнул рукой в сторону пустующих гаражей, — при Союзе у нас был целый автопарк. И я путевки водителям выписывал.

Я понимающе выдохнул.

 

Позже, когда примут новый закон, многое изменится. Предприниматели и заводы начнут таскать образцы и подарки, чтобы купить сертификаты. Без них продавать будет нельзя. Мы расчистим гаражи, туда въедут две легковушки — для директора и хозяйственных нужд. Потом появится микроавтобус. Лаборатория начнет платить больше, придут практиканты. Но суть останется.

 

Когда я только устроился, суть работы сводилась к госконтролю. Брали образцы, проверяли, можно ли это пить — или отравишься сразу. Потом появились допущения: можно пить, но последствия проявятся позже, и доказать причинно-следственную связь будет невозможно. Так государство кормило чиновников и работников.

 

А почему оно вдруг перестало их кормить? Потому что провозгласили новый принцип: государство должно уйти ото всюду, где мешает бизнесу. Но травить людей сразу не решились — вот и оставили видимость контроля.

 

При Союзе у таких лабораторий были и другие функции: селекция, разработка стандартов для молочных пород, общепита. Они работали с заводами, входившими в народнохозяйственный комплекс. В мусоре я нашел книжку об этом — почитал, было интересно.

 

Теперь методики стали чьей-то интеллектуальной собственностью. Государство ушло из разработки продуктов — якобы оно в этом некомпетентно. Сельское хозяйство отдали частникам, которым услуги лабораторий стали не нужны. Частный собственник ведь сам во всем разбирается — по идее XVIII века. В XIX уже было не так, но кто вспомнит? Осталась одна функция — брать мзду за доступ на рынок.

 

Восемьдесят процентов «неэффективных» научных сотрудников уволили.

 

Но тогда я видел иначе. На фоне разрухи любые изменения казались надеждой. Вот, начали что-то делать! Только теперь понимаю — это была имитация.

 

Зато рынок, невидимой рукой, привел к нам новых «партнеров». Однажды, таская на поверку хроматограф, я заметил группу людей, уверенно шагавших по коридору. Спортивная походка, деловой вид. В законотворчестве они не участвовали, но быстро поняли, надо подружиться с учреждением.

 

Я притормозил их, задал вопрос, кто старший. Один вальяжно достал телефон, позвонил своим, объяснил ситуацию, протянул трубку мне. Конфликта удалось избежать.

 

105. Татушки и наколочки

 

Я совру, если скажу, что меня это никогда не интересовало. На самом деле у меня их нет — и потребности такой тоже. Наколки в преступном мире — не украшения. Это как погоны у военных, только военные форму снимают, а преступник всегда на работе.

 

В уголовной среде татуировки — опознавательные знаки. Не нужно часами выспрашивать у человека биографию, если разбираешься. Там все написано.

 

Гражданский мир, как по мне, сошел с ума. Люди колют на себя что попало, потому что им кажется — это красиво. Будто бы выделяет их индивидуальность. Глупость. Внешняя пестрота под краской чаще всего скрывает внутреннюю пустоту, чтобы не говорить грубее. Нравится выглядеть как разукрашенная макака — ваше право.

 

А вот для преступника наколка без прикладного смысла — часть души. Та, что у него никто не отнимет.

 

Да, когда жил у хозяина в Доме Нашем Общем, мысли были. Разные. Но братва мудрая, всегда одергивала: не гони лошадей, решишься с приговором — на этапе всё сделаем как надо. А когда приговор огласили, заговорили иначе: куда тебе, подумай, если хочешь еще работать, а не перед басотой пантоваться.

 

Вот так и не срослось у меня с наколками. Что в итоге даже вышло мне на пользу.

 

106. Мой идеал

 

Подружка нашла однушку ближе к работе, и мы оформили договор. Я внес нужные платежи, начали обживать.

 

Мне было хорошо с ней — и дело не только в постели. Просто тепло, уютно. По традиции познакомил родителей, показал им наше жилье. Мебели было мало: раздвижной диван да сервант с ящиками. Батю разулся, плюхнулся на диван и недоуменно спросил:

 

— А спите вы где?

 

— Так на диване, — смущенно ответила его дочка.

 

Он тут же вскочил, зашагал по комнате, разглядывал обои, полупустой сервант. Своего барахла у нас еще не накопилось.

 

Формальности уладили — зажили спокойно. Утром гуляли до работы, расходились на середине: я — в свою сторону, она — в свою. Вечером встречались там же, если я не сбегал раньше под предлогом отвезти что-то на поверку, делая вид, что уже не успеваю.

 

Батя ждал, когда я улажу дела и оформлю брак. Спрашивал при каждой встрече, сверлил мозг дочке в каждом телефонном разговоре. Даже теща не могла с ним тягаться.

 

Но однажды он пошел в гараж — и его экран погас. Пока не навсегда. Скорую вызвали, когда обнаружили. Больница, исследования. Диагноз — неоперабельная опухоль на финальной стадии. Оказалось, он давно мучился, но скрывал, сбегал в гараж, чтобы не видели, не задавали вопросов. Разбираться не хотел. Выяснилось слишком поздно.

 

Я тут точно не виноват.

 

Его выписали домой — хосписов тогда не знали, да и денег бы не хватило. Супруге выдали пачку рецептов на медицинскую наркоту. Батя перестал беспокоить кого-либо, кроме тещи. Иногда приходил в сознание, ненадолго, спрашивал, что вокруг, но болезнь тут же напоминала о себе. Чем яснее ум — тем сильнее боль. Теща, вытирая слезы, набирала укол — и он снова отстранялся от мира.

 

Моя пыталась помогать, как и сестра, но в итоге мать разогнала их — устраивайте, мол, свою жизнь. Это было тяжело. Даже осознавать, не то что видеть.

 

Через несколько месяцев бати не стало. Теща, глядя в глаза дочери, решила не бить по больному. Так наши отношения и не стали официальными.

 

Пришло время новой квартире. Привел подругу к старшему. Он подозрительно на меня посмотрел, отозвал в сторону:

 

— Ты уверен? Может, маму?

 

Вопрос был о собственности. Потом мама долго пилила мозг, но мне нужна была отдушина. Я видел, как делят имущество, — бесило. Настоял на своем.

 

Подруга округлила глаза, когда поняла, что подписала. Но я крепко прижал ее, не желая слушать возражений.

 

Деньги капали — надо было обживать новую квартиру. Родителям долго не говорили. Работа теперь дальше, ездить приходилось, но нам было хорошо.

 

Когда все раскрылось, начались дрязги. Мама заявила, что половина должна быть на нее, раз уж не на сына. Я отказал.

 

— Тогда заводите детей! — фыркнула она.

 

Мы поругались.

 

Но это уже другая история.

 

107. Технологический прорыв

 

Шла эйфория начала 2000-х. После мрака 90-х всё становилось чище, прилизанее. Не знаю, откуда в памяти всплыл образ дореволюционного гарсона — жилетка, бабочка, приглаженные волосы, услужливая лакейская улыбка. Таких в жизни я не встречал, люди стали расслабленнее. Магазины ломились от товаров, общество погрузилось в сытое примирение с новой реальностью.

 

Строилось всё подряд — жильё, офисы, магазины. Позже начали сносить ларьки, символ 90-х.

 

Гарсон — мой, пусть и мифический, символ того времени. Потому что все вдруг заговорили о сервисе. Он проник везде, где только можно. Больше не нужны были врачи, учителя, учёные, инженеры — эти вечные нытики, вечно твердящие о технологических ограничениях, о материально-технической базе. Их вышвыривали, потому что везде требовались гарсоны.

 

Безграмотный врач? Неважно. Главное — улыбаться, выписывать лекарство нужного бренда, ободрить пациента, внушить ему, пусть ложную, надежду. И обязательно предупредить: аналоги — подделка, дешёвое барахло.

 

Учителя превращались в поставщиков развлекательного контента. Детей не надо было учить — их надо было занять чем-нибудь весёлым, с налётом образования, лишь бы не мешали родителям зарабатывать и тратить.

 

Учёные? Серьёзно? Глупых совков кормили экстрасенсами. Теперь продвинутую молодёжь пасут тренеры личностного роста. И те и другие — шарлатаны с природным даром убеждения.

 

Чиновники. Их перерождение в гарсонов стало слишком явным. Примеры ты и сам подберёшь. Но запомни: желание угождать нужным людям всегда компенсируется лютой ненавистью ко всем остальным. Особенно к конкурентам.

 

А криминал… Наконец-то созрела материально-техническая база, позволяющая решать вопросы рыночными методами. Мешающие люди просто исчезали. Милицию, а потом и полицию это устраивало. Нет трупа — нет проблем.

 

Меня всегда смешит, когда говорят, что сейчас не как в 90-х. Визуально — да. Но убийств меньше не стало. Они просто стали технологичнее, без лишних следов. Появился эффективный рынок. Теперь публичные убийства и насилие — это демонстрация. Хотя бывают и эксцессы: личное, человеческая глупость.

 

Куда деваются трупы? Вариантов масса.

 

Ритуальные компании — двойное, тройное захоронение никто не отменял.

 

Строительство — перспективная отрасль. Знакомые как-то строили дом, в фундамент заложили с десяток трупов. Поймали, потом, но это исключение. Остальные стали умнее.

 

Сельское хозяйство — безграничные возможности. Откорм животных, удобрения… Некоторые составы отлично растворяют органику.

 

Химическая промышленность — тоже вариант.

 

Почему они не могут просто работать по закону? Всё просто.

 

Во-первых, чтобы создать хоть сколько-нибудь значимое предприятие, нужны кредиты или лизинг. Это долгая финансовая удавка.

 

Во-вторых, рыночная экономика нестабильна. Циклы роста и падения — её естественное состояние. А долги надо платить постоянно.

 

В-третьих, жадность. Предприниматель знает: завтра может быть кризис, поэтому выжимает максимум сегодня.

 

В-четвёртых, ответственность по сравнению с другими рисками — ерунда. Предпринимателя даже пугать не надо. Если он тебя знает и доверяет, сам предложит услуги, когда подойдут сроки платежей.

 

Отсюда два утверждения.

 

Первое: нет разницы между предпринимателем и преступником. Рано или поздно каждый бизнесмен понимает — честно работать невозможно. С налогами мухлюют все. А дальше — лишь вопрос времени, когда он перейдёт от условно безобидного жульничества к настоящим преступлениям.

 

Второе: капитализм — мир возможностей для деятельных и креативных. И для тех, кто готов эти возможности брать. Любой ценой.

 

108. Точки над i и полезность

 

Давай подведем итоги. Это важно — поможет понять логику моих дальнейших действий.

 

Да, я попал в неприятную ситуацию, которая отбросила меня от новых возможностей. Было много негативных последствий, но тюрьму или суд я к ним не отношу. Глумление по прописке — просто издержки. А вот разочарование в бывших партнерах ударило серьезно. Изменения в обществе и преступной среде тоже не внушали оптимизма. Теперь, чтобы занять хоть какое-то положение, даже в криминале, приходилось — противное слово — ложиться под кого-то более влиятельного, того, кто сумел избежать моих проблем.

 

Новых союзов я не искал. Наоборот, хотел зарыться во что-то максимально далекое от этого общества. Так я нашел два выхода: форекс, где периодически проигрывал, и биржу, где получал скромную прибыль. Финансовой независимости это не давало, зато не требовало ни с кем договариваться. Мой успех или провал зависели только от меня.

 

Не буду вдаваться в разницу между маржинальной и биржевой торговлей — кому надо, разберутся. Скажу одно: форекс зацепил меня первой удачей. Я изначально относился к нему скептически, но на бирже повторить такое было невозможно. Выставил ордер — предварительно изучив все про фигуры, анализы и прочее. Самое неприятное — правила безопасности: держать депозит определенного размера, в сделках не рисковать больше установленного процента. С моим математическим образованием я быстро понял: если следовать этим правилам, кредитные плечи теряют смысл, а доход оказывается на уровне биржевого. Чтобы что-то поймать, нужно было рисковать.

 

Я рискнул несколькими сотнями. Ордер схватился, кривая рванула в нужную сторону. Я замер перед монитором, глядя, как растут цифры прибыли. Потом начался откат — и я нервно закрыл позицию, успев зафиксировать три сотни в плюсе. Этот дурацкий первый успех потом долго держал меня в попытках повторить его. Да, позже я выставлял стопы и тейки, но чем больше вникал, тем хуже получалось. Потом был период казино — оттуда я выносил прибыль чаще, но об этом позже.

 

Темы в преступной жизни усложнялись, требовали ресурсов. Можно было, конечно, по-старинке что-то стащить, но по сравнению с полулегальными схемами такой риск казался уже не лихостью, а глупостью. Для серьезных дел у меня не было ни связей, ни доступа. Так что я работал по старым знакомствам — меня тянули туда, где могли пригодиться мои навыки.

 

Со временем я окончательно отказался от привязки к кому-то одному. Меня звали многие, но я ввел правило: в один момент работаю только с одним. Это вызывало уважение, хотя продолжали пытаться переманить. Возможности были заманчивые, но я потерял вкус к большим деньгам — купить меня стало невозможно.

 

Я перестал доверять. Упустил ли что-то? Конечно. Но у меня была одна радость — человек, который пошел бы со мной пешком, даже если бы у меня не было денег на проезд. И я, как мне тогда казалось, окружил ее заботой.

 

Теперь о тюремных друзьях. Вот мой принцип — решай, подходит он тебе или нет. Тюремные друзья остались за забором. Я быстро понял, как работают опера. Поэтому мое правило: не давай прошлому — будь то покойники или тюрьма — утащить тебя за собой.

 

Смерть — это необратимо. Хочешь помянуть — иди в церковь, поставь свечку. Если мусульманин — молись в мечети. Уважай память, но не привязывайся.

 

Тюрьма существует, чтобы оправдывать свое существование. Получаешь письмо? Его уже прочитали в оперчасти. Слышишь знакомый голос по телефону? Его слышит и третий. Личная встреча? Но помни: человек там может быть уже другим.

 

Когда мы начали работать с алкоголем, я обнаружил, что многие программы для печати сертификатов — примитивные. Например, софт для органолептической экспертизы был написан на «Бейсике» в «Аксессе». Постепенно я стал разбираться в программировании — исправлял формы, добавлял логику.

 

Как-то зашел микробиолог и застал меня за этим. Он подсказал пару вещей. Я удивился, а он пояснил:

 

— Я в студенчестве подрабатывал — сайты писал.

 

Меня заинтересовало, и я попросил показать его работы. Он отнекивался, но в итоге развернул монитор так, чтобы никто не видел, и ввел в браузере адрес. На экране — порно.

 

— За них больше платили, — смущенно сказал он.

 

Но мой интерес к его навыкам только вырос. Мы договорились о сотрудничестве: я помогу ему с проблемой, он — мне.

 

Дело было в молоке. Ему нужно было анализировать микробиологический состав сырья. Для этого — толстый справочник с тестами и интерпретацией. Но проводить все тесты на одной партии было дорого и бессмысленно. Нужно было сделать пять посевов, дождаться результата, потом взять калькулятор, открыть справочник и высчитывать вероятности. Если вероятность превышала определенный процент — значит, в образце были эти бактерии. Если нет — посев считался неудачным, и нужно было сеять другие маркеры.

 

Мы с ним за пивом оцифровали справочник. Я прикрутил нужные функции, сделал интерфейс для ввода данных и вывод результатов в таблицу. Микробиолог две недели тестировал программу, пытался ее обмануть, а потом ворвался в кабинет с криком:

 

— Работает!

 

За это чудо мне выписали премию — 500 рублей, тогдашних, деревянных.

 

И вот тут можно было бы воскликнуть: вот оно! Беги, оформляй авторские права, продавай лицензии! Но спешу охладить пыл. В капитализме даже государственная работа строится на отчуждении работника от результата его труда. В Союзе меня бы назвали рационализатором, записали авторство, распространили опыт. А здесь — ты получил премию, делал это на рабочем месте? Значит, свободен.

 

109. Опять междусловица, авторское право и сатанизм

 

Давно не отвлекались от повествования. Думаю, некоторые заметили в моих мыслях оттенок недовольства системой. Но нет — просто поверьте, я всегда был ею обласкан и накормлен. Советская система не дала бы мне и части тех возможностей, которыми я воспользуюсь позже. Это — субъективный рассказ, чтобы вы могли сравнить.

 

Поймите, умные и свежие головы: суть буржуазного авторского права — в отчуждении прав автора в пользу правообладателя. Удобно. Инновационно. Если брать Ветхий Завет — это как продажа первородства. Без этого победа в конкурентной борьбе под угрозой. А победа нужна. Перефразируя известную песню: Она моя, я за ценой не постою! Только победитель умножит капиталы и останется живым. Ведь жизнь капиталиста невозможна без капитала.

 

Капиталист зависит от капитала не меньше, чем рабочие — от капиталиста. Вершина пирамиды — её же основание. Капитал опирается на капиталиста, чтобы тот его поддерживал, а капиталист опирается на капитал, чтобы поддерживать себя. Эксплуатация — лишь проекция этой зависимости.

 

Но капитал бездушен. Сам он не создаст ничего. Так вернёмся к Писанию, правоверные друзья. Что это за бездушное, богопротивное, неспособное к созиданию, что находится и в самом низу, и на вершине падения? Ничего не приходит на ум?

 

Да смеюсь я! Но, сатанисты, запомните: в своих ритуалах вы безнадёжно отстали от инноваций нового господина мира. И если вы сознательно становитесь слугами того, кто сам был создан слугой — вы точно сатанисты? Или просто мазохисты?

 

110. Пойдем дальше

 

Я выполнил свою функцию на двести процентов. Порученная работа сделана, шакалы разогнаны, пехота в лице водителей, охранников и замов уже заступала на позиции.

 

Старший грезил успеть на подножку реформы электроэнергетики и готовил меня к чему-то новому. Судимость снята постановлением суда, оставалось лишь образование, которое я упорно игнорировал. Но время не ждало. Деньги сами себя не пересчитают. Я ушел из лаборатории — кормить меня там больше не было смысла, а на зама я не тянул.

 

Вскоре пришла новость. Старший с компаньоном и друзьями отправились на охоту. По официальной версии, кто-то принял шевелящиеся ветки за зверя. Старший погиб на месте, компаньон получил пулю в живот. Несчастный случай. Компаньона вытащили, он выжил. Как только окрепнет — позвонит. Надо будет съездить на рыбалку, на Белое море, недели на три. Вместе с теми, кто был на той охоте.

 

Знаешь, что меня поразило? Деревни по пути. В некоторых не было даже сотовой связи. Стою как-то у машины, телефон — просто игрушка, змейка, чтобы убить время. Подбегает пацан:

 

— Дядя, а это у тебя сотовый?

 

Кивнул, присел, показал, как играть. У парня глаза на лоб полезли. Нам пора было ехать, я попрощался. А он бежит куда-то, кричит во весь голос:

 

— У него есть сотовый! Я играл!

 

В рыбацком поселке тоже хватало странного. Школа работала, но в классах — по одному-два ребенка. Хозяйка дома, где мы остановились, рассказала, что ее дочь недавно сорвала уроки — напилась и не пришла. Надо было отметить заселение, расчет шел наполовину алкоголем. Мы с ребятами отказались, остальные согласились. Утром их лица были шедеврами — бледные, перекошенные, с отвращением плевались, вспоминая пьяный деревенский секс.

 

Не мне их судить. Баба одна, дочку тянет. Мужики в поселке такие же опустившиеся. Хватались за приезжих, мечтая уехать. Вряд ли у них получилось. Раньше тут был рыбсовхоз-миллионер, поселок городского типа, по двадцать детей в классе. Кто мог — сбежал. Остальные выживают.

 

Мы выплыли на остров, поселились в рыбацкой избе. Через две недели вернулись — отдыха хватило. Остальные остались. Их дальнейшая судьба мне неизвестна. Может, напились и утонули, но в наш город они не вернулись.

 

По возвращению узнал: в энергетику компаньона так и не пустили. Он посмотрел на меня:

 

— Как ты относишься к антикризисному управлению?

 

Звучало заманчиво. Позже я узнал, что это означает распил остатков предприятий и обналичивание «расчлененки». Но у меня был опыт с лабораторией, которую мы поднимали из руин. Я загорелся.

 

Без высшего образования меня вводили в дело с позиции программиста. Зарплата — скорее бонус на шоколадки и косметику подруге. Не переживал, согласился.

 

— Да какого хуя! — услышал я на собеседовании. — Он там берега попутал? Какое на хуй преднамеренное банкротство! Там в учредителях смотрящий и два вора в законе!

 

Я понял — с этими людьми найду общий язык. Так и вышло.

 

— Пацаны! — шутили управляющие. — Кому нужно две тысячи сосунов? Кому отсоса не хватило с прошлой вечеринки?

 

«Сосуны» — молодняк скота на молочном откорме. Банкротили в основном сельхозы, отсюда и термины. Им казалось это смешным. Мне тоже, поначалу. В лаборатории я отвык от такой пошлости — там женщины работали, похабщину не выпячивали. Здесь же коллектив мужской, работа грубая, вот и несло сальностями.

 

Работа нервная, но прибыльная. Деньги липли ко всему, требовали разрядки. Алкоголь и казино вошли в мою жизнь плотно.

 

Теперь я понимаю — именно тогда началось расставание с моим идеалом. Я портился, не замечая этого, злился на справедливые упреки. Она все чаще отворачивалась на кровати. И было за что — трезвому мне самому было бы противно лежать рядом с пьяной свиньей.

 

Мы прошли через ссоры, но оставалась привычная нежность. Возможно, она еще чего-то ждала. Но этого не случилось.

 

Не буду лицемерить. Это просто констатация. В том же алкогольном угаре я начал видеть ситуацию иначе. Готов был начать что-то свое, но теперь на своих условиях — чтобы ни одна сволочь не рискнула меня кинуть. Деньги потихоньку копились. Оставалось понять, куда их вложить.

 

И последнее. Мои бывшие партнеры наконец рассчитались. За одного заплатили родственники — он надорвался, сердце не выдержало. Другой деградировал: начинал с собственного магазина, закончил за прилавком на квадратном метре. На расплату у него ушло два года.

 

Я считал это справедливым. Справедливым по отношению к себе.

 

111. Как обыграть казино

 

Игроманы, запомните простую истину — казино всегда выигрывает. Даже если иногда вы уходите с деньгами, в долгой игре шансов нет. Обыграть можно лишь других бедолаг, которые еще не поняли этого. А если кому-то так проще — назовите это обманом. Но обманом честным, потому что жертва сама хочет верить.

 

Начнем с тех, кто верит в честные ставки, букмекеров, стратегии. Ребята, осознайте: игрок всегда бьется против двоих. Первый враг — система, второй — он сам. Букмекер не просто принимает ставки, он затягивает вас в математический мешок. Это не школьный ранец, а алгоритм, который не дает уйти. Он подбрасывает и выигрыши, и проигрыши, но так, чтобы вы никогда не сказали «хватит».

 

Допустим, по логике системы вам положен выигрыш — но вы вдруг ставите все. Алгоритм мгновенно пересчитывает: теперь вы должны потерять депозит. А если вы терпеливы и играете осторожно, система держит вас около нуля, пока не вступит в дело второй враг — ваш собственный мозг.

 

Азарт — это наркотик. Выигрыш дарит эйфорию, проигрыш — ярость. Гормоны бьют по нервам, и скоро вам уже не нужны деньги — только этот кайф. Вы начинаете верить в закономерности: вот сейчас полоса неудач закончится, вот следующая ставка отыграет все. Но это самообман.

 

Тех, кто думает, что букмекер не может подкрутить результаты, ждет разочарование. Всегда найдутся «технические сбои», «ошибки коэффициентов». Но хватит о ставках — поговорим о казино.

 

Я любил сукно столов, ощущение фишек в руках. Но как выиграть, если казино всегда в плюсе? Очень просто — играть против других.

 

Найдите в зале того, кто увлечен до потери связи с реальностью. Подойдите с фишками в руках, скажите, что устали и хотите уйти. Покажите стопку — пусть думает, что там одни тысячные. Если повезет, он купит их без лишних вопросов.

 

Есть и другой способ. Пусть в стопке сверху и снизу лежат крупные номиналы, а внутри — мелкие. Быстро мелькнув фишками перед глазами игрока, вы создадите иллюзию. Главное — дождаться, пока он смешает их со своими. Тогда претензий не будет.

 

А если денег у него нет — не беда. Главное знать, чем он может быть полезен. Но это уже детали.

 

Я был против запрета казино.

 

Игровые автоматы — другое дело. Их создателей нужно казнить. Отдать лудоманам — пусть разорвут их в клочья.

 

А казино… Казино должно остаться. Но с одним условием: пусть дети чиновников и олигархов сами разденут своих родителей догола. Это не справедливость — это природный баланс. На каждого паразита найдется свой хищник.

 

Так должно быть.

 

Но это лишь мое предположение.

 

112. Инсулиновая помпа

 

Я думал, что живу хорошо — уже терял связь с реальностью. Контакты в казино: обеспеченные люди, владельцы, директора, чиновники, правоохранители. Можно было пообщаться, порешать вопросы.

 

Антикриз присаливал что-то к пальцам. Не помню из-за алкоголя — он уже мешал, вредил бизнесу, особенно в казино. Но как-то прибился ко мне этот бывший опер. Может, его прислали. Однозначного отношения к случившемуся у меня нет.

 

Помню, он всё искал работу, какие-то темы. Предлагал, но я быстро указывал на его просчёты и риски. На каком-то этапе мне даже стало смешно — бывший мусор, а несёт такое. Одергивал: не торопись, если будет тема — она должна быть чистой, тогда помогу.

 

И вот однажды мне от него что-то понадобилось. А он — занят, проблемы с ребёнком. Я не гордый, поехал сам. Думаю, заодно узнаю, в чём дело.

 

Выяснилось — у ребёнка сахарный диабет. В школе стало плохо, вызвали отца — работы стабильной у него не было. Привёз домой, сидит, пивом отпаивает. Денег мало, а это дешёвый способ сахар сбить. Понял тогда его суету, что его глодало всё это время. Разговор пошёл о другом — точнее, как помочь ребёнку.

 

Он рассказал, что с женой собираются брать кредит на инсулиновую помпу. Для них это сверхзадача — чтобы руки развязать, да и ребёнку полегче. Услышал сумму — если брать мою зарплату, то четыре-пять месяцев без допдоходов. Сказал ему:

 

— Вечером приходи, у дома встречу.

 

Не хотел светиться перед подругой — да и к тому времени она, кажется, уже окончательно во мне разочаровалась. Он попытался выяснить зачем.

 

— За помпой.

 

Глаза загорелись — наверное, подумал, что работу нашёл.

 

Встретились вечером. Передал конверт.

 

— Кредит не бери, потом сочтёмся.

 

Он отказывался, предлагал расписку.

 

— Потом принесёшь.

 

На этом и разошлись.

 

Потом была какая-то суета — звонил, но не встречались. А идти к нему у меня желания не было. Хочу верить, что он купил, что хотел. И что у паренька потом всё было в порядке — а то что ж ему, с детства алкашом становиться?

 

Я его так никуда и не пристроил, а потом он пропал. Мне было пофиг. Будем считать жестом доброй воли — даже если меня обманули. А если подослали — надеюсь, он решил, что это достаточная цена за мою свободу. Меня такой расклад тоже устраивает.

 

113. Столкновение лбами

 

Моя жизнь снова ехала по бездорожью. С подругой были напряженные отношения, она несколько раз порывалась уйти и требовала, чтобы я забрал квартиру. Я отказывался — в память о нашей нежности. Наверное, если бы она пошла к моей маме, та бы все решила за моей спиной. Но, видимо, её мать подключилась раньше и не дала ей совершить этот кульбит. Сейчас это не важно. Я очень ценю то немногое, что у нас было, и надеюсь, что ушел вовремя — чтобы она успела построить новую жизнь.

 

Знаешь, формально, по прописке, я всю жизнь прожил с мамой. И меня это ни капельки не смущает. Думаю, поступил как нормальный мужик. Мужику достаточно угла, а девушке, женщине — нужно место. Она должна иметь возможность творить уют.

 

Я забегу слишком далеко вперед, но когда покачнулось здоровье, в полной безысходности, у меня возникла мысль — надавить на жалость. Тогда я буквально собирался умереть. И это помогло мне выгнать мысль, потому что я испытал такое отвращение к себе за то, что она вообще пришла в голову. Решил, что сдохнуть в съемной квартире будет правильнее. Но это уже слишком далеко, вернемся к текущим событиям.

 

А в текущем времени я уже ощущал, что должна произойти очередная развязка. Для себя решил: снова иду в бизнес. Теперь делаю IT-компанию. Наработки и навыки накачал, некоторые связи остались. Ну и потом, для нашего преступного дела — это же всегда информационный шпионаж. Можно было развиться как в банке, следя за нужными контрагентами, если удастся в них залезть. Для этого я ездил в столицу, заключал договоры с вендорами. Но в головные конторы пока не лез, хотел работать через дистрибьюторов. А они тянули с ответом. Фирма уже была готова, надеялся заключить договоры, набрать персонал, снять квартиру — освободить бывшую от обязательств и тягости моего присутствия.

 

Параллельно был еще доход. Зная мою любовь к математике и склонность к анализу, мне доверяли аудит некоторых преступных проектов. Аудитора туда не позовешь, а разобраться надо. Вот и подсунули мне подработку. Там выводили деньги с предприятия, но делали это криво. Обычно такие схемы выглядят так: первая линия — договор на услуги или поставку, вторая линия — субподряд или поставка, разрыв — и вот они уже чистые, всплывают там, где надо. А тут на второй линии стояли родственники смотрящего за городом. Я опешил и старшим товарищам в анализе выдал: ситуация стремная, почему привязка явная? Тут что-то не так.

 

Сижу в казино, получаю удовольствие, ищу, кто сегодня станет моим должником. И вот он подходит. Мы никогда не общались напрямую, я в эту иерархию не лез. Мне хватало скромных заработков. Чужие миллионы я готов посчитать, а лезть и отвечать за них — не было желания. Да и думаю, он не знал о моем существовании до… Там каждый год все быстро меняется, мои старые подвиги давно забыты, а с новыми я не спешил — не нужно. Кто-то решил столкнуть нас лбами. Видимо, посмотреть, что выйдет.

 

Я сделал вид, что не понимаю, что происходит. Но он не отставал. Удовольствие от игры пропало. Попытался уйти за другой стол — он последовал. В конце концов сел на диванчик подальше от толпы и спросил:

 

— Что ты от меня хочешь?

 

Потому что все шло в сторону, которая мне не нравилась.

 

Он поинтересовался, откуда я знаю про его родственников и кто я такой. Я предложил уточнить у людей — мол, ничего не делаю без их ведома. Он сказал, что от людей и получил информацию обо мне, правда, не уточнил, от каких именно. Тогда я попросил уточнить, какой ко мне конкретный вопрос. Мне озвучили:

 

— Хочу знать, куда ты лезешь?

 

— Я никуда не лезу и не имею такой привычки. Мне люди задали вопросы, я ответил. Это не моя инициатива. Ты смотрящий, можешь поговорить с ними напрямую.

 

Тогда он начал выяснять, кто мне поставил эти вопросы. Я не мог ответить и предложил, чтобы он сам на уровне людей разобрался, если это так важно.

 

— Так что с ними не так? — снова начал он.

 

— С кем?

 

— С моими родственниками.

 

— Да то, что схема дебильная, — я уже не сдержался. — Это прямая связка с тобой. Я вообще предположил, что тебя так подставляют. Больше сказать не могу.

 

Но он не давал отойти, а выходить за пределы казино я уже опасался.

 

— Я могу поговорить с людьми? — понимая, что ничем хорошим это не кончится, решил позвонить.

 

— Говори.

 

— Без глаз и без ушей, — уточнил я.

 

Он демонстративно отошел на пару шагов. Рядом стояли его приятели или охрана.

 

Дождался ответа заспанного голоса, описал ситуацию. Мне сказали: скоро перезвонят.

 

Скоро. У него зазвонил телефон. Он слушал, потом попытался что-то сказать, но там, видимо, не принимали возражений.

 

— Еще увидимся, — загадочно бросил он и с приятелями покинул казино.

 

Мне перезвонили, сообщили, что конфликт исчерпан. Но я почему-то остался при ином мнении. Вызвал такси прямо к дверям, снял номер в гостинице. Переживал, чтобы это не затронуло близких. В тот день впервые за все время вынес деньги из казино, даже с небольшим проигрышем. Было не до манипуляций.

 

Мне звонили, искали, куда я пропал. Ссылался, что нужно время подумать. Пару дней провел в номере, заказал алкоголь. Плохой советчик в кризисных ситуациях, но голова трещала, надо было как-то привести мысли в порядок. Открыл дверь на балкон, сидел, смотрел вдаль. На третий день перестал отвечать на звонки. А потом была запланированная поездка в столицу.

 

Уехал, перебежками с такси на вокзал, с вокзала на перрон. В голове крутились плохие мысли.

 

Снова сидел у дистрибьютора, недоумевал, в чем проблема заключить простейший договор. Мне несли какую-то чушь: мол, проверяем контрагентов, вы торопите события. В конце концов я встал и вышел. Через дорогу — здание вендора. Пошел туда, прямо в партнерский отдел, сначала с жалобой на дистрибьютора. Меня выслушали, сказали, что не могут повлиять на их политику — самостоятельное юрлицо.

 

Я сидел и думал, что нужно что-то кардинально изменить.

 

— А у вас работы нет? — перебил отвечавшую девушку.

 

Она пожала плечами.

 

— Вы знаете, я вот вас выслушал и понял, что, может, я действительно тороплюсь. Не обладаю нужными навыками. Может, ваш дистрибьютор прав, удерживая меня от партнерства?

 

Девушка хлопала глазами.

 

— У меня никогда не было опыта работы в большой компании. Видимо, я все вижу слишком приземленно.

 

— А хотите, я эйчара приглашу? — наконец сказала она, видимо, чтобы от меня избавиться.

 

Я кивнул.

 

Меня поместили в кабинет, пришедшая девушка разложила вакансии. Извинился, что нет резюме, но на словах описал опыт и мотивацию.

 

— На какой уровень дохода рассчитываете?

 

Я присмотрел одну вакансию, поднял листок, прочитал нижнюю планку.

 

— Вы знаете, я думаю, сначала человек должен показать себя. А по итогу испытательного срока можно говорить о достойном доходе.

 

— Вы знаете, — робко начала она, — мы долго не можем закрыть вакансии. К нам либо боятся идти — считают уровень ответственности слишком высоким, либо приходят с завышенными запросами. Вы первый, кто согласился на нижнюю отметку. Обычно все торгуются. По этой вакансии я могу прямо сейчас пригласить руководителя отдела.

 

Так и поступили. Нашли общий язык. Мне предложили выходить хоть завтра. Я честно признался, что пока не знаю, где жить.

 

— Но давайте я завтра приду. В течение дня решу проблему. А может, сразу поймем, что не подходим друг другу — тогда это будет просто тестовый день.

 

Все согласились.

 

Я вышел, осмотрелся. Совсем забыл — тогда уже была эпоха КПК. Мне карманный компьютер очень нравился. Стилусом через интернет быстро нашел варианты отелей. Прикинул наличность, поехал в приемлемый. Впервые поймал себя на мысли о дороговизне, но тут же поправился:

 

— Не дороже денег! Для басоты нет таких пределов.

 

Телефон продолжал звонить. Номера разные, но я все еще молчал. Переночевал, начал искать жилье.

 

Утром пришел на работу рано. Не для впечатления — просто на маленьком экране неудобно искать квартиру. Рассчитывал до начала рабочего дня сесть за компьютер, подобрать варианты. Дождался на проходной начальника, тихонько внедрил ему эту мысль. Он, к удивлению, сразу понял и дал комп.

 

Потом начали приходить сотрудники, знакомились. Но я успел записать несколько вариантов. Меня вводили в курс дела, я слушал, задавал вопросы, даже делал предложения. Показалось, что они усложняют работу. Может, совпадение, а может, мой взгляд со стороны плюс опыт «лепить конфетки из говна» — работа в условиях ограниченных ресурсов — позволяли видеть их проблемы проще.

 

К полудню понял: учить меня особо не надо. Осталась только проблема с жильем. Принялся за ее решение.

 

Те, кто снимал в столице, поймут: вариантов масса, но все для заманухи. Меня интересовало только «сегодня просмотр — сразу заселение». Такой оказался один. По телефону заверили: все близко. На деле — метро, потом автобус от конечной до конечной. Терпимо, хотя я уже избаловался дешевыми такси из-за нашей региональности.

 

Вечером спросили впечатления.

 

— Все отлично! Есть некоторые мысли, но сейчас еду смотреть квартиру.

 

На этом и расстались.

 

Квартира была пустая. Немного мебели: кровать с пролежнями, пара табуреток, полупустой сервант. Я усмехнулся — как в нашей первой квартире с бывшей. И сразу погрустнел.

 

— Вас не смущает, что у нас тут бабушка недавно умерла? — спросила риелтор.

 

— Если можно остаться сегодня же — нет.

 

— Вы без семьи?

 

— Один. Может, будет приезжать гражданская супруга, но пока она остается там.

 

— Бабушка совсем недавно умерла, — почему-то подчеркнула риелтор.

 

— Если она ко мне ночами приходить не будет, то как-нибудь уживемся. Днем я на работе — пусть тут делает что хочет.

 

— А кровать?

 

— Думаю, или куплю что-то, или придумаю. Не принципиально.

 

Она согласилась, выдала ключи. Я заплатил часть денег — хозяина не было, договор позже. Дали расписку, пообещали, что завтра вечером хозяйка придет.

 

— Надеюсь, не та, которая умерла?

 

— Нет, конечно! — смутилась риелтор.

 

— Тогда до завтра.

 

Проводил ее, принялся обзванивать всех.

 

Сначала позвонил бывшей, извинился, что пропал.

 

— Я благодарен тебе за все. Ты мне ничего не должна. Буду рад, если устроишь жизнь без меня. Сейчас у меня проблемы, и как бы это ни выглядело, не хочу, чтобы они тебя задели.

 

Она заплакала. Я не смог долго слушать, отключился.

 

Потом позвонил маме, объяснил в том же ключе. Попросил не трогать девушку и не терзать меня разговорами про квартиру.

 

— Я уехал из города, нашел работу. Как будет возможность — приеду, все объясню.

 

Что она ответила — не слушал. Мне хватило того, что я сказал.

 

Братва. Долго думал, звонить ли. Всем или только одному. А может, и не звонить — пусть разбираются без меня. В итоге позвонил тому, с кем говорил в казино, кто был заказчиком того мутного запроса.

 

— Оправдываться за то, что пропал, не буду. Ни к кому претензий нет. Прошу исключить меня, на время, а может, и навсегда, из любых подобных ситуаций. Планирую начать новую, гражданскую жизнь в другом городе. Прошу, если не присмотреть, то оградить моих близких от последствий. Как устроюсь — если будет актуально, сообщу, где нахожусь.

 

В ответ услышал:

 

— Дебил!

 

Трубку бросили.

 

Так началась моя честная жизнь.

 

Если честно, я совсем не подумал о постельном белье. Попытался примоститься на кровати — неудобно. В конце концов бросил одеяло на пол возле окна — почему-то очень хотелось смотреть вдаль. Пристроил подушку к стене, полусидя уснул. Проснулся ночью, вспомнил, что не завел будильник на работу. Теперь надо было вставать по времени.

 

114. Чем закончилось со смотрящим

 

Я узнаю это только потом. Его действительно подставили, вместе с родственниками. Зря он на меня злобу пытался сорвать — я-то тут при чём? Поехал в Наш общий дом. Возможно, тот, кто столкнул нас лбами, представил ему это как мои действия. Но я уехал, и человек, видимо, понял — я не при делах. Никаких последствий для меня и моих не последовало, а это главное.

 

Назначили нового смотрящего. А я решил посмотреть, как живут обычные люди.

 

Думаю, просто выйти из ситуации было верно. Останься я в городе — стал бы игрушкой в чужих руках. Нас бы снова столкнули, или подвели к краю, заставив решать то, что мне не нужно решать. Но у меня к нему претензий не было. Никаких. Так что будем считать успехом — все живы.

 

115. Зачем нужна жизнь

 

Давай сделаем паузу, поговорим о чём-нибудь отвлечённом. Мы уже прошли хороший путь, и впереди много интересного. В конце концов, это не исповедь — это передача информации. Не покаяние, а разговор о жизни, которая бывает разной. Иногда плохие творят прекрасное, а добрые — полную дичь.

 

Но сама жизнь — это труд. И для меня важно передать его результаты, какими бы противоречивыми они ни были. Результаты — не просто факты, а их осмысление. Большинство проживают жизнь глупо, просто потому что не способны её осмыслить. Вот я и хочу, чтобы человек у экрана или с книгой в руках задумался: а зачем она ему? Какой смысл в жизни, которая не меняет мир вокруг?

 

Я не говорю, что каждый день надо ломать и строить заново — это поведение ребёнка в песочнице, а не взрослого.

 

Мой тезис: жизнь нужна, чтобы следующие поколения жили иначе — в более развитом и просвещённом обществе. Достойно, но не как хилые травоядные. Человек — хищник. А хищника надо кормить свежим мясом, тренировать, развивать его интеллект и опыт.

 

Мы покорили эту планету, но следующий шаг нам не по зубам. Земля была живой, пригодной для нас — мягкой колыбелью для нашего разума. Мы переварили её и замусорили. Впереди — только мёртвый космос. Его освоение требует общества иного типа. Он — воплощённый яд для нашего организма. Там нельзя дышать, он сожжёт или заморозит нас, уничтожит колонии, если мы будем цепляться за земные привычки.

 

А значит, жизнь — это ещё и задача перерождения. Эволюция — хорошее слово, но у неё бывают тупиковые ветви. Случайные мутации могут привести к вырождению. Нам нужны только позитивные изменения — запланированное развитие качеств, которые помогут выжить во враждебной среде.

 

Думаю, многие решат, что у дяденьки крыша поехала. Нет, я просто забочусь о вас. Вас удивит, сколько знаний может передать абориген без образования, но выживший там, где другие погибли. Так что не брезгуйте полезным. Я не говорю — берите всё подряд, только комплектами. Учитесь отделять зёрна от плевел.

 

Учитесь делиться знаниями — одиночки не выживают. Говорю, казалось бы, о своём, но если присмотреться, мои успехи достигнуты благодаря коллективу.

 

Развивая мысль: жизнь одного нужна, чтобы сохранять жизни других. Жизнь каждого должна быть полезна обществу, а общество — каждому. Поэтому в основе человеческой культуры — объединение. Показной индивидуализм и разобщённость ведут к гибели. А гибель общества — это гибель всех.

 

Иногда жизнь одного нужна, чтобы забрать ту, что губит других. Мы не перестанем быть хищниками — перестав, станем жертвами. Поэтому ещё один тезис: жизнь — это борьба. Кто перестаёт бороться — начинает умирать. И не всегда физически. Моральная смерть, распад личности — куда страшнее.

 

Мои слова не так лаконичны, как у Островского. Он молодец. Вычёркивать его из учебной программы — преступление против образования. Занимайтесь самообразованием, создавайте кружки. Жизнь нужна, чтобы учиться, учиться и учиться… Чья цитата — догадайтесь сами.

 

И запомните: не убийство то, что останавливает того, кто убивает вас. Вам придётся разбудить в себе хищника — иначе ваши дети не выживут.

 

116. О Боге

 

Отличная тема для разговора. Я много читал священных книг и учений, поэтому мог бы стать кем угодно. Православным — меня же крестили. Мусульманином — достойная религия. Даже протестантом — мне нравится их метафорическое толкование и отвержение церковной иерархии. Они считают, что каждый может общаться с Богом без посредников. Вернее, признают только одного посредника — Иисуса.

 

Но моя проблема со всеми этими течениями в том, что они вечно что-то просят: для себя, для родных, за здоровье, за упокой. И конца этому нет.

 

Ислам, несмотря на буйство некоторых его так называемых последователей, — это покорность, предание себя Аллаху целиком. Мне нравится беседовать с муллой, у меня есть знакомый. С ним можно спорить, не соглашаться, и он будет стоять на своём, но мы расстаёмся мирно.

 

Наши же, русские священники, редко выдерживают и пятнадцать минут диалога. Их начинает корёжить, они не способны говорить аргументированно, только догмами — в этом их главная слабость. Если сравнивать православие и ислам, то лучшая аналогия — римские и арабские цифры. Православие — как римские: есть, можно считать, но на больших числах громоздко и неудобно. Ислам же универсален, как арабские. Но и там, и там есть вещи, которые я не принимаю. И их куда больше, чем просто просьбы в молитвах.

 

Давай начнём с основы: Бог есть. Мы не можем рассуждать о том, чего нет, — мы бы просто не знали такого понятия. Разногласия начинаются там, где мы наполняем это понятие своим содержанием. Я не буду сейчас спорить, где истина, а где ложь — мне это неинтересно. Я уже выразил своё отношение ко всем религиям, которые изучал. Поэтому просто расскажу, как понимаю Бога.

 

Бог — Творец, значит, первопричина всего. В исламе Он сначала создал воду и Трон, в христианстве — небо и землю. Подробности оставлю для желающих. Для меня важно: раз Он первопричина, то во всём есть Его часть. Можно назвать это воплощением Его труда, Божьей искрой. А раз Он во всём, значит, и всё до сотворения было в Нём — это метафора Божьего замысла. Следовательно, не нужно специально идти куда-то или делать что-то особенное, чтобы соприкоснуться с Ним. Мы всегда с Ним едины. Он знает о нас всё, а мы, будучи лишь частью творения, можем только приближаться к осознанию Его.

 

Во всех религиях Бог создал человека для какой-то цели. Мне неинтересно разбирать каждую, важно то, что у человека есть предназначение. А раз он создан с ним, то и все его потомки несут ту же миссию.

 

Поэтому я своеобразно смотрю на изгнание из Рая. Мне кажется, Бог мог просто потребовать от человека перестать бездельничать и начать выполнять своё предназначение. А когда это вызвало недовольство, изменил условия — чтобы подтолкнуть к действию.

 

Если рассматривать человека как незрелое создание, подобное ребёнку, который не всегда понимает требования взрослых, то нарушение запрета и наказание выглядят логично. У христиан это первородный грех, у мусульман — два греха: на небе и на земле. Кому интересно — прочитают.

 

Выходит, Богу важно, чтобы человек и человечество в целом выполнили своё предназначение. А Страшный суд — просто оценка: кто справился, а кто нет.

 

Как понять, в чём была изначальная цель? Без приближения к осознанию Бога и познанию Его — никак. Отсюда для меня вытекает бессмысленность молитвы: Бог и так знает, что дал человеку всё для выполнения задачи. Если тот забыл или исказил её — это порок. Но порок можно исправить, вернувшись к осознанию Бога. А значит, познание — благо.

 

Какая система собирает, анализирует и систематизирует наши мысли и знания? Наука! Нет хвалы Богу лучше, чем открытие новых законов Его творения. Нет блага выше, чем взросление человечества и выполнение своего предназначения.

 

Вот что я думаю. Бог там, где учёные, а порок — там, где догмы прерывают стремление человека к познанию. Конечно, не каждый станет учёным, но в стремлении каждого внести свой вклад — и есть благо. Может, Бог изгнал человека из Рая именно затем, чтобы человечество создало Рай заново, вернув утраченные блага?

 

А те, кто копит богатства, пытаясь создать личный рай, совершают худший из грехов — убивают в себе даже попытку понять своё предназначение.

 

Как говорил Иисус: Трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие!

 

А пророк Мухаммад (да благословит его Аллах и приветствует) сказал: Лучшие сбережения — уста, поминающие Аллаха, сердце, исполненное благодарности, и жена, помогающая сохранить веру.

 

117. Гражданская жизнь

 

Хорошо, так поговорили. Но вернемся к бытовым вопросам, точнее, к вопросам быта честного человека.

 

Все оказалось не так сложно. Я быстро ухватил суть работы. Была лишь одна проблема: я люблю не просто работать, а трудиться — вкладываться, улучшать. О разнице поговорим позже. Я мог бы просто выполнять задачи: копировать наработки, писать отчеты и не париться. Но я ленивый в хорошем смысле — если можно раз сделать так, чтобы потом не мучиться, я сделаю.

 

Придется объяснить без деталей. Мы проверяли ПО на соответствие стандартам перед выпуском и во время поддержки. Для этого были регламенты, скрипты, инструкции — все вразнобой, с перезапусками, сценариями. Первое, что я сделал, — навел порядок.

 

Собрал все скрипты в один интерфейс, научился запускать их одной кнопкой. Потом добавил туда же среду приложений — отпала необходимость каждый раз переустанавливать.

 

Затем пошел к начальнику:

— Зачем нам эти сценарии? Пусть разработчики сами тестируют логику. Мы не успеваем разбираться, правильно ли работает их код. Меняется логика — меняется сценарий, а мы теряем время. В топку их.

 

И их отменили. Заодно раздал коллегам свой интерфейс. Началась ревность. Они потом все уволились — мои новшества их раздражали.

 

Время на проверку сократилось, я стал разбираться в скриптах. Но сначала автоматизировал сбор логов. Разработчики теперь получали ошибки единым файлом. Возникло брожение, но быстро улеглось — за функционал отвечали они, а за упаковку мы.

 

Под упаковкой я имел в виду: установку, обновление, запуск, проверку форм, работу с базой. Что-то переписал, что-то доработал.

 

Это заняло недели. После первых успехов мне прибавили зарплату. Немного, но я изначально не учел, сколько уйдет на жилье, так что прибавка помогла.

 

Мне было интересно. Еще одна фишка — ранние пташки получали бутерброды до работы, поздние — после. Плюс кофе-чай в течение дня. Я перестал готовить — необходимость отпала.

 

Но вот что меня развлекло: купил бутыль, сахар, дрожжи, поставил брагу. Мысль крутилась в голове, захотелось попробовать. Но брагу надо перегонять, и я увлекся поиском инвентаря. Получилось плохо — один, без помощи. Перегнал не всё, что вышло, оказалось слабым. Процедил, поставил в холодильник, допивал потом понемногу.

 

Моя новая честная жизнь казалась простой и даже скучной. Когда всё настроил, интересные задачи кончились. Можно было бы сразу перейти к увольнению, но между этими событиями — несколько лет. Потянем еще немного.

 

Из открытий: я не дотягивал даже до начинающего алкаша. В казино мне подносили, но я никогда не терял голову, не похмелялся, не пил на следующий день. Криминал дисциплинирует. А здесь люди пили неделями, месяцами — вечером после работы, утром, чтобы прийти в себя.

 

Понял, почему кухонные бойцы такие агрессивные на воле и трусливые в тюрьме. Им просто плохо после лет пьянства в безделье.

 

Где-то через год квартиру, которую я снимал, решили продать. Узнал цену. Оглядываясь назад, мог бы наскрести на первый взнос, взять ипотеку. Но имущество — это бремя. Если бы купил, закончил бы как та бабка — лежал и жалел себя. Я считаю: вещи надо покупать только когда есть полная сумма в кармане. Нашел другую квартиру.

 

Примерно тогда же бывшая захотела возобновить отношения. Встретились, погуляли. Но я попросил отпустить меня — не хотел снова ранить. Она не была готова начинать с нуля. Расстались окончательно.

 

Она помогла мне лишь в одном — доучиться. На работе я рос слишком быстро, и коллег раздражало, что у них по два высших, а я без одного. За год закрыл вопрос. Получилось так легко, что сразу взял второе. Это был спектакль, конечно, но я реально ходил и сдавал. Требования упали настолько, что хватало школьных знаний.

 

Из старых сотрудников в отделе остались только я и начальник. Мы выросли с десятков продуктов в год до сотен. И начальник занервничал. Позже сказал, что что-то его оттолкнуло в наших отношениях.

 

Был еще момент. Несколько лет я не брал отпуск — хватало каникул. А наша контора лоббировала закон, по которому неотгулянный отпуск за пару лет сгорал. Я попросил компенсацию.

 

Почувствовал себя незаменимым. Начальник этим воспользовался — высшее руководство вызвало меня, сказало, что я зазвездился. Искали, куда меня пристроить, но в итоге выплатили деньги и сократили.

 

Я не расстроился. Устроился в партнерскую фирму поменьше. Потом меня переманила компания покрупнее. Единственный раз в жизни я работал на двух работах сразу — обе разрешили, обе платили. Было забавно.

 

Шел уже 2008 год. Запомнил его из-за одного паренька. Он тоже торговал на бирже, мы сблизились на этой почве. Но если мой рекорд — 40% в год, то он раскрутился серьезно. У него были дети, он грезил трешкой. Рос на 100% в год. Я завидовал по-хорошему.

 

Он был на финальном рывке. Спросил его:

— Не боишься?

 

Он отмахнулся:

— Давно все понял, осталось чуть-чуть. На сдачу машину возьму.

 

Я порадовался за него. У меня никогда не было столько честных денег.

 

А потом мы пришли на работу. Включили компьютеры, пьем кофе. И вижу — паренек ведет себя странно. Попытался уйти, но я перехватил. У проходной был диванчик, он сел и заплакал.

 

Впервые в жизни у меня на плече плакал мужчина. Не знал, что случилось, но чувствовал — отпускать его нельзя. Вернул в офис, собрал коллег:

— Не отпускайте его.

 

Сбегал за алкоголем. Когда вернулся, мне сказали: началась война 08.08.08.

 

Мы решили, что у него кто-то погиб. Обступили, разлили купленное. Все по глотку, он выпил все и потребовал еще.

 

Оказалось прозаичнее. Мечта о квартире и машине сгорела вместе с рынком.

 

Я тоже был в жопе, но хоть что-то осталось — обесценившиеся акции. У него — ничего.

 

Пришлось долго уговаривать, что деньги — дело наживное. Он не решался идти домой. Проводил его, передал жене в руки. Алкоголь немного снял стресс, но при виде супруги он снова заплакал.

 

Давай на этом прервемся.

 

118. Болезни — роста и тела

 

Я завидую вам, честные люди. Вы находите утешение в мелочах, способны радоваться там, где я изнывал бы от скуки. Искренне завидую.

 

С другой стороны, вся моя честная жизнь уместилась в две главы. Не знаю, как её приукрасить или расширить. Видимо, это мой порок. Признаю его. С этим идём дальше.

 

Компания, в которую я пришёл, решила расти. Я отнёсся к этому настороженно, но учредитель меня не услышал. Хотя ещё недавно буквально за уши тащил из другой фирмы, ловил каждое моё слово. Объявили два года удвоения — выручка должна была вырасти в два раза. Демпинг, новые сервисы, всё такое. Мне торжественно вручили проекты, которые не смогли поднять другие, но почему-то должен был поднять я. А приходил я совсем за другим. Льготный период закончился, переход завершился — начали требовать результатов.

 

Я не сбежал, но сразу сказал: не вижу перспектив в некоторых проектах. Они меня смущали. Потом, конечно, обвинят, что они провалились из-за моего предвзятого отношения. Не буду оправдываться. Итог: по вручённому мне — полный провал, особенно финансовый. Зато случайно зацепил один мелкий проект, который никак не могли закрыть в другом отделе. Закрыл его. Присвоил.

 

Ещё по старой памяти ко мне обратился сотрудник госкорпорации — когда-то я работал у крупного вендора. Заключили маржинальный контракт. Торги были, но я выиграл, заложив 800% маржи и снизив до 600%. Остальные просили больше. Да не оскудеет казна нашего всемилостивого государства. На этом диссонансе за два года выехал в ноль.

 

Результаты других тоже были разнонаправленными. Итог: цель удвоения выручки на бумаге достигнута. По факту рост в полтора раза. Объём работ вырос в три-четыре раза, а вместе с ним — затраты на удержание клиентов и претензионщину. Мой ноль оказался не худшим результатом. Часть топов ушла искать новую работу. Оставшихся собрали и объявили о затягивании поясов: отмена медстраховки для руководства, задержки зарплаты, меры по сохранению эффективного коллектива. Так для меня начался очень интересный 2011 год.

 

Честно? Я был не в восторге. Расплачивался за чужие ошибки. Бежать было уже поздно. Накопленный за прошлые годы жирок — биржевой счёт — таял на глазах. Я ещё не оправился после 2008-го, а на меня уже сыпались новые проекты ушедших менеджеров. Если раньше кое-как вытягивал на ноль, то к концу первого квартала был уже в минусе.

 

Второй квартал принёс небольшое облегчение. Сказал, что не могу оплачивать жильё — мне выделили комнату в съёмной квартире для приезжих специалистов. Попытался сбросить часть проектов, но вручили ещё парочку со словами — У тебя светлая голова, придумай что-нибудь.

 

Про себя подумал: лишь бы не поседела раньше времени. Вроде договорились — разрешили тратить часть поступлений на себя. Жильё — хорошо, но людям ещё и есть надо.

 

Третий квартал. Учредитель заявил, что я должен сам отработать его долг передо мной. Тогда я достал из загашника свою давно забытую фирму и предложил схему: прибыль с моих проектов идёт туда транзитом, а я сам решаю, как её выводить. Это снижало налоги — компания списывала затраты. Меня похвалили за идею, но сказали: теперь плати за комнату сам. Денег у компании нет. Всё шло к развязке.

 

Четвёртый квартал. Сидим с другом в баре, пьём чай. У меня и так настроение на нуле, не хотел усугублять его похмельем. Искал подработку — раз уж моя фирма снова заработала, можно принимать платежи в обход основного работодателя. Обсуждали варианты. Стало душно, пошёл умыться. Включил воду — и экран погас. Следующее, что помню: лежу на лавке в баре. Меня нашли в туалете без сознания, вынесли. Пробормотал что-то про сладкий чай — по тюремной привычке. Влили в меня остатки нашего чая, щедро разбавив сахаром. Приехала скорая, увезла. Ничего серьёзного не нашли, отпустили. Знакомый отвёз на такси. Учитывая обморок, попросил удалёнку. Разрешили.

 

Прошло три недели. Жил не один — соседка снова нашла меня на полу, с рассечённой бровью и синяком на колене. Видимо, упал. Теперь точно надо обследоваться. Взял обязательства работать дистанционно, если деньги будут идти по договорённости. Но страховки уже не было. Тихо уехал на родину — там хотя бы бесплатная медицина. Оставил соседкам деньги за комнату, чтобы не занимали.

 

Стыдно было через столько лет возвращаться к маме. Денег на гостиницу не осталось. Собрал стыд в охапку, поклонился и сказал: надо три-четыре недели по врачам. Каждый день подключался, пытался управлять проектами удалённо. Интернет в нашем регионе уже более-менее был.

 

Сидел в очередях, получал направления, сдавал анализы, ждал результатов. Неопределённость душила. Боялся напугать мать своим состоянием, поэтому передвигался по минимуму.

 

Наконец врач вызвала. Завела разговор издалека — видимо, дело серьёзное. Диагноз озвучивать не буду. Итог: надо возвращаться в столицу.

 

— Мы это здесь не лечим, — сказала врач. — После реорганизации у нас такого направления нет. Мы даже ваши анализы туда отправляли, поэтому так долго. Не переживайте, шансы ещё есть. Дадим направление, лечитесь там. Вам повезло — вы там живёте и работаете.

 

Выписали препараты, чтобы избежать новых обмороков. Уехал в тот же день. По телефону сказал маме: анализы неплохие, буду лечиться там, где работаю. Ничего лишнего.

 

119. Во все тяжкие

 

Давай в преамбуле уточним, почему название совпадает с одноименным сериалом. Снято интересно, тут не поспоришь. Но снято про мразь. Там есть элементы романтичности и запретного успеха, но это не про людей. Просто совпадение — ситуации схожи по сути и времени. Мне больше по душе сериал «Лучше звоните Солу», вот он про авантюриста. Всем советую посмотреть.

 

А те, кто связан с наркотой — конченные мрази. Ничто не изменит моего мнения. Никакая их личная трагедия не покроет боли тех, кого они подсадили.

 

До больницы я добрался. Снова очереди, там таких страждущих со всей страны оптимизировали. Я отдал направление и пошел общим порядком — денег особо не было. Но они сразу понадобились, потому что совсем бесплатного порядка там не оказалось. На приеме меня к этому морально подготовили, выписали кое-что еще и дали направления для более точной диагностики.

 

— Не переживайте, — успокаивали меня, — вы попали к нам вовремя, шансы на выздоровление хорошие.

 

Я решил не тешить себя надеждами и спросил прямо:

 

— Сколько эти шансы стоят?

 

Денег нужно было много. Кое-что я еще мог выжать из лимитов кредиток, но этого не хватало. Поэтому я сразу начал искать мошенников, обнальщиков и покупателей персональных данных. Я знал, чем могу им помочь.

 

Самые мелкие и отчаянные нашлись быстро. Только предоплата, пусть даже дешевле, чем я просил. Смог обналичить старые наработки и наметить новые.

 

Шла мода на все мобильное, и мошенникам нужны были приложения для развода. Я сразу отсеивал тех, кто предлагал работать на перспективу — это значило, что в итоге тебя кинут. Только предоплата.

 

У мелких обнальщиков была проблема — основные издержки из-за постоянной покупки новых юрлиц. Они не могли отчитаться. Я придумал, как продлить срок жизни их пустышек и сгенерировать нужную отчетность. Они сливали мне выписки, закидывали денег, а я делал документооборот. Позже я доработал систему: добавил факсимиле, печати, возможность отправлять PDF сразу в налоговую. Экономия на распечатке и времени.

 

Персоналку я нашел так же быстро.

 

Так стартовал мой новый полулегальный бизнес. Но это были крохи. Я снова и снова обнулял кредитки, а потом нес наличку в больницу — на обследования и лекарства.

 

Да, это был уже 2012 год, его ровная середина. Несмотря на лечение, состояние ухудшалось. Я не падал в обмороки, как раньше, но болезнь не останавливалась.

 

С той квартиры пришлось съехать. Девчонки не потянули свою часть, а я не мог тянуть все один. С одной из них сняли двушку пополам за МКАДом — по нашим финансовым возможностям. Нет, между нами ничего не было. Просто соседи по общему горю.

 

Работодатель окончательно отказался от обязательств. Мы остались на самообеспечении и решили, что вдвоем справиться легче.

 

Болезнь прогрессировала. Врач констатировал ухудшение анализов.

 

— Если готовы, нам потребуется более агрессивная терапия.

 

— Сколько? — спросил я.

 

Ответ не обрадовал. Денег не хватало. Я попросил время и надавил на обнальщиков:

 

— Вы расти собираетесь или как?

 

Они изобразили бурную обеспокоенность, но обороты не выросли. Тогда я начал предлагать обналичку напрямую знакомым. Обкатал технологии, убедился, что налоговая их принимает. Собрал нужную сумму. Терапия началась.

 

Тело горело изнутри. Отходы жизнедеятельности выходили только в жидком виде — и снизу, и сверху. Вес таял. Я скупал майки пачками — пот, жар, слабость. Эффективное рабочее время сократилось до двух-четырех часов в сутки. Остальное — таблетки, попытки привести себя в порядок.

 

— Мы только начали, давайте дождемся результата, — успокаивал врач.

 

После очередного разговора я зашел в аптеку, купил ампулы с витаминами, шприцы, салфетки. Решил подпитать организм, раз он не справляется с пищей. Возможно, это меня и спасло.

 

Я начал колоть витамины без назначения, научившись по интернету. Сначала было непривычно — никогда раньше не делал уколов. После инъекций бросало в пот, но иногда удавалось уснуть на полчаса и проснуться с облегчением.

 

Боль от уколов стала хорошим знаком — чувствительность возвращалась, хоть и ненадолго. Я научился колоться так, чтобы не причинять себе лишних страданий.

 

Но нужен был финансовый прорыв.

 

Под конец 2012-го я узнал про одну возможность. Она была связана с политикой, с военными событиями. По стране колесили спецслужбисты СБУ и Молдовы, предлагая мелким хулиганам и мошенникам подъемные для организации схем. Формально — крыша и возможность махинаций. Они сопровождали мошенников, помогали обналичивать и выводить деньги в цивилизованные страны. За безопасность здесь заносили мзду нашим.

 

Рискованно, но я собирался их кинуть. Мне нужны были деньги с запасом. Тема у меня была — обнал через банк. Нужен был свой банк.

 

Или, может, я бы их и не кинул. Мое состояние было таким, что мне было плевать, кто или что меня убьет.

 

Когда начались дрязги вокруг Украины, я удивился вялой реакции их спецслужб. Они же готовили сеть еще тогда. Может, наши тоже решили их кинуть. Может, у нашего государства есть что-то, что нейтрализовало эту сеть. Или она до сих пор дремлет, готовясь к партизанской войне. Не мне судить.

 

Моя встреча с ними прошла быстро. Перспектив во мне не увидели. Наверное, пробили мое состояние здоровья. Так я не стал государственным изменником.

 

Остались только мои мелкие обнальщики, которые так и не сдвинулись с мертвой точки. Зато доверяли мне все больше. Я делал за них почти все — они лишь приводили клиентов и кешили нал. Я получил доступ к их банк-клиентам, научил выводить деньги безопаснее, вел документооборот, сдавал декларации.

 

Нанял бухгалтера-аутсорсера и программиста. Сам уже не справлялся. Нужны были свободные руки.

 

120. Кидок

 

Мне сказали, что состояние удалось стабилизировать. Но боль была настолько сильной, что я не мог нормально спать, а накопленная усталость уже мешала думать. Предложили лечь в больницу, отлежаться. Но сейчас я не мог себе этого позволить. Шла подготовка к тому, чтобы швырнуть этих дебилов, которые отказались развиваться, тратя бабло на машины и шлюх. Это был потолок их желаний. Я собирался это исправить.

 

Мне выписали медицинскую наркоту. Я воспринял это двояко. Во-первых, вспомнил батьку моей бывшей — меня передернуло. Во-вторых, дороги назад уже не было. Придется научиться жить с этим так, чтобы не превратиться в овощ, оставаться в адеквате, принимать решения и делать что надо.

 

Фармацевт затряслась, когда я протянул рецепт.

 

— Вы не понимаете, у вас [такая-то] группа наркотических веществ! Это бланки строгой отчетности!

 

Она суетилась, копошилась, а я не понимал, в чем проблема. Каждая лишняя минута стояния у прилавка по уровню боли и напряжения равнялась часам. Я этого не осознавал, пока не провел рукой по лицу — пальцы стали мокрыми от пота. Видимо, выглядел как конченый наркоман на ломке. Но в итоге она выдала заветную пачку со шприцами и салфетками.

 

Я сел в такси. Общественный транспорт был не для меня.

 

Потребовалось время, чтобы изучить реакцию организма и подобрать дозу. Важно было не заглушить боль полностью — только притупить, но оставить ее фоном. Я не мазохист, просто понимал: если уйду в кайф, уже не выберусь.

 

Следующая задача — переезд. Я сказал соседке, что нам нужно сменить жилье. Те парни знали мой адрес, привозили наличку, заходили поболтать. Соседка упиралась — только нашла работу рядом. Пришлось дать ей время. Объяснил: оставаться нельзя, мои проблемы могут ее зацепить. Она поняла.

 

Новую однушку я нашел быстро — тоже за МКАД, но на другом конце города. Второй квартал 2013-го подходил к концу, и в нем же все должно было решиться.

 

У меня были оцифрованные печати, подписи, документы. Я подготовил электронные копии договоров, по которым в нужный момент ушли деньги. Продумал легенду на случай визита ментов. Они, конечно, могли засветить одну из своих контор, что в итоге и произошло. Я еще раз проверил их связи, возможные криминальные хвосты.

 

Совет на будущее: когда работаешь с новыми людьми, заведи отдельный телефон и левую симку. Никаких привязок к себе.

 

У меня все было чисто. Переехал, выкинул их телефон в другом районе, сломал симку. Пусть ищут его там, где меня нет.

 

Транзакции прошли быстро. К концу дня часть денег ушла с разрывом цепочек, часть — в сумме ниже уголовного порога — прямо на счет моей фирмы. Теперь у меня были деньги.

 

Последствия были, но я их не видел. Наверное, у них началась истерика, взаимные обвинения. Через некоторое время пришла повестка.

 

Мама прислала скан. Я позвонил в тот же день, договорился о встрече на завтра. Вызвал междугороднее такси. С собой — копии всех нужных договоров, билеты на поезд в столицу и обратно, продуманные объяснения. Это было легко.

 

Мусор встретил меня почти радушно. По лицу было видно — ему в лом разбираться в этих коммерческих разборках. К концу допроса он даже подсказывал, как удобнее сформулировать ответы.

 

— Да, у меня IT-компания. Разрабатываем ПО. Заказчики из разных регионов. Какой именно вас интересует? А, вот копия договора.

 

Он удивился, взял листок.

 

— Это копия, можете оставить себе.

 

— Вы получали от них деньги? В каком объеме?

 

— Все по графику. Аванс, затем окончательный расчет. Вот копии актов — тоже оставляйте.

 

— На что потрачены средства?

 

— Часть на счету, часть — на текущие расходы и зарплаты.

 

— Они что, спохватились? Конфликт был?

 

— Нет конфликта. Может, у них финансовые проблемы, вот и придумали что-то. Могу я увидеть их заявление? Какие претензии?

 

— Там бред. Вы же не могли сами перевести себе деньги с их счета.

 

— У нас нет доступа к их счетам. Только они могли инициировать платеж.

 

Мусор был доволен — все решилось быстро. Я на всякий случай уточнил:

 

— Нужны оригиналы документов?

 

Он махнул рукой.

 

— Не надо. Будет отказ.

 

На этом все закончилось.

 

А как я хотел? Были мысли подрихтовать их самодовольные рожи, может, кому-нибудь кадык вырвать. Даже немного грустно, что вышло так гладко. Но я остановил себя. За время болезни потерял четверть веса. Только витамины и наркота держали меня на плаву.

 

Зато я снова почувствовал вкус к жизни. Как будто шел через пустыню, тело — обожженное, изможденное, а потом нашел оазис с родником. Окунулся в прохладную воду — и это было счастье.

 

Теперь я не хотел умирать. Хотел задержаться здесь как можно дольше. И, закончив с этими делами, снова записался к врачу.

 

— Может, попробуем что-то еще? Я готов заплатить.

 

121. Мусора

 

Я сейчас скажу — всего один раз, — очень крамольный для преступника тезис. Мусор — тоже человек. Не в том смысле, что они бандиты, хотя и такие попадаются. Просто для мусоров мы все жулики, а они для нас — мусора.

 

Работа у них собачья. Платят копейки, нагрузку только накидывают. Используют как расходники, поэтому финал предсказуем — выжатый государством человек, выброшенный на помойку. Генералов не беру, у них всё гладко. Но даже полковника потом могут списать в утиль, вот и мусор.

 

Хочешь понять — почитай новости. Личные трагедии мусоров: обещали жильё — кинули, обещали стабильность — а стабилен только рост нагрузки. Многих ломает. Кто-то превращается в настоящий мусор — и по здоровью, и по духу. Вот почему они мусора. Не только потому, что нам жить мешают.

 

Свой, нормальный мусор может и помочь. Это не унижение, а констатация.

 

122. Информация

 

Я обещал рассказать про информацию и почему считаю, что она должна быть свободна. Тема огромна, поэтому затронем лишь её суть.

 

Начнём с начала. Объективный мир можно разделить на неживой и живой.

 

Возьмём камень. В нём нет информации, хотя есть законы его существования — физика, квантовая механика. Но сами эти знания — продукт живого мира. Неживое хранит информацию лишь в форме, которую может воспринять живое.

 

Теперь — жизнь. Взгляните на бактерии или растения: они делятся на группы. А раз есть группы, значит, где-то записано, как они живут и зачем нужны. Так мы находим первый уровень информации. Жизнь — это запрограммированная среда, воспроизводящая саму себя. Информация становится её насущной потребностью.

 

Поднимемся на уровень выше. Представим группу мыслящих существ, помещённых в незнакомый неживой мир — на тот же камень. Они не могут занимать одну точку, значит, их положения будут разными. И здесь начинается магия.

 

Этим существам придётся обмениваться информацией, чтобы выжить. Но чтобы передать её, сначала нужно получить. Для этого есть органы чувств — глаза, уши, — и мозг, обрабатывающий данные. Важно: такая информация рождается из потребности в объективном отражении реальности.

 

Один индивид передаёт своё видение другому, тот — своё. Так возникает общество. Его суть в заданных условиях — совместное выживание. Чем точнее решения, основанные на обмене информацией, тем выше шансы на жизнь.

 

Но проблема в искажении. Глаза видят лишь под определённым углом, мир меняется — освещение, рельеф. Один на горе, другой у подножия — картина разная. Мозг может что-то упустить, интерпретация добавит ошибок. Даже в идеальных условиях, с индивидами одного уровня, информация искажается при восприятии и передаче.

 

Выводы:

— Искажённая информация всё равно необходима.

— У общества нет своих органов чувств — оно зависит от индивидов.

 

А значит:

— Информация — условие жизни.

— Доступ к ней — условие общества.

— Развитие общества зависит от этого доступа.

 

Поэтому информация должна быть свободна и принадлежать всем. Как — обсудим позже.

 

123. Информация — 2

 

Допустим, первая задача решена. Те, кто принял верные решения, нашли безопасную среду и объединились. Остальные погибли.

 

Вывод: качество информации влияет на качество жизни.

 

Объединившись, общество может восполнять ряды через размножение. Но новорождённый не равен родителю — ни в силе, ни в знаниях. Если передать всё сразу — крах. Ему нужно время и тренировки. А старшие со временем забывают.

 

Новый вывод: если информацию не фиксировать, она не только исказится, но и исчезнет. Значит, общество должно создавать инструменты для её сохранения, передачи и развития.

 

Итог:

— Только общество решает задачи выживания.

— Только у него есть потребность в таких инструментах.

— Информация и способы работы с ней — ключ к будущему!

 

124. Информация — 3

 

Уточним особенности:

— Индивид ограничен во времени: рождение, развитие, смерть. Он — ненадёжное хранилище.

— Общество, обновляясь, избегает смерти, но не деградации.

— Верные решения ведут к развитию, неверные — к угасанию.

 

Но чего-то не хватает. Общество развивается нелинейно. Информация множится и меняется. То, что полезно индивиду, может погубить общество.

 

Пример: пирамиды Египта. Они стали кульминацией цивилизации — и причиной её упадка. Ресурсы шли не на развитие, а на ритуалы. Философия загробной жизни оказалась губительной.

 

Но та же эпоха дала технологии земледелия, строительства, управления. Это было революционно.

 

Выводы:

— Новую информацию надо критиковать на предмет полезности.

— Свобода информации — в доступности, но с учётом уровня развития индивида. Младенцу не нужна квантовая физика.

— Высшее развитие личности возможно только в рамках общества.

 

Информация и инструменты работы с ней должны принадлежать всем — с разумными ограничениями. Только тогда общество перешагнёт выживание и обретёт настоящую свободу.

 

125. Другие люди и «Крым наш!»

 

Если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит на тебя. - Фридрих Ницше

 

Как видишь, даже меня изменяют информация и внешние условия. Надеюсь, отступление не порвало ткань повествования. Преступнику всегда есть чем удивить вас, законопослушных. Все, что получено преступным путем, обществом порицается, а значит, преступник, в отличие от вас, свободен. Если он искренне хочет что-то отдать, он делает это без скорби и корысти. Вам стоит задуматься над этим, но учтите — вы не всегда сможете отличить искренность от расчета.

 

Впервые захотелось сделать эпиграф. Надеюсь, мыслитель не поморщится. Но суть придется объяснить самому. Вот моя интерпретация: В то время, когда ты смотришь на суету, считая, что укрылся в ней и незаметен, суета может смотреть на тебя глазами других.

 

Мой поступок не остался незамеченным. Я же говорил — искал разные варианты. А в это время варианты прощупывали меня. Основную проблему я так и не решил. Вернее, на полученный капитал начал пытаться ее решить. Мне нужен был постоянный доход. Стабильный. Я искал старых знакомых. Подобрал одного уже на финальном вздохе, и мы занялись перевозкой нефтепродуктов. Я выкупил его долги, профинансировал продолжение. Этот бизнес проживет недолго — его прикончат большие корпорации. Но свою роль он выполнит. Когда я буду лежать, истощенный болезнью, или восстанавливаться после операций, он даст хоть какие-то деньги.

 

И вот, среди моих попыток, на меня вышли люди. Они, вопреки ожиданиям, восприняли мой поступок позитивно. Я ударил их конкурентов, и они захотели познакомиться. Я еще не знал их возможностей, но уже прощупывал почву для сотрудничества.

 

Эти были серьезнее прежних. Они делали то же, что и я, но через штат бухгалтеров. Мы быстро сошлись на оптимизации их затрат. Доступы к банкам, конечно, оставили за собой. Главный их плюс — они играли в долгую. Их материальные вопросы были решены, и нашу дружбу они рассматривали как инвестицию. Моя мечта о банке вспыхнула с новой силой.

 

Врач сказал, что перспективы хорошие. Состояние стабилизировали, но часть органов пострадала. Чтобы продолжить лечение, нужна замена. Я спросил — сколько? Цена удовлетворила, но сроки нет. — А сколько, если не ждать? — Цена взлетела. Нужно было решать. Новые партнеры только входили в дело, инвестиции только запускались. Деньги я нашел бы, вопрос был во времени.

 

Выйдя из кабинета, я узнал: Крым наш. Эйфории не было. Мне было жаль украинцев. Дело не в политике — часть моих родственников оттуда. Мы же все из СССР, почему нельзя было договориться? Я не понимал, зачем обычным людям это разделение. Принял новость холодно. Очень хочу верить, что русские и украинцы снова будут вместе. Но не в общем дерьме, а в нормальной жизни. Когда-нибудь.

 

Зато у меня был свой повод для радости. Появился шанс вернуться к полупреступной, но полноценной жизни, подлечиться, хотя бы частично. И теперь я знал точную цену этого шанса.

 

Хорошо, что СБУ и молдавские ребята когда-то забраковали меня. Теперь я не хотел бы оказаться на их стороне.

 

126. Междусловка

 

Сейчас немного зачащу. Объясню суть. Произойдут события — короткие, но значимые для меня. Поэтому главы будут меньше. Я не подбираю оптимальный размер слога, говорю как есть.

 

Объединять эти события в мешанину не хочу. Пока и сам не осознаю, требует ли уже сказанное форматирования, редактуры. Не профессионал — потерпите. Хочется вплести философии. В школах сейчас учат плохо, не претендую на обучающий материал, но, может, кому-то пригодится. Хотя бы как риторический приём.

 

Так что теперь — суеверия, немного философии, и продолжаем.

 

127. Ад - лучший выбор

 

Вынужден повториться. Сатанисты — очень ограниченные люди. Хотя бы потому, что пытаются стать слугой у слуги. Мне этого не понять. Но Ад нам заявлен как место наказания душ. Вот это действительно интересно исследовать.

 

Отвлекусь. Я несколько раз был в состоянии клинической смерти. Ничего страшного — просто растворяешься в небытии. Потом исчезает и это ощущение, сменяясь покоем. Блаженством. Нет боли, нет мыслей, нет тревог — только умиротворение. Вспышка — и ты снова в материальном мире. Никаких тоннелей света, ангелов, взгляда со стороны. Если это Ад, то где наказание? Там лишь покой. Если это Рай, то меня это тревожит. Ведь за умиротворением исчезает память, за памятью — личность, за личностью — я сам.

 

Для начала нужно понять, что такое душа. Теорий множество: философских, религиозных. Большинство сводится к тому, что это субстанция, лишённая смерти и материи. Но копнём глубже. Субстанция в метафизике — неизменная сущность вещей. Значит, душа постоянна, не умирает и нематериальна.

 

Сознание можно изменить — не препаратами, а опытом. Значит, душа — не сознание.

Память непостоянна. Значит, у души нет памяти.

И всё же большинство чтит душу больше всего. Для христиан она оживляет прах и исходит от Бога. Без неё они были бы просто заготовками. У мусульман сложнее — душа создана, как и всё остальное, а её истинная суть известна лишь Аллаху. Но и там она пробуждает жизнь, не являясь ею самой.

 

Зафиксируем: душа — неизменная, бессмертная, нематериальная субстанция, дающая жизнь, но не тождественная ей.

 

Теперь — наказание. Это действие, несущее негативные последствия: лишение, ограничение. Цель — скорректировать поведение. То есть наказание — целенаправленный негативный опыт.

 

Вопрос: можно ли передать негативный опыт тому, что неизменно, не умирает и нематериально? И зачем, если оно всё равно останется собой и не воспримет его?

 

Мне возражали: Не наказанию, а мучению! Грешники достойны страданий! Их грехи уже не исправить.

 

Хорошо. Тогда для реализации Ада нужно, чтобы душа испытывала мучения. А как? Истязаниями. Но как истязать то, что пробудило жизнь, само оставаясь неизменным, бессмертным и нематериальным? Слишком сложная комбинация.

 

К чему я? Люди пытаются втиснуть свою личность — с сознанием, памятью — в понятие души. Это так же глупо, как верить, что плата десятины или свеча на алтаре приближают к Богу больше, чем других.

 

Ад как место истязаний имел бы смысл, если бы наказывал сознание грешника — то, каким оно стало к концу жизни. Но для этого нужна ещё и память, чтобы сравнивать. А осмыслить грех может только разум. Значит, в Ад должна попадать вся личность — с сознанием, памятью, разумом. Иначе страдания бессмысленны.

 

Но даже в самых ужасных условиях личность адаптируется. Отключит сознание, память, разум. Безумие станет спасением. И Ад превратится из места пыток в приют для безумцев.

 

Вот почему Ад — лучший выбор. Хотя бы ненадолго он сохраняет личность, не растворяя её в бесконечном блаженстве.

 

Теперь понятно, почему мракобесы избегают разговоров со мной? Однажды я предположил, что свет Божьей искры обжигает их искажённое сознание. Я не отрицаю их догматы — я хочу в них разобраться. Для меня это важно.

 

Я отрицаю слепую веру. Она ведёт в тупик. Только просвещённая вера приближает к замыслу Творца.

 

128. Кошка, девушка и мама

 

Получив хорошие новости о здоровье, я немного ожил. Мне снова стал интересен окружающий мир. Тогда как раз была мода на бенгальских котов. Через знакомых меня свели с заводчиком, и я приехал посмотреть.

 

Так вышло, что одна из кошек как раз окотилась в тот же день. Меня пригласили взглянуть на результат. Кошка вылизывала котят, когда хозяин вдруг забеспокоился. На одном котёнке был брак – залысины, следы родовой травмы. Он что-то пробормотал про ведро и попытался отделить котёнка.

 

— Погоди, — остановил я его, — ты при мне собрался его утопить?

 

Он смутился, но я продолжил:

 

— Ты слышал, кто такие басота? Это те, кого при рождении пытаются утопить в мусорном ведре.

 

А я тогда выглядел, наверное, как сама смерть – впалые глаза, одежда висела, как на вешалке. Взгляд заводчика стал испуганным.

 

— Не переживай, — я легонько толкнул его, — если он тебе не нужен, отдай мне. Я позабочусь.

 

Он кивнул.

 

Через месяц меня снова пригласили. Вручили котёнка. Я, честно говоря, не подготовился – приехал без переноски, без ничего. Оказалось, котёнок – кошка. Я-то мечтал о коте: если бы кто-то придрался к его травмам, я бы сочинил историю про кошачьи драки. Но вышло иначе. Я взял её, а она зашипела.

 

— В остальном всё в порядке, она здорова, — сказал заводчик.

 

— Сколько? — я показал на котёнка, имея в виду деньги.

 

— Ничего не надо.

 

— Родословная?

 

— Сделаем, — кивнул он.

 

Я вызвал такси и повёз это маленькое чудо домой. В тот же день носился по округе в поисках зоомагазина, но к вечеру всё было готово. Чудо, конечно, не дотерпело – пришлось вытирать первые следы жизнедеятельности на новом месте. Но я не расстроился.

 

С облегчением вернулся интерес к женскому полу. Вернее, он никуда не девался, просто мне было не до того – я пытался выжить. Так я познакомился с девушкой. До болезни были другие, в этом плане всё было нормально. Но когда заболел, решил никого не тревожить, и со временем все забыли про меня.

 

Девушка, как и я, была не без изъянов – группа инвалидности, внутренняя болезнь. Внешне всё в порядке. Мы решили просто не быть одинокими. Со временем она переехала ко мне. Котёнок её обрадовал.

 

Нужно было проверить финансовые возможности перед новыми расходами. Про инвестиции и перспективы я уже думал, но была и заначка. Лишние деньги я переводил маме. До этого не тревожил её – так было спокойнее. Мало ли что, у неё будут средства. Договорились, что она будет держать их под рукой, если вдруг понадобятся.

 

Я решил уточнить, всё ли в порядке.

 

Мама начала озадачивать сразу:

 

— А сколько надо? — она повторяла один и тот же вопрос.

 

— Мама, — я напрягся, — что с деньгами?

 

— Надо родным помогать…

 

— Я только за. Но сколько сейчас у тебя на руках?

 

До сих пор я не говорил маме о своём здоровье. Она лишь переживала, что я сильно похудел, а я отмахивался – много работы.

 

— Ну, немного, — ответила она уклончиво.

 

— Конкретно?

 

— Пришлось помочь твоей двоюродной сестре – ипотеку закрыть. У них же денег нет, они бюджетники…

 

Я выдохнул, закрыл глаза. Неприятно. Понял, что сбережений больше нет.

 

— Спасибо, мама, — тихо сказал я и положил трубку.

 

Она перезванивала, но мне не хотелось говорить. В конце концов я ответил:

 

— В пути, связь пропадает!

 

Выключил телефон и больше не включал.

 

Прислонился к стене, медленно сполз вниз. Котёнок подбежал, начал играть, кусать за руки. Но мне было не до него.

 

Выходило, что даже на операцию в порядке очереди денег не хватало. А так хотелось поскорее почувствовать себя лучше.

 

129. Труд и работа

 

Давай по пути продолжать самообразование. Вот интересный вопрос: чем одно отличается от другого?

 

В еврейском понимании работа изменяет или создает вещи, а труд — нет. Поэтому в субботу еврей не может работать, но может трудиться, не создавая ничего нового.

 

Марксизм видит труд как целесообразную деятельность: человек использует орудия, воздействует на природу, создает потребительные стоимости. Труд превращается в товар, становится объектом эксплуатации. А работа — лишь одна из его форм.

 

В быту говорят иначе. Работа — это то, за что платят, то, что кормит. А труд — воспитание детей, поддержание порядка в доме, творчество. Если упростить: работа на дядю, труд для себя.

 

Книжная традиция связывает труд с преодолением, усилием, а работу — просто с заработком.

 

Можно играть словами как угодно. Вот мы сейчас взаимодействуем: я тружусь, формулируя мысли, ты работаешь, записывая их. Но если мы вместе решаем, как изменить текст, это уже совместный труд.

 

Я предлагаю считать труд целенаправленной деятельностью с законченным результатом, а работу — отдельными усилиями на этом пути. Для писателя книга — труд, а правки, вёрстка, печать — работы. Труд — целое, работа — его части.

 

Зачем это? Поймёшь позже.

 

130. Гуманоид, временные трудности, сжечь банк

 

Наступил 2015 год. Мы с новыми приятелями наконец нашли общий язык. Я убедил их, что знаю самый дешевый способ обналички. Нужен только банк.

 

На меня оценивающе посмотрели и сказали:

— Тогда тебе нужно купить новую одежду.

— И это всё? — спросил я с иронией.

— Нет, просто в таком виде мы тебя не поведём. А там уж как договоримся. Только одежда должна быть дорогая.

— Тогда с вас стилист, я не мастер нарядов, — выдвинул встречное требование.

На том и порешали.

 

Новые траты мне не нравились. Я всё никак не мог сдвинуться с вопроса здоровья. Постоянно находилось что-то, на что срочно требовались деньги. Успокаивал себя лишь мыслью, что этот шаг — последний перед целью. Соскрёб весь кеш на одну из платиновых карт и вернулся в офис.

 

В кабинет вошло существо — не то мальчик с чертами девочки, не то наоборот. Тело абсолютно ровное: плечи, талия и бёдра одного размера. Одето чучело было в дизайнерские джинсы, явно подросткового стиля. Нас представили. Я вопросительно посмотрел на партнеров, не получив ответа, буркнул:

— Я с пидарасом по магазинам не пойду.

— Я девушка, — голосом пятнадцатилетнего пацана заявило существо.

 

Партнёры переглянулись. Один неуверенно подтвердил:

— Да, точно девка... — видимо, хотел добавить что-то вроде «я проверял», но замялся.

— [Имя гуманоида], а у тебя юбка есть? — спросил я.

 

Гуманоид скривилось и вышло. Вернулось через пять минут — в юбке. Стало чуть приличнее.

— Ну вот, совсем другое дело, — удовлетворённо кивнул партнёр. — Проверять будешь?

Я отмахнулся.

 

Внизу нас ждали две машины. Партнёры сели в одну, я с гуманоидихой — в другую. Она прижалась к дверце, уставившись в окно. Эмоций не читалось, и меня это устраивало.

 

У магазина она выскочила первой и исчезла внутри. Я неспешно последовал. Втроём зашли в торговый зал. Гуманоидиха уже металась между стеллажами, набирая вещи. Я прошёлся, глянул ценники, прикинул бюджет. В этот момент меня толкнули в бок:

— Пора примерять.

 

Первый вариант — узкие брюки и пиджак. Стилист воссоздавала на мне собственный образ, который мне изначально не нравился. Покачал головой.

Второй вариант — из меня слепили смазливого подростка. Не подошло: лицо выдавало болезненность и диссонировало с образом.

Третий забраковали сразу. На четвёртом партнёры махнули рукой:

— Мы кофе пойдём пить! — и удалились.

 

Остались вдвоём, если не считать портного и продавщицы. Та ловко уносила отвергнутые вещи. Я ещё раз осмотрел гуманоидиху — видимо, она серьёзно увлекалась косметической модернизацией. Без видимых изъянов, но странно. Талия над юбкой всё же просматривалась, просто обычно скрыта одеждой.

 

— Извини, пожалуйста, — начал заново. — Дай десять минут, я сам выберу варианты. Потом совместим твой вкус и мой комфорт. Хорошо?

 

Ответа не последовало, но она отступила, дав дорогу. Я начал методично отбирать вещи, подзывая продавщицу:

— Есть такие же, но моего размера?

 

У примерочной скопилась стопка моего выбора. Гуманоидиха оценивающе осмотрела, выдернула несколько предметов. Попытался забрать — не отдавала. Разделся за шторкой, протянул руку:

— Давай.

 

Вместо передачи вещей она зашла ко мне и начала наряжать, поворачивая, как манекен. Я стоял в трусах, думая: «Что, блять, с ней не так?»

 

Наконец вручила брюки. Выходить не собиралась. Одел при ней.

— Всё в порядке? — раздалось за шторкой.

— Да! — почти синхронно ответили мы. Мне показалось, её голос стал чуть женственнее.

 

Она подавала рубашки, я одевал. Продавщица снова:

— Может, что-то ещё принести?

— Нет! — опять хором.

 

Гуманоидиха приложила галстук, туго затянула. Я ослабил узел, расстегнул верхнюю пуговицу — так лучше. Удовлетворённо разглядывал себя в зеркале. В отражении увидел и её — смотрела без отвращения. Поправила галстук, рубашку, подтянула брюки:

— Нужен ремень.

 

И неожиданно полезла в район паха. Подумал, проверяет посадку, но она присела на уровень пояса, нащупала член, расстегнула ширинку и... умелым движением заглотила. Я остолбенел.

 

— Вам помощь не нужна? — снова продавщица.

— Нет! — выпалил я. — Галстук подбираем.

 

Губы были однозначно женскими — или невероятно искусными. Через минуту оторвал её, приподняв за волосы. Она взвизгнула:

— Больно же...

Развернул, нащупал промежность — точно девка. Ничего с собой не было, но она достала презерватив, сунула в руку:

— Давай по-быстрому.

 

Надел. Она спустила трусы и колготки.

— Выбрали галстук? — надоедливый голос за шторкой. — Может, другие варианты?

— Подойдите через пять минут! — звонко, уже женским голосом, ответила она. Уперлась головой в зеркало, зажала рот кулаком, когда я вошёл.

 

По-быстрому не вышло. Поставив на четвереньки — так бёдра казались шире, да и удобнее. Хлюпало, что нервировало, учитывая место. Наконец кончил. Она выдержала паузу, соскочила, начала одеваться. Спрятала использованный презерватив, поправила на мне одежду, прижалась спиной, запрокинув голову — ждала поцелуя. Покачал головой. Она отстранилась, окинула меня взглядом:

— Вроде ничего. Осталась обувь и пиджак. — И убежала искать.

 

Образ собрали. Вернулись партнёры.

— Ну, как? — сказал один.

— На три с плюсом, — отстранился я, подозревая их заинтересованность в произошедшем.

Гуманоидиха суетилась с аксессуарами, голос снова стал мальчишеским, но без прежней злобы.

— Ты что с ней сделал-то? — поинтересовался второй.

Я показал на галстук:

— Оказалось, вкусы совпадают. Просто надо было поговорить. Она выбирала.

— А то мы боялись, вы тут друг друга прикончите.

 

На выходе попросил отвезти меня домой — нужно было принять лекарства. Они уехали в одной машине, я — в другой. В пакете с покупками заметил что-то лишнее — визитку. Сделал вид, что не увидел.

 

Дома спрятал пакеты от котёнка. Подруга приготовила кофе на новой машине. Пили молча.

— Как думаешь, я мог бы тебе изменить? — спросил наконец.

Она рассмеялась:

— Мы же даже не женаты! А что, были варианты?

— Да, сегодня одна приставала.

 

131. Сколько горит банк, суть схемы, государевы или частные

 

По-разному. На моей памяти сроки были разные. Всё зависит от задачи. Если банк нужно сжечь быстро — пара месяцев, когда есть конфликт сторон и всё сложно. Если процесс тления растягивается на полгода-восемь — значит, в этом заинтересованы все и ситуацию используют по максимуму. Это не одномоментный процесс.

 

Для посторонних глаз выглядит просто: банк что-то нарушил, в тот же день отобрали лицензию, ввели внешнее управление. Но когда ты внутри, ты понимаешь и сроки, и суть. Финальная вспышка не застанет врасплох — если, конечно, цель поджога не ты сам. Но и там варианты есть.

 

Я не буду раскрывать суть. Только намёки на возможности. Банк — учреждение цифровое, автоматизированное, но при этом традиционное до мозга костей. Вспомни начало моих инноваций. Цифровые копии подписей, печатей — документы на любой случай. С обычными юрлицами приходилось возиться, но в банке всё проще: картотека подписей, оттисков, всё уже оцифровано. Остаётся только подобрать операции, которые не вызовут лишних вопросов. Векселя, ценные бумаги, драгметаллы — даже налоговая не всегда отследит. Это я про прошлое, а сейчас те же печати и подписи превратились в стандартную ЭЦП. Можно рассуждать о безопасности, но цифра всегда найдёт нужную цифру. Самый желанный приз — биометрия. И всё это лежит в банке.

 

Доступ мошенника к внутренней кухне — единое окно в новый мир. А клиенты? Целые пласты общества даже не заметят, если с их счётом что-то произойдёт. Дети богатых родителей, которые сами не помнят, сколько и куда тратят. Или те, кто по уши в долгах, боятся заглядывать в мобильное приложение. Для них идеальны микротранзакции — тысяча тут, тысяча там. Через неделю — лярд, который никто искать не станет. Даже если кто-то оспорит одну операцию, его заткнут и вышвырнут, чтобы не мешал. Мусорам не вычислить, ЦБ не докопаться — слишком много живых транзакций. Море утекает по капле.

 

Государственный банк, частный — какая разница? Представь: ты сидишь в госбанке, получаешь зарплату, премии, бонусы, но чувствуешь — тебя недооценивают. Тогда ты открываешь доступ, и вот уже грузовичок с твоими деньгами едет в нужном направлении. А если вскроется — виноваты хакеры.

 

Так что у нас было несколько месяцев и пара подопытных. Мы начали работу.

 

132. Ошибка выжившего, плохой - хороший доктор

 

Не стоит оценивать мой путь как руководство к действию. Часто я не должен был достигать успехов, но мне везло. Я — олицетворение ошибки выжившего, и многие, прошедшие подобное, получили трагичный финал. Об этом много написано — почитайте.

 

С докторами сложно быть объективным. Они практикуют успокоительную ложь или ложную панику. Если шансов нет — ободряют. Если риск минимален — нагнетают. Зависит от их целей. Сам больной тоже не объективен: решения принимает исходя из характера, опыта, но без экспертных знаний о болезни, препаратах, методах лечения.

 

Мне было приятно слышать о хороших перспективах. Это ласкало слух. Но я не мог добиться объективной картины — врачи тоже не всегда её имеют, особенно в сложных случаях. Вот парадокс: болезнь гложет только тебя, и каждый пациент считает свой случай уникальным. Это инстинкт самосохранения. Но таких пациентов — десятки на одного врача, а с оптимизацией медицины — сотни. У него просто нет лишней минуты, чтобы выслушать или вникнуть в ваши анализы глубже.

 

Я пришёл к этому не сразу. Сначала верил, что мой случай стандартен, и достаточно уговорить врача назначить правильное лечение.

 

Осознание наступило на очередном приёме. Анализы ухудшались. Очередь на операцию двигалась медленно: то не хватало чего-то, то переносили. Я нервничал. И когда врач вновь заговорил о хороших шансах, вдруг прозрел.

 

— Доктор, дайте высказаться, — попросил я, отнимая драгоценные минуты приёма. — Я вижу своё тело как дом. Не старый, но переживший катаклизм. Если просто ждать, как вы советуете, ничего не изменится. Трещины в стенах не исчезнут.

 

Он попытался прервать, но я не дал.

 

— Разрушенная вентиляция не восстановится сама. Балки останутся шаткими. Оборванная проводка не срастётся.

 

— Но вы же принимаете лекарства, — перехватил он. — Им нужно время!

 

— Стоп! — я наконец понял. — Вопрос не в выздоровлении. Я не могу снести тело и построить новое. Вопрос в том, насколько терпимой будет агония и как её продлить. Всё ясно. Хорошего дня.

 

Мне нужно было ещё одно мнение.

 

Я нашёл профессора на пенсии. Он уже ничем не мог помочь, но его опыт был ценен. Я изложил ему свою теорию.

 

— Да не переживайте вы, — начал он. — У вас хороший врач, опытный. Он делает всё возможное!

 

— Не те слова, — прервал я.

 

— А что вы хотите? Да, случай сложный, время против вас. Но мы все действуем в условиях нехватки ресурсов. Врач не найдёт вам новые органы завтра. Доноров иногда ждут годами!

 

— Давайте иначе, — попытался я донести мысль. — Уберём фактор времени и ограничений. Что нужно заменить прямо сейчас, чтобы был результат? А если через месяц? А если через полгода?

 

Кажется, он понял. Мы обсудили три сценария.

 

— Но это лишь размышления. Реальность может отличаться, прогнозы — очень приблизительны...

 

Я уже принял решение. Поблагодарил и записался к лечащему врачу снова.

 

На приёме я говорил чётко: мне нужно то-то и то-то в такие-то сроки.

 

— Сколько это будет стоить?

 

Он смотрел на меня как на идиота.

 

— Вы понимаете, что деньги тут ничего не решат? Нужно ждать доноров, нужно...

 

— Доктор, — перебил я. — Ты хочешь открыть свою клинику? Сейчас у тебя шанс сделать что-то уникальное, пока я ещё дышу. Подумай.

 

Я ушёл, не тратя его время.

 

Через три дня раздался звонок.

 

— Если разговор про клинику ещё актуален... Думаю, варианты есть.

 

133. Иррациональные решения, дети, первая операция

 

Мы обкатывали схему, оценивали выхлоп, наблюдали за реакциями регулятора на непонятные ему проводки. Уже подсчитывали первые поступления – обговоренная маржа потекла на счета под видом оплаты услуг. Но с учетом клиники, которую я пообещал доктору, обязательства выросли, а динамика оборотов перестала меня устраивать.

 

Это были не единственные задачи. Я собрал компаньонов и выложил им суть:

 

— Ребята, нам нужен силовой блок.

 

Они встретили мои слова настороженностью, потом — глупым смехом.

 

— Нахрена? Сейчас уже не девяностые! На улицах никого не стреляют! Ты там как со своим лечением?

 

— С лечением нормально. Я просто забочусь, чтобы оно не оказалось напрасным.

 

— Да сейчас так никто не живет! Прошли лихие времена!

 

Я попытался донести мысль в последний раз, но снова нарвался на смех. Диалог умер сам собой.

 

Что там со стилисткой-гуманойдкой? Ничего. Я выкинул телефон. Ей было важно что-то доказать, мне — нет. Мы слишком разные. Узкие бедра, отсутствие сочности — не мой тип. Но не суть.

 

Помимо гипотетических угроз, были и вполне прикладные задачи. Все забыли про мой топливный бизнес — не основной, о нем я особо не распространялся. Дело рискованное, особенно с малым автопарком. Каждая машина на вес золота, а конкуренты запросто могли спалить её с чужим топливом. Вот откуда мне нужны были свои ребята. Конкуренция уже шла не на шутку — молодые теснили бывалых, старые бандитские заслуги больше никого не пугали. Надо было отбиваться.

 

А эти дураки отказались. Позже станет ясно, кто был прав. Но сейчас они все больше напоминали моих бывших, менее удачливых барбосов, которые пошли под кидок.

 

Затратная часть росла.

 

Но я был счастлив.

 

Некоторое время назад одна из бывших знакомых, движимая теплыми воспоминаниями, предложила мне стать отцом. Очень хотела ребенка. Я оценил состояние здоровья, честно предупредил — вряд ли это хорошая идея. Анализы и врачи подтвердили. Она пропала. Было и мило, и грустно.

 

А теперь, когда мне понадобились крепкие лихие люди, я понял, какое это счастье. Не нужно было растить их с нуля, тратить годы на воспитание и образование. Конечно, кое-кого приходилось исправлять. Но из тех, кто годился, я делал настоящих хищников. В каком-то смысле стал отцом — только иначе. Радовался их успехам, грустил над неудачами, скорбел о потерянных. Скорбел по-своему, об этом я уже писал.

 

Тем временем приближался 2016-й. Доктор снова позвонил. Мы встретились на нейтралке, обговорили план операции. Я был готов на больший риск, предлагал расширить масштабы. Соглашался стать подопытным, осознавал последствия. А доктор, наоборот, стремился минимизировать свои риски. В конце концов, если я не встану со стола, его мечта о клинике рассыпется в прах. Поэтому договорились об утешительном бонусе. Нужны были еще деньги — на хирургов, расходники, органы.

 

Решили провести операцию в текущей хирургии, но по своему плану. Официально — очередная процедура. На деле — нечто большее, о чем знал лишь узкий круг.

 

Перед самым Новым годом я лег на стол. Сознание замутилось, тревожные мысли растворились. Если бы пустота имела форму, именно ею можно было описать это нарастающее давление в бессознательном. Оно сжимало мой разум, в темноте вспыхивали и гаснули образы.

 

А потом — свет.

 

Я приходил в себя. Всё кончилось. Результаты еще не ясны, тело сковало оцепенение, но я чувствовал, как воздух, хоть и с трудом, наполняет легкие. Где-то пробежали импульсы боли.

 

Я дышал.

 

Я жил.

 

134. Философские минутки

 

Давай, отходя от наркоза, я немного отвлеку твое сознание. Сделаю тебе подарки. Не материальные – мысли. Примешь их или отвергнешь, сможешь оспорить – в этом их универсальность.

 

Со временем я возненавидел материальные подарки. В детстве – да, новое тактильное ощущение, мечта, к которой не мог прикоснуться. С возрастом ценности меняются. Когда прикасаешься к большинству желаемого, умные мысли становятся дороже самых изысканных вещей. Надеюсь, ты уже дошел до этого рубежа. Проверим?

 

Я не угадаю, о чем ты хочешь услышать, поэтому изложу свое. Бери нужное, отбрасывай лишнее, опровергай глупое.

 

Мысль первая.

Атеист и атеизм. В интернете куча определений – неверующие, отрицающие Бога, доказывающие Его отсутствие. Глупости. Дам верное понимание. Вернемся к основам философии. Существующее – то, что мы знаем, объективно есть. Вопрос лишь в нашем осознании. Ты скажешь – кикиморы! Раз знаем о них, значит, они есть. Безусловно. Если бы их не было, мы бы не знали. Но! Существование должно быть осознанным. Кто такие кикиморы в нашем восприятии? Миф. Хотя когда-то в них верили как в реальность. Сказки для детей – объективная правда, пока они не вырастают.

 

Атеисты исходят из научности и доказательств. Никто из них не отрицает Бога – только необразованные. Атеисты признают Бога, но относят Его к мифам. Настоящие атеисты ценят историю и мифы, берегут их.

 

Мысль вторая.

Вера и суеверия. Отсечем добро и зло, религиозные детали и мнения философов. С последними не стану спорить – скоро, возможно, присоединюсь к их состоянию. Там разберемся, смогу ли я что-то им противопоставить или мы растворимся в одном небытии.

 

Итак, вера. Она помогла ранним сообществам организоваться, выработать принципы выживания. Вера – технология выживания. Без веры нет смысла сопротивляться, а значит, гибнет воля и сам носитель.

 

Запомни: вера рождает надежду, надежда питает волю, воля укрепляет веру. Замкнутый цикл, эффективный механизм. Вера необходима для жизни. Но мы исключили религии – сознательно, чтобы не спорить об их истинности.

 

Еще один момент: вера связана только с осознанной жизнью. У младенца нет веры – только инстинкты. Сознание формируется и требует объяснений, которые сначала даются через веру. Получается, сознание – главный потребитель веры. Каждый, кто осознает себя, наделен верой как основной потребностью.

 

Теперь суеверия. Это производные веры. Они могут возникать, развиваться, исчезать. Как и вера, передаются или хранятся в носителе. Но будь осторожен: если вера сохраняет жизнь, то суеверия – отклонения. Основаны на вере, но могут завести куда угодно.

 

Мысль третья.

Аксиома, доказательство и догма.

 

Аксиома – очевидное утверждение, не требующее доказательств. Оно настолько ясно, что опровергать бессмысленно. Аксиомы не основаны на вере, они – часть материального мира, но устойчивы к его изменениям. Пример: две параллельные прямые не пересекутся, даже если начнется град и землетрясение.

 

Доказательство – способ исследования мира, выявления закономерностей. Допустим, мы обнаружили закономерность. Логичное обоснование ее и будет доказательством. Пример: уголовное расследование. Доказательство – фиксация факта. Совокупность фактов восстанавливает картину происшествия. Твои отпечатки на месте преступления доказывают лишь твое присутствие, но не вину. Если у тебя есть объяснение, следствию будет сложно их использовать.

 

Догма – основа веры. Она отвергает доказательства не из-за очевидности, а чтобы сохранить монополию на истину. Догма защищает сознание от хаоса и неоднозначности мира.

 

Выводы делай сам. Я лишь поделился мыслями.

 

135. Выкормыши

 

Когда я лежал на операционном столе, а потом на реабилитации — кайфовал. Это был 2016 год. Именно тогда я осознал, насколько важно обеспечить свою финансовую безопасность. Прятать деньги в родственников — спорный вопрос: потом бывает проблематично их забрать. Лучше держать их в стороне, просто баловать подарками и помощью. Так и у них будет меньше проблем.

 

Я решил взять пример с капиталистических государств — неважно каких. Смотри, как устроено: есть верхушка, учредители, тех самых too big to fail. Их будут спасать, даже если радиоактивный пепел посыплется на головы обычных людей. Допустим, в моем частном мини-государстве такой учредитель — я один.

 

Второй этаж вниз — администрация и силовики, наемные управляющие. Их роль в этом спектакле — демократия: предложить мне условия, за которые я куплю им очередные выборы. Но выборов у меня нет, я просто описываю систему, с которой скопировал свою. А вот силовики и ответственные по направлениям — есть.

 

Третий этаж — выкормыши, или, по-граждански, средний класс. Вот тут-то самое интересное. Они участвуют в спектакле под названием честный бизнес. Жировать им не дают — силовики стригут с них дань. Управленцы приводят их в пример как социально ответственных граждан. Но на самом деле они — расходники, пища для учредителей и начальники для всех остальных.

 

Полуподвал — все остальные.

Подвал — маргиналы и наркоманы.

 

Такие выкормыши были нужны и мне. Я часто управлял чужими активами. Оформленное право собственности меня никогда не интересовало — его слишком легко отобрать под любым предлогом. А выкормыш хорош тем, что растет отдельно от меня, в легальной сфере, но с моей поддержкой. Если начнет дурить — подключатся силовики. Если попытается сбежать — его уволят. И главная прелесть: выкормыш — человек активный, с новыми идеями. Ему можно доверить создать что-то новое, конечно, под контролем. Если идея выстрелит — он еще и сам себя прокормит.

 

Важно: таких выкормышей должно быть несколько, и они должны конкурировать за внимание и ресурсы учредителя. Это их разобщает и упрощает управление.

 

Первым может стать доктор с собственной клиникой — заодно и за моим здоровьем присмотрит.

 

Давай расскажу тебе еще кое-что о капитализме и о том, почему я называю их выкормышами. Основной принцип системы: частное — хорошо, общее — плохо. Между этими полюсами мечется государство, которое по определению — коллективное образование. Не буду повторять основное противоречие системы — если интересно, Маркс в помощь.

 

Исходя из этого принципа, государство вынуждено постоянно передавать лакомые куски в частные руки — приватизация прибыли бесконечна. Но согласись, было бы подозрительно, если бы оно раздавало их одним и тем же. Нужна прокладка. Выкормыш — это и есть прокладка. Он сделал себя сам, поднялся с низов, у него денежное мышление и позитивный взгляд на жизнь. Там, где другие видят проблемы, он видит возможности. Выполнив свою роль, выкормыш продает полученное — уже без огласки. Либо передает, либо умирает.

 

У выкормыша нет хороших путей. На пути к благополучию он всегда марионетка. Он может жить лучше многих, позволить себе то, о чем другие не смеют мечтать. Но он — расходный материал. И все его молитвы — лишь о том, чтобы его ресурс не исчерпался. Потому что тогда его выбросят к другим отходам.

 

Но главное — он хороший парень. Или девка. Он до последнего вздоха будет верен системе.

 

А что делать, если выкормыш теряет берега, начинает вести себя слишком свободно, отказывается передавать то, что должен? Мы же не варвары, чтобы сразу резать его, как барана. Надо вырастить рядом нового — более бедного, более голодного, более злого. А старого — отодвинуть от кормушки. Тогда неудобный начнет терять, а новый — подхватывать его активы. Это управляемый процесс. Называется — свободная конкуренция.

 

Его красиво преподносят обществу, давая надежду: вот, мол, если ты перенимешь денежное мышление, то тоже окажешься у корыта.

 

А что в это время делает государство? Как стыдливый великан, окруженный толпой карликов, каждый из которых орет об угрозах и ужасах контроля, оно повинуется. Но учредители понимают: изгнать великана до конца нельзя. Государство — это система правил экономической игры, из которой карлики требуют его удалить. Но если это сделать, на место старого придет новое капиталистическое государство — и тогда старые учредители могут оказаться не у дел.

 

Поэтому они и поддерживают этот дуализм. К тому же, это удобно. Что-то не получилось? Ваши дурацкие правила виноваты, они ограничивают свободный рынок! Что-то получилось? Это я сам все задумал и реализовал!

 

Так и живем.

 

136. Чужая боль

 

Увлекшись реабилитацией и новыми возможностями, я совсем забыл о подруге. Мы звонили, что-то обсуждали, но как-то между делом. Пока однажды не раздался тот самый звонок. Ей стало плохо, увезли в больницу, нужно забрать кошку — одной ей не справиться.

 

Я пошел к доктору, выяснять, могу ли продолжить восстановление дома. Тот упирался, но в итоге сдался. Такси везло меня с пакетом лекарств, памяткой и графиком процедур.

 

Кошка, настороженная, все же выползла на знакомый запах. Покормил, налил воды. Принял таблетки. Вернулся к работе — дела шли штатно, лишь несколько запросов требовали внимания. Разобрался, позвонил подруге. Она поблагодарила за звонок, сказала, что чувствует себя неважно, но все будет хорошо.

 

Ночью проснулся от воспоминания о ее запахе. Пустая подушка рядом, кошка — на ее стороне кровати. Здоровым не понять: когда два измученных болезнями тела лежат рядом, им иногда нужна именно своя одинокая сторона. Близость может ранить, когда боль поглощает соседа, и лучшее, что ты можешь — не мешать. Дать найти то положение, где станет чуть легче.

 

Но сейчас ее не было. Мне стало проще — я не мог ей помешать. Прижал подушку.

 

Вырвавшись из больницы, не мог сидеть дома. Еще болело, но организм требовал движения — дышать, ходить, жить. По делам приятно было встречаться лично. Я возвращался к жизни, с каждым днем чувствуя новые силы. Диета раздражала — ни стейка, ни вина, ни даже мороженого. Только время, которое я заполнял работой.

 

С подругой созванивались редко. Она сама сказала: позвоню, когда станет лучше. Я понимал такое состояние и не тревожил.

 

Поэтому так обрадовался, увидев ее номер. В тот момент ел, понадобилось время проглотить, запить, ответить.

 

— Привет! Как ты?

 

Но ответил незнакомый голос:

 

— Вы родственник [Имя Отчество]?

 

— Я ее гражданский муж. Что случилось?

 

— Можете связаться с близкими родственниками?

 

— Наверное. Что передать?

 

— К сожалению, [Имя Отчество] скончалась сегодня. Реанимация не помогла. Нужно, чтобы родственники забрали тело.

 

Я не думал, что это случится так. Она просто была — со своими болями, глупыми шутками, простой и чужой в этом городе, как и я.

 

— Вы можете помочь с родственниками? — голос вернул меня в реальность.

 

— Минуту.

 

Я искал контакты. Мы не оформляли отношения, просто выживали вместе. Нашел: она просила что-то отправить маме, там были ФИО и телефон.

 

— Сможете чем-то помочь? — настойчиво повторили в трубке.

 

— Конечно. Куда перезвонить?

 

Записал номер, положил трубку. Сидел в тишине.

 

Я так увлекся своими проблемами, что ни разу не спросил, что с ней. Видел, что ей плохо, но лишь сейчас, когда стало поздно, разум корил за невнимательность.

 

Говорят, мужчины не плачут. Внешне — да. Я не вытирал слез, просто смотрел в пустоту за окном. Но впереди было худшее: сказать незнакомой женщине, что ее дочь мертва.

 

Я репетировал слова, но все варианты казались неправильными. Собрался с силами, набрал номер.

 

Не буду пересказывать. Горечь была с обеих сторон. Я молча ждал, пока на том конце пройдут те же этапы, что и у меня. Когда мать перестала плакать, начались вопросы: где забрать, какие документы. Я не знал всех ответов.

 

— Я перезвоню в больницу, уточню, — сказал я, чувствуя, что должен помочь в последнем пути того, кто был мне дорог.

 

Выяснил детали, объяснил, что мать приедет через пару дней. Кошка бегала по квартире, будто ничего не случилось.

 

Мать приехала, стояла на пороге, не решаясь войти. Я извинился за беспорядок — от уюта, который создавала ее дочь, почти ничего не осталось. Она узнавала некоторые вещи, просила сложить в пакет. Я помогал, готов был отдать все. Набралась гора чемоданов и пакетов — у девушек всегда больше вещей.

 

— Слушайте, — очнулась мать, — нам же надо за ней ехать. Я еще даже в больнице не была.

 

— Вызову такси, поедем вместе, — настоял я. — Вещи подождут.

 

Вспомнил про кошку, добавил корма.

 

— У вас была кошка? — удивилась мать.

 

— Есть. Просто прячется от чужих.

 

Взял таблетки, вызвал такси. В машине мать, чтобы не думать о главном, засыпала вопросами:

 

— Давно жили вместе? Как вам было?

 

Я рассказывал о хорошем, хотя плохого и не помнил — мы даже не ссорились.

 

В морге началась своя суета. Транспортировка, цены. Мать растерялась.

 

— Вы оформляйте документы, а я решу, — предложил я.

 

— Но как?..

 

— Не переживайте.

 

К вечеру все было готово.

 

— Как нам быть? — спросила мать. Обратный билет еще не куплен.

 

— Вернемся в квартиру. Вы переночуете там, завтра доделаем. А я найду хостел.

 

— Не хочу вас стеснять. Может, где-то рядом снять?

 

— Вам важно побыть там, где она жила.

 

— Но я там ничего не знаю.

 

— Давайте сначала вернемся.

 

Ехали молча. У меня не осталось слов. В морге я лишь мельком взглянул на подругу — не хотел запоминать ее холодной. Где-то в памяти она еще дышала.

 

Дома оказались уже поздно.

 

— Ложитесь на кровать, я на кухне, — предложил я.

 

Она попыталась возразить, но я добавил:

 

— Кровать хозяйская. Она еще помнит ее тепло.

 

Мать сдалась.

 

Ночью не мог уснуть. Кошка хозяйничала в темноте. Утром мать рассказала: та снова пришла на ее сторону кровати. Женщина попыталась погладить, но кошка вырвалась — не приняла чужую.

 

За завтраком из остатков холодильника я задумался:

 

— Может, заберете ее? Она хорошая, просто бенгалка, со своим характером.

 

Мать отнекивалась: не знаю, дорогая порода.

 

— Я один не смогу ухаживать. Она больше с вашей дочерью дружила. Подумайте.

 

Решили подумать. Потом собрали вещи, нашли билеты. Я снова напомнил о кошке. Мать согласилась.

 

— Дайте номер карты, переведу на похороны, — попросил я. Наличных почти не было.

 

— Извините, я не поеду. Для меня она все еще жива, просто вышла в другую комнату.

 

Мы обнялись. Я вытер глаза.

 

— Простите меня.

 

Кошка бегала по квартире, не понимая, что ее мир изменился навсегда.

 

137. Большая проблема больного

 

Тут я хотел бы сказать несколько слов о состоянии пораженного болезнью. О его мироощущении.

 

Случается так, что боль поглощает сознание. Больной ищет помощи у врачей, у других, но не получает её — либо получает, а облегчения нет. Это очень неприятное состояние.

 

Я презираю современных психологов. Потому что они не выполняют свою функцию, лишь имитируют деятельность, на платной основе, в рамках, заданных экономической системой. Презрение моё — не ко всем, конечно. Есть и те, кто ещё сопротивляется. Но их тоже сломает. Рано или поздно.

 

Лично мне никто не помог. Я выбирался сам. Как видишь — с фатальными ошибками, со страшными потерями. Но победа над болью — это не просто её устранение. И даже не победа над болезнью. Это — перехват управления. Отобрать у боли своё тело и разум.

 

Иногда это можно сделать в одиночку. Иногда без психолога не справиться. Но пойми: ты умираешь не тогда, когда останавливается сердце. Многие умирают раньше — эмоционально, запершись в собственных ощущениях. Больной перестаёт взаимодействовать с миром, будто уже не живой, раздавленный тяжестью своего состояния.

 

Попробуй преодолеть это. Через боль, через усилия, труд. Может, помощь нужна не тебе — а кому-то рядом. Это даст цель. Даст волю. И если воли хватит — ты решишь главную проблему. Не только свою. Возможно, и чужую.

 

138. Другая жизнь и половой вопрос

 

Проводил маму бывшей подруги. Пристроил к ней кошку, отправил денег на похороны – надеюсь, хватило. Какое-то время еще переписывались, в основном о хвостатой. Присылали фото, я радовался её новым условиям. Учитывая родословную, её даже взяли в местный клуб. Родовые травмы заросли, вернее, были заметны, только если специально расчёсывать шерсть определённым образом. Её свели с котом, и у меня до сих пор хранятся фото – счастливая морда с котятами. Хищница нашла себя в новой семье.

 

А я остался один. Девушки сейчас скажут – недолго горевал. Пусть. Она до сих пор согревает память о том времени. Возможно, прояви я больше внимания, смог бы вытащить обоих, подарить нам ещё немного совместных дней. Но глупо бороться с действительностью. В этой жизни я видел несколько смертей, и эта – среди тех, что печалят.

 

Надо было жить дальше. Долго думал, как. Как объяснить здоровой, что я такой, какой есть? Или найти такую же, чтобы избежать лишних объяснений. Крайности не нужны. Пошёл прямо – зарегистрировался на популярном сайте. Доктор разрешил через три-четыре недели выпить, но в меру. Один-два бокала вина, можно слегка нарушить диету. Мечтал о стейке – устал от варёного и пресного. Так и написал: к такой-то дате ищу спутницу для вина и стейка. Праздник в одиночку не радовал.

 

Отклики были много, в основном шлак – эскортницы, проститутки, алкоголички. Не всегда хотелось проверять догадки, так что формат откликов быстро надоел. Начал писать девушкам сам, иногда даже без фото, пытаясь через диалог понять, что у них в голове. Время шло, вариантов не было. Уже подумывал о гуманойдке – вроде неплохо получилось, может, и под вино проще будет разобраться, что меня в ней смущало. Были пробные встречи: в переписке общие темы находились, а при встрече оказывалось – разные люди.

 

Странное дело – мои друзья, посочувствовав утрате, начали предлагать свои варианты. Решил пока воздержаться, но держал в уме на случай полной безнадёги.

 

Как-то написал очередной девушке, ожидал, что проигнорирует или заблокирует. Написал почти как есть: лечился, оперировался, закончил восстановление. Доктор разрешил выпить, но одному не хочется. На нейтральной территории, в приличном месте. А она отвечает:

 

— Хорошо, только место выберу я.

 

Окнул. И ждал предложения. Если бы выбрала что-то пафосное – не вопрос денег, просто не моё. Дискотека с грохочущей музыкой – тоже не формат. Но если бы предложила уютное место – почему нет? Даже если ничего не выйдет, просто приятно проведу время.

 

Предложила. Посмотрел по карте – пути подхода, пути отхода. Меню в норме, цены не завышены. Всё, что хотел – стейк и красное вино – в наличии. Согласовали встречу.

 

Взаимного впечатления не случилось. Говорил в основном я, нёс чушь о том, как прекрасна жизнь, которую давно не пробовал на вкус. Девушка соглашалась, не распространялась о себе, но и не мычала односложно – ответы были развёрнутыми, осмысленными. Подумал: и ладно, каждый получил своё. Я – стейк и вино, она – возможно, просто хотела посетить это место.

 

Тут мой организм, отвыкший от жирного и алкоголя, подал сигнал. Извинился, сказал, что отойду. Шутки ради, поскольку страстной романтики между нами не возникло, попросил:

 

— Если решите уйти, пока меня нет, пожалуйста, не оставляйте деньги за свою часть. Придётся вас искать, чтобы вернуть.

 

Удалился. В туалете организм вернул мне чудесные продукты, которыми я только что наслаждался. Видимо, действительно отвык. Вернулся – а она всё ещё сидит и ест.

 

— А вы думали, я уже сбежала? – сказала она. – Я ещё не доела.

 

Улыбнулся, отодвинул свою тарелку.

 

— Что-то не так? – спросила.

 

— Всё отлично, просто организм после диеты не оценил мой энтузиазм. Вроде как наелся.

 

Посидели ещё, поговорили ни о чём. Потом она сказала, что ей пора. На том и расстались.

 

Этот опыт слегка пошатнул мою уверенность. Болезнь подпортила внешность, но с похудением я стал выглядеть моложе. Не атлетичнее, конечно. Хотя многие моложе меня сейчас выглядят как жертвы порока.

 

Женщинам за секс я платил всего четыре раза. Каждый случай помню и могу обосновать.

 

Первый раз – катались с начальником по семинарам. Приехали в город, сняли квартиру посуточно вместо отеля. Выпили пива перед сном, я сел готовиться к завтрашнему мероприятию, а начальник, видимо, добавил ещё чего-то. Через сорок минут распахнул дверь с громогласным:

 

— Пойдём блядей снимем!

 

Как ни уклонялся – не отставал. Уважаемые женщины, используйте мужей перед командировками, чтобы подобные мысли не застилали им рассудок.

 

В итоге он меня достал. Скрыться в квартире было негде. Внёс новацию в его план:

 

— Блядей – долго и муторно. Давай сразу проституток, зато гарантированный результат.

 

— А ты сможешь?

 

Полез в интернет. Через пару часа две девушки переминались у нашей двери.

 

Второй раз – мне стукнуло 33. Решил отметить. Думал попробовать негритянку, но где с ними знакомиться – не знал. Интернет в помощь. Устроил себе знакомство с другим цветом кожи. Не понравилось. Может, девка такая попалась, но закончить не смог. Брезгливость к проституткам у меня сильная – сразу после вынес всё постельное на помойку. Потом отмылся, успокоил мозг и вызвонил бесплатную подругу – на ней и оторвался.

 

Третий раз – я уже болел. Закончили проект, заказчик махнул рукой:

 

— Угощаю!

 

Привезли в элитный бордель. Чувствовал себя неважно, но отказываться было неудобно. Выбрал одну, натянул резинку и полтора часа её переворачивал. Устал, она начала полировать мой орган – тоже через резинку. Когда время вышло, махнул рукой – фиг с ним.

 

Спустился – внизу что-то вроде кафе со стриптизом. Один из наших вился вокруг экзотической танцовщицы. Попросил у меня мелочь, я нащупал в кармане пару сотенных – отдал. Заказал капучино, нагнулся, чтобы остудить. Не знаю, что у того парня вышло с мадам, но она подошла к нашему столику, швырнула мои сотенные в чашку и рявкнула:

 

— Это вам на такси, мальчики!

 

Брызги плеснули мне в лицо. Я даже не видел её – наклонялся к кофе, только голос услышал. Но пострадал за всех. Отодвинул чашку, пошёл умываться. Настроение испорчено, кофе пропало.

 

Четвёртый раз – тоже во время болезни. Искал подработку. Потенциальный клиент, пока я объяснял перспективы, потащил в заведение со стриптизом:

 

— Ты там почувствуешь себя мужчиной!

 

Отказа не было, диалог продолжался – пришлось идти. Шумно, постоянно подсаживались девки. Меня это не трогало, а клиент был в восторге. Конфликт начался, когда ко мне попыталась подсесть очередная работница. До этого она терлась о какого-то слюнявого бегемота через столик. Я брезгливый – предложил ей пойти помыться, прежде чем подсаживаться.

 

Разгорелось. Подошла охрана, начали выяснять, почему оскорбляю работниц и клиентов. Клиент вступился – нас вытолкали обоих. По его лицу было видно – недоволен. Надо было спасать ситуацию.

 

Увидел двух явно работающих девушек приличного вида. Схватил за локти:

 

— Работаете?

 

Кивнули. В охапку – в такси, ближайший почасовой отель. Отдал ему вторую, парень оттаял. Не понимал, зачем ходить туда, где только трутся, если можно сразу всё. Сделку согласовали с утра.

 

Сидел, грустил, думал – не пора ли пятую попытку. И тут та, с которой недавно расстались, написала через несколько дней:

 

— Чем занят?

 

Ответил, что работаю, но могу отложить. Она пригласила к себе. Вскочил в такси, заскочил в аптеку и винный, приехал. Оказалось, я был самым адекватным среди её вариантов. А отстранённой была потому, что муж был дома – вот он уехал в командировку.

 

Мужчины, перед командировкой ебите своих женщин – не оставляйте их голодными.

 

Так и начались наши встречи.

 

Что касается отношений – будьте разборчивы. Ваше дело, конечно, но я предпочитаю соло в уединённой обстановке. Даже если в молодости, насмотревшись порнухи, были какие-то фантазии – они так и остались фантазиями. Я брезглив в этом вопросе.

 

Совет: не ебите обезличенных девушек. Все, с кем я был, имели профессию, многие – образование. Архитекторы, начальницы, руководительницы. С ними приятно было общаться и в перерывах. Перед началом лучше обговорить желания и возможности – чтобы не было обманутых ожиданий.

 

Половая жизнь должна приносить удовольствие, а не проблемы и болезни. Моё мнение.

 

139. Завершение опытной эксплуатации, офис и молодое поколение

 

Оба банка сгорели. ЦБ копался в них несколько месяцев. Наши вышли сухими — только благодаря новой схеме. Пришлось ждать, но хотя бы процент для поддержания штанов был обговорен, а кое-где я даже настоял на увеличении объемов. Деньги были нужны. Партнеры пошумели — зачем лезть, когда и так все работает? Но потом один начал строить что-то свое, и решение приняли. Процесс затянулся, и к моменту, когда большие дяди дали добро на схему, стоял уже 2017-й. Можно было запускать.

 

Почему дяди? А кто они? Когда преступление перестает нести риск, эти люди уже не имеют отношения к пацанам. Я их не уважаю — только деловые отношения. По моим понятиям, они достойны презрения, каких бы вершин ни достигли. А то, что я о них руки мараю — работа такая. Приходится терпеть всякую сволочь. Наверное, есть те, кто и обо мне так же думает. Что ж, все взаимно.

 

Тем временем дела шли по-разному. Наши монополисты начали выдавливать меня из бизнеса топливных перевозок. Кусаться со мной не хотели, да и не нужно было — отпускные цены росли, и в перепродаже я уже не мог конкурировать. Но новую организацию надо было кормить. К счастью, подоспел доктор. Открыли ему клинику, а в главные учредители я записал одного из своих силовиков. Параллельно пробовал другие легальные направления, пока были деньги. Для этого сняли офис со знакомым.

 

Идея своего представительства витала давно, но раньше не хватало средств — все уходило на лечение и текущие проблемы. Теперь появилась возможность. Выбрали захламленное помещение в тихом районе. Важен был объем на вырост, а не красота. Пришлось поработать: убрать хлам, сделать косметический ремонт. Сначала обратились к специалистам, но, увидев их расценки, решили справиться сами. Деньги были, но их можно было вложить лучше.

 

Первые пару месяцев мы со знакомым вывозили мусор, скребли полы и стены. На уборку наняли девушек — не мужское это дело. А вот покраска, проводка, установка дверей, сборка мебели — тут справились сами. Только помощников молодых подключали.

 

И вот один из них — вроде не дурак, исполнительный, но что-то не так. Делает, что скажут, но вечно с накладками. В тот раз знакомый попросил его переставить ящики от мебели, а я как раз заносил в офис расходники. Парень вынес ящики из кабинета и поставил их в коридоре — прямо на моем пути. Если бы сделал это раньше, я бы их заметил. Но он сунул их мне под ноги в тот самый момент, когда я проходил, и с чувством выполненного долга вернулся помогать. Я споткнулся и полетел вперед вместе с коробками.

 

О, как я орал тогда. Не от боли — от бешенства. Вывод напрашивался сам: молодежь разучилась работать в коллективе. Они не просчитывают последствия своих действий. То, что для нас было естественным, для них — темный лес. Парень-то неплохой, старается, но на таких мелочах все рушит. Выносишь мусор в коридор — либо тебя за это прибьют, либо, как в моем случае, кто-то расшибится. И дело не в тупости — им просто вбили в голову идеи про финансовую независимость и личный успех, но не объяснили, что без умения думать о других ни того, ни другого не добиться.

 

Парень метался, осознавая, что накосячил. Я позвал его ближе.

 

— Если думаешь, что я на тебя ору, — начал я, — то ошибаешься. Я ору на того идиота, который не научил тебя жить в обществе. На преподавателей, которые не объяснили, что нужно думать наперед, а не тупо выполнять команды. Я ору от бессилия — потому что у меня нет времени переделывать то, что в тебе уже сломали. Так что просто помоги собрать эту хрень и навести порядок.

 

Парень выдохнул с облегчением и бросился исправлять последствия.

 

Взрослые, считающие себя зрелыми, запомните: коллектив — это важно. Научите своих молодых и неумелых простым правилам совместного существования. Потому что школы этому больше не учат.

 

140. Общество и ты

 

Раз уж зашёл разговор о воспитании, вот тебе философские размышления для понимания жизни.

 

Тема огромная, и смотреть на неё можно с разных сторон. Я разберу лишь узкий пласт — в нём возможно будут противоречия, и я буду перескакивать между областями.

 

Начнём с простого. Что ты первое помнишь из детства? У каждого будет свой ответ, но меня интересует конкретное. Думаю, ты вспомнишь людей, от которых зависел — маму, папу, бабушку, воспитателя. Вряд ли в твоей памяти всплывёт картина: я лежал в гордом одиночестве в лесу, мимо пробегала белка, и тут я осознал жажду жизни, вцепившись в неё мёртвой хваткой. Абсурд, правда? Да, бывали Маугли, но не массово. Даже в самых отсталых странах первое воспоминание связано с теми, кто помогал выжить.

 

Вывод прост: человек всегда рождается в обществе. В каком именно — другой вопрос, но сейчас не об этом.

 

Общество, в котором ты растешь, само является частью чего-то большего. И здесь возможны три сценария.

 

Первый. Большое общество относится к твоему кругу нейтрально. Ты взрослеешь, преодолеваешь детские трудности, учишься. Постепенно твоя семья расширяется — не в плане новых родственников, а в том, что окружающие не кажутся врагами. Они не друзья, но и не угроза. Ты становишься частью этого мира. Всё нормально.

 

Второй. Твой ближний круг пользуется уважением, и большое общество встречает тебя с восторгом. Тебе открывают двери, дают больше доверия, чем другим. Ты не знаешь иного отношения, поэтому для тебя это просто норма.

 

Третий. Всё плохо: большое общество отвергает твой мир. Ты с детства видишь в нём врага. Но поскольку другого опыта нет, эта враждебность кажется естественной.

 

Три варианта: нейтральный, оптимистичный, негативный. Выводы?

 

— Личность приспосабливается к любым условиям.

— Общество лепит человека по своему образу.

 

Но жизнь редко идёт по чистым сценариям. Они смешиваются, меняются. Сегодня общество любит тебя, завтра ненавидит. Однако, несмотря на его отношение, ты всегда будешь стремиться быть частью системы — потому что так безопаснее. Вне общества человек деградирует. Одиночка не выживает и не оставляет потомства.

 

Воля? Да, бывает, что чья-то мысль меняет общество. Но воля не рождается в вакууме. Даже гениальная идея — это переосмысление чужого опыта. И гениальной её делает не автор, а признание общества.

 

Индивидуальность — такой же продукт системы, как и сам человек. Если общество отвергает её, ты становишься изгоем. Но возможно, однажды оценка изменится.

 

Почему 80% беглецов от наказания всё равно ловят? Потому что от общества не убежишь. Если оно решило, что ты виновен, оно тебя достанет.

 

Исключение? Только если ты убежишь (или "сбежишь") в другое общество. И даже тогда побег будет успешным лишь в одном случае — если ты окажешься полезен ему на свободе.

 

Твоё положение определяет не ты, а социум. Не спеши отделяться — вряд ли получится. Но если общество подхватит твои идеи, оно вознесёт тебя выше всех.

 

Подумай об этом.

 

141. Национальный вопрос

 

Я о нём молчу, потому что у меня его никогда не было. По крайней мере, пока.

 

В старые времена, будучи мальчишками, мы могли высмеять чьи-то особенности, но не привязывали это к национальности. Многие выглядели как обычные русские, а потом вдруг оказывались чеченцами, осетинами, бурятами. Экономика изменилась – и у них резко обострилось чувство национальной идентичности.

 

Уже полыхал Нагорный Карабах, потом началась первая чеченская. Но когда у меня случились проблемы, знаешь, кто приехал меня выручать? Три русских богатыря, два чечена и один молдаванин.

 

Однажды после тюрьмы рядом со мной остановилась машина. Из окна выглянул знакомый армянин, предложил подвезти. По пути попросил разрешения взять попутчиков – так, на бензин. На заднее сиденье сели двое нерусских парней. Неважно, какой они были национальности. Важно, что случилось потом.

 

Мы уже ехали, когда они что-то сказали моему приятелю. Он резко затормозил, выскочил из машины, вытащил их одного за другим и начал избивать. Я не понял сути конфликта, но спросил:

 

— Могу помочь?

 

Он был бывшим самбистом, мастером спорта, поэтому только отмахнулся:

 

— Спасибо, дорогой, сам справлюсь.

 

Закончив с парнями, он зло сел за руль и рванул с места. Я спросил, в чём дело. Сначала он уходил от ответа, но потом попросил не искать этих двоих. Оказалось, они сказали ему:

 

— Земляк, давай ёбнем этого русского.

 

Вот он и взорвался.

 

Потом он что-то буркнул на своём языке и снова остановился. Вышел, открыл заднюю дверь – видимо, у одного при драке выпал кошелёк. Он поднял его, пересчитал деньги, протянул мне. Я отказался.

 

— Нехорошо получилось, — пробормотал он недовольно.

 

— Они же тебе за бензин задолжали, плюс настроение испортили, — поддержал я.

 

Он швырнул кошелёк, сунул деньги в карман и наконец улыбнулся:

 

— Это верно!

 

Мы поехали дальше.

 

Это единственный случай в моей жизни, когда был хоть какой-то намёк на национальную рознь. В остальном у меня прекрасные отношения со всеми. По крайней мере, с теми, кто говорит по-русски.

 

Я уверен: когда общество оздоровится, люди будут уважать в друг друге особенности, а не искать различия.

 

142. Мысленный эксперимент

 

Давай еще немного философии – я это люблю.

 

Если хочешь что-то понять, особенно то, что нельзя взять в руки, – мысленный эксперимент единственный способ. Качай умственные способности: чем сильнее мозг, тем меньше шансов на логические ошибки.

 

Возьмем экономику. Что это и как к ней подступиться? Идем к истокам: с древнегреческого «экономика» – «правила ведения домашнего хозяйства». Значит, государство – наш дом, а правила, по которым мы в нем живем, и есть экономика. Просто?

 

Теперь вопрос: какая экономика сейчас у большинства стран? Капиталистическая. А это значит, что блага распределяются по имущественному цензу. Главное имущество – капитал. Чем он больше, тем больше благ ты можешь присвоить. Если капитала нет, но есть труд – твои блага ограничены его стоимостью. Если не можешь продать труд – общество «справедливо» лишает тебя всего.

 

Но что нужно для роста капитала? Прибыль. Отбросим учебники и попробуем разобраться сами. Начнем эксперимент.

 

Представим крошечную экономику из трех субъектов. Они производят, потребляют и постоянно обмениваются.

 

Современная теория говорит: у каждого субъекта должен быть собственник, который управляет им ради прибыли. Обмен регулируется спросом и предложением.

 

Допустим, они проработали долгое время, сохранив свои позиции. Возникла ли у кого-то прибыль? В теории – да, но на практике нет. Они просто поглотили прибыль друг друга в «честном» обмене.

 

Вывод первый: прибыль появляется, только если обмен несправедлив. То есть прибыль – это возможность одного обмануть остальных.

 

Значит, если кто-то получил прибыль, другие понесли убытки. Их положение ухудшилось. Прибыль – это неэквивалентный обмен. Капитал – отрицание справедливости.

 

Усложним эксперимент. Добавим банк – он нужен для денежных операций.

 

Допустим, у одного появилась прибыль и, следовательно, капитал. Он кладет его в банк на депозит. У других – убытки, и чтобы покрыть их, они берут кредит под процент.

 

Из чего состоит процент? Из платы вкладчику и прибыли банка.

 

Но чтобы вернуть долг, проигравший должен снова получить прибыль. А единственный способ – обмануть кого-то еще.

 

Так экономика превращается в войну всех против всех. Одна несправедливость множится: пострадавшие пытаются отыграться, обманывая других еще хитрее.

 

Масштабируем это до реальности – и понимаем, почему компании и люди обречены на банкротства, почему общество озлобляется, почему безразличие становится нормой. Это защитная реакция на систему, построенную на несправедливости.

 

Конечно, возможны временные союзы. Двое проигравших могут объединиться против удачливого третьего, чтобы вытеснить его с рынка. Но это лишь передышка перед новой схваткой.

 

Кто-то скажет: какая конкуренция между производителем обуви, телевизоров и добывающей компанией? Они же в разных сферах! Но настоящая конкуренция – борьба за капитал. Производитель холодильников купит транспортную компанию не для эффективности, а ради дополнительной прибыли и власти.

 

Пока есть возможность расти, капитал будет пожирать сам себя. Сильные будут давить слабых, слабые – объединяться против сильных. А монополисты – паразитировать на обществе, лишая его выбора.

 

Это не теория. Это естественный закон системы.

 

Не говори, что я так думаю, потому что преступник. Я преступник, потому что преступаю закон. А думаю я так, потому что вижу, как все устроено.

 

Позже разберем, что такое преступное мышление и что страшнее – воровство или равнодушие. И поговорим о страхе. А пока – подумай.

 

143. Преступная жизнь, честь и справедливость, укус

 

С 1990-х всё стало размереннее. Исчезла лихость, романтика. Какой риск, если закон теперь расширили так, что общество от справедливости отодвинули настолько, что хоть жмуров на улицу кидай — никто искать не станет.

 

Разница между уличным бандитом и организованным преступником? В организации, как бы банально это ни звучало. Первый лезет в драки, жжёт машины, ломает двери — он пехота, расходник. Второй — прячется на виду. Ему не нужно внимание, но и затворником быть нельзя. Настоящие деньги любят тишину.

 

В последние годы я решал организационные вопросы, а не придумывал схемы. Настоящие преступники теперь в офисах. Они не хвастаются уголовным прошлым и избегают тюрьмы.

 

Нам дали банки, настроили софт, осталось только продавать услуги. Я ведь говорил — торговал "персоналкой". К 2017-му она уже никому не была нужна. Помню, перед операцией пытался сбыть базу: десятки тысяч записей с паспортами, телефонами. Флешка улетела в урну. Никакой ценности. Ваши данные уже давно проданы.

 

Но с банками открылись новые возможности. К данным я прикладывал копии паспортов, подписи, печати организаций. Это уже давало доход. Представь: заказ на конкретного человека со всеми его документами, подконтрольными фирмами, подписями ответственных. И главное — никаких последствий. Все заинтересованы в молчании, включая правоохранителей.

 

Ещё одна деталь: моя схема включала налоги. Теперь успех зависит от того, сколько ты отстегнёшь государству. Нельзя просто вывести всё и не платить. Капиталистическая система с благодарностью примет любые деньги, даже если они испачканы кровью её граждан. Не про взятки — они отдельно. Про налоги. Платишь с преступной деятельности — государство будет тебя защищать. Подумай над этим.

 

Всё это было даже скучно. Я наконец мог жить. Не курорты меня манили — хотя пришлось побывать и там, — а Тунис и Китай. Места, куда не попал, работая в IT-корпорации. Сначала я поехал в Карфаген, к Ханнибалу Барке. Да, у нас пишут "Ганнибал", но наследников Карфагена это оскорбляет. Я уважаю это.

 

Честь. Кто-то закричит: какая честь у преступников? Самая что ни на есть реальная. Именно из-за неё я не могу раскрыть имена, даже мёртвых, не могу дать детали, которые сломают чью-то жизнь. Да, бывает, один ломает другого — из-за слабости, предательства. У меня таких причин нет. Я могу взять справедливость сам. Для этого у меня теперь новые руки и ноги. Хотя старые уже еле слушаются, а тело подточено болезнью.

 

Справедливость не вымаливают. Её не получают из жалости. Её можно только взять. Это результат труда. Запомни, когда в следующий раз заноет от несправедливости мира: может, дело в твоей лени?

 

Но ближе к делу. Рано или поздно те, кто считают себя выше, решают, что ты лишний. Мол, справятся без тебя. Я предупреждал новых компаньонов: нужен силовой блок. Чтобы перехватывать удары и бить в ответ. Меня не услышали. И они начали пропадать.

 

Теперь не в моде перестрелки на улицах и трупы в подъездах. Такие методы отложены до смутных времён. Нет тела — нет дела. Может, сам уехал? Или в ночлежке с амнезией сидит, очнётся через двадцать лет. Пока нет причин искать.

 

Со мной было сложнее. Я никогда не цеплялся за имущество — только чужим пользовался. Компаньоны записали себя авторами схемы, мне оставили роль технаря. Я редко появлялся на дележе прибыли, жил в съёмных квартирах, но имел полный доступ к банкам. Когда один забеспокоился насчёт пропажи другого, а потом и сам исчез — я понял, что делать.

 

Мои новые руки и ноги уже шли к куратору. Не было времени на предсмертные письма — оформили как жёсткий несчастный случай. Показательно. Чтобы другая сторона поняла. Позже я узнал: мы друг друга поняли.

 

Меня не смогли устранить. Даже укусить. Моя организация уже могла ломать челюсти. Я решил взять паузу, дать им время подумать. Так подошла весна 2018-го.

 

144. Деревня

 

Только сейчас я понял, что не знаю, как живут другие. Они превратились из смелых и уверенных в загнанных, жалких. Замызганных — точнее не скажешь. Так теперь выглядит большинство, особенно за МКАД и КАД.

 

Можно было уехать в любую «цивилизованную» страну, но я выбрал деревню. Нашу, умирающую. Повезло: у одного из моих кошельков — думаю, объяснять не надо — в глухой деревеньке умер отец. Дом пустовал, а мне как раз нужно было укрыться на неопределенный срок. Предлагали комфортные варианты, но мне требовалось одиночество. Я устал от общества. Разочаровался в нем.

 

Выплыло само собой — покосившийся домик на окраине, с печкой и сортиром на улице. Ни душа, ни удобств. Именно то, что нужно. Я хотел увидеть другую жизнь, поэтому, взяв ключи, запретил себя сопровождать.

 

Расписание автобусов изучил, дорога — пара часов с пересадкой. Билет, ноутбук в рюкзаке, чемодан лекарств — и я отправился в новую реальность.

 

Из детства помнил коровьи лепехи на грунтовке, жужжание шершней в летнем зное. Слепней, оводов. Но их время еще не пришло. Ожидал нечто подобное, но ошибся.

 

Приехал — и не наступил даже в навоз. Животных почти не держат. Мешают законы, правила. Кур отнимут, если разведешь лишних. Остались только кошки да собаки. Главный кормилец — огород.

 

Нашел дом. К двери пробирался через подтаявшие сугробы. Замки скрипели, дверь еле поддалась. Внутри — сырость, холод. Хуже, чем на улице. Ранняя весна. Включил свет — тусклый, желтый.

 

Можно долго рассказывать про открытия городского жителя в деревенском быту, но кратко: нашел печь, рядом — поленья. Старик, видимо, приготовил, да не успел. Засунул дрова, чиркнул спичкой — дым повалил в комнату. Осмотрел печь, нашел задвижку. Открыл — дым ушел в трубу. Понадобилось несколько дней, чтобы научиться топить правильно.

 

В соседней комнате — кресло у окна. Старик, наверное, сидел здесь, глядел во двор. Мне понравилось. Приоткрыл окно, сел. Дым рассеивался, холод отступал. Постепенно стало теплее. Когда гарь выветрилась, закрыл окно.

 

Нашел два старых ртутных градусника: один внутри, другой на улице. Лед на втором скрывал показания. Ночевать было неуютно. Наутро позвонил кошельку — спросил, как тут жил его отец.

 

Звонок — отдельная история. Пришлось бегать по участку, карабкаться по лестнице к крыше, пока не поймал связь. Раздражало. Выслушал советы, сказал, что составлю список необходимого.

 

Порядок навел, даже поел. С моими болячками диета строгая, но сейчас можно послабее. Посуду помыл — и оказался в луже. Под умывальником стояло ведро. Переполнилось. Вынес.

 

Список отправил.

 

Вечером включил дедов телевизор. Переключал каналы — нигде не задерживался. Помнил советские передачи: научные, информационные. Сейчас их можно найти в Сети. Да, там была пропаганда, но она не перекрывала полезное. Здесь же — сплошной поток. Как в «Чужих среди нас», только без очков.

 

Реклама — та же пропаганда. Вдалбливает: покупай, потребляй, не думай. Даже кулинарные шоу — и те вторили общему курсу. Природу показывали только через призму «святых мест», храмов, благословений. Будто наука умерла, а мир вернулся в XVII век.

 

Лег спать в шоке. Утешало одно: сырость отступила, в доме стало тепло. Дождался, пока угли прогорят. Вычистил золу, заложил новые дрова — пусть сохнут до утра. Закрыл задвижку. По комнатам поплыл запах сухого дерева.

 

Этот простой ритуал меня заворожил. Городской житель не чувствует дома. Он платит за квартиру и думает, что владеет ей. Но это иллюзия.

 

Дом — крепость против внешнего мира. В городе ты не участвуешь в его жизни: сломалось — вызвал мастера. Здесь же всё иначе.

 

Деревенский дом дышит. Протопишь печь — сырость уходит. Перестанешь — возвращается. В средней полосе дома отапливают десять месяцев в году. Без ежедневного труда жилье рассыплется.

 

Жизнь — это борьба. Горожане забыли об этом. А те, кто забыл, — обречены.

 

На следующий день у дома выстроились машины. Ставили антенну, везли дрова. Кошелек притащил галоши, постельное белье, химию.

 

— У нас тут клещи, — сказал, протягивая баллончик. — Как снег сойдет, лучше не ходить босиком. А это от комаров.

 

Поблагодарил.

 

Шум привлек соседку. Бабка сначала подошла к кошельку, но тот направил ее ко мне.

 

— Вот, знакомьтесь, — сказал он. — Он тут поживет.

 

Бабка обрадовалась.

 

— Молодых-то у нас мало, — затараторила она, сыпля подробностями: где председатель, где участковый. Я кивал, но сам рассказать пока ничего не мог.

 

Так началась моя новая жизнь.

 

145. Местные, мироед, часы и фельдшер

 

Теперь у меня был интернет. Я заботливо накрыл старый дедов телевизор — найденной в шкафу небольшой скатертью. Мозг понемногу остывал от первоначального дискомфорта, привыкая к новому быту.

 

Видимо, по инициативе бабки, ко мне начали заглядывать местные. И каждый раз искренне расстраивались, узнав, что я здесь ненадолго. Они определи мне статус — дачник. Так же они называли всех, кто приезжал пожить временно.

 

Люди попадались разные. Алкашам я сразу дал понять, что ходить ко мне бессмысленно. Даже к калитке подходить не стоило. Один так рвался познакомиться, что в него полетело полено с поленницы. Этого хватило — после они меня обходили стороной.

 

С интересом наведался участковый. Я остановил его у калитки и дальше не пустил. Он хитро щурился, пытаясь заглянуть за мою спину, потом попросил документы.

 

— Основания? — я четко задал вопрос.

 

— Да просто познакомиться, я же должен знать...

 

— Мы уже познакомились, — оборвал я. — Все остальное — только с оформленными основаниями.

 

— Умный, что ли? — фыркнул он недовольно.

 

— Я дачник, — объяснил я на понятном ему языке. — Приехал отдохнуть. Завтра могу собраться и уехать.

 

Поняв, что диалога не выйдет, участковый ушел, озираясь с подозрением. Мне пока не хотелось вливаться в местное общество. Я отдыхал — нашел сайты с сериалами и подбирал, что бы посмотреть.

 

У дома, доставшегося от покойного бати, был один плюс — колодец в двадцати метрах от калитки. Можно было быстро набрать воды и вернуться. Но эти двадцать метров иногда казались вечностью.

 

Однажды, когда я набирал второе ведро, чтобы спокойно провести вечер за сериалами, к колодцу подкатил дорогой внедорожник. Из него вышел человек — тоже местный, судя по всему.

 

Я кивнул, стараясь ускориться.

 

А я говорил про свои часы? После реабилитации мои вложения начали приносить доход, и я купил новые — механику, чтобы не заводить каждый раз. Просто надеваю утром, снимаю вечером.

 

И вот я вижу в глазах нового знакомого: шакаленок. Еще не знаю, какого масштаба. Но его взгляд на мои часы — будто таких он в жизни не видел.

 

— Тысяч сто, наверное, стоят? — начал он с кривой ухмылкой.

 

— Не в курсе, — уклонился я. — Батя подарил.

 

Шакаленок усмехнулся.

 

— Тот что ли? — кивнул он на дом. — Вы родственники?

 

— Мой батя. Родной. Но я тут дачник, отдыхаю, так что вряд ли стоит продолжать знакомство. Хотя было приятно.

 

Я протянул руку для прощания. Он нехотя пожал ее и отпустил меня.

 

Позже бабка-соседка рассказала, что это местный мироед. Ему, а не бывшему председателю, удалось приспособиться к новой экономике. Они начинали вместе, но на каком-то этапе мироед решил, что всего добился сам, и кинул старика. Теперь все ходили к нему — за деньгами, инструментом, техникой. Все были ему должны.

 

Верно я его раскусил.

 

Когда-то в тюрьме ко мне в хату зашел неприметный мужик. Вел себя как все — не лез в чужие дела, мыл пол по очереди. Но была в нем странность: куря, он стряхивал пепел в ладонь, потом относил его в дальний угол и смывал.

 

Со временем мы разговорились. Он по строению моего тела угадал, каким спортом я занимался. По манере общения — чем жил. Оказалось, он провел годы в одиночках, пострадал за общее дело. Много читал, думал.

 

Мы вместе ходили на прогулки, делали зарядку — каждый свою. Он был интересным человеком. И, видимо, я перенял его умение видеть людей насквозь.

 

Вывод прост: даже от самых неоднозначных людей можно получить полезные навыки.

 

Люди — не просто человекообразные существа. Они такие же, как ты. Живут похожей жизнью. Если не понимаешь — займись самообразованием.

 

Был еще фельдшер. Он приезжал к бабке — привозил лекарства, делал уколы. С ним мы общались нормально.

 

Но что-то в нем было не так. Слишком образованный для этих мест. Потом он раскрылся: раньше работал хирургом в городской больнице, делал сложные операции. Но слава молодого специалиста сыграла против него — главврач начал видеть в нем угрозу.

 

Подробностей он не рассказывал, но в итоге его уволили. Попытался оспорить — прослыл жалобщиком. Теперь эта деревня — его единственный шанс остаться в медицине.

 

Мироед потом разобьется в аварии. После того как еще пару раз попытается влезть в мою жизнь. Очень уж ему приглянулись мои часы.

 

Чем больше он ко мне тянулся, тем больше грязи я о нем узнавал. Он травил людей паленкой, закабалял долгами, разрушал деревню.

 

Хищников нужно кормить свежим мясом. Им нужна практика.

 

Справедливости — тоже.

 

Вот и поучил своих.

 

146. Преступное мышление

 

Мы погрузимся в теорию — это полезно, чем бы вы ни занимались. Иначе столкнётесь с чем-то сложным и замкнётесь в ощущении тотальной несправедливости. Запомните: наказуемо как действие, так и бездействие. Бездействие — это тоже действие, только с отрицательным, с точки зрения закона, вектором. Ты должен был поступить правильно, но внутренние мотивы заставили тебя уклониться.

 

Открываем Уголовный кодекс. Всё просто. Желающие могут изучить его самостоятельно — я не собираюсь читать лекции по праву. Мне интереснее взглянуть на преступления под другим углом: соотнести их опасность с текущей общественно-экономической формацией.

 

Начнём с преступлений против собственности. Формально — тяжкие, сурово наказываются. Но вспомним о двуличии капиталистического государства. Как можно быстро разжиться собственностью? Преступным путём: украсть, обмануть, подделать документы. Вопрос лишь в том, кто и против кого совершает деяние. Если ворует нищий, потому что ему нечего есть, — это страшное преступление. Если чиновник проводит махинации, перераспределяя собственность, — требуется тщательное расследование, вдруг пострадают невиновные. Принцип ясен.

 

Теперь насильственные преступления: против личности, против неприкосновенности. Казалось бы, при чём тут экономика? А вот при чём: как убедить человека добровольно расстаться с собственностью? Как объяснить глупому, что его право — заткнуться и терпеть? Насилие — полезный инструмент в экономической борьбе. Потому и подход здесь избирательный. Беспредел правоохранителей допустить нельзя.

 

А маньяки? Люди их боятся — они непредсказуемы, могут отрезать что-нибудь и съесть. Отвратительные, но полезные для системы твари. Они как пастушьи собаки: загоняют стадо в стойло, пугают, загрызают отбившихся. Они нужны — поэтому о них так много информации. Они медийны, почти звёзды. Но для настоящих преступников они просто животные.

 

Мы разобрали всего два раздела классификации, но уже видим: преступления могут быть и вредны, и полезны. Система в них нуждается и не может от них отказаться. Может, поэтому она гнобит своих мусоров, которые ещё пытаются что-то расследовать.

 

Теперь — о настоящих монстрах. О тех, кого система действительно боится и уничтожает при первой возможности. Интересно, кого вы представили? Но диалог наш односторонний, так что отвечу за вас.

 

Самые опасные — те, кто верит в другой мир, построенный на иных принципах. Они маскируются под экономистов, философов, гуманистов. Собираются в кружки, обсуждают опасные идеи, потерпевшие крах и принёсшие страдания. Они хотят спасти миллиарды, убив миллионы. А капиталу нужно не убивать, а медленно перерабатывать эти миллиарды, выкармливая миллионы. Вот кто по-настоящему страшен.

 

Они заблуждаются, думая, что предлагают разумную альтернативу, а не совершают тягчайшее преступление против системы. Так что слушайте, гуманисты, экономисты и философы: вы — преступники. И если хотите выжить, ведите себя по нашим понятиям. Используйте преступные технологии, конспирацию.

 

Нынешнее общество не хочет меняться. Ему хватает призрачной надежды однажды приблизиться к корыту. Его сковывают путы собственности. Чем дольше баран верит, что морковка перед ним вот-вот достанется ему, тем усерднее он шагает в нужном направлении. Его даже не нужно подгонять — достаточно слегка подвинуть приманку, и он сам свернёт в сторону.

 

Люди вроде меня — плоть от плоти системы. И мы ей нужны, что бы ни говорили. А мыслительные эксперименты отдельных мечтателей — всего лишь причуды, акции доброй воли. Они необходимы как отдушина, чтобы остальные даже не думали о бунте.

 

Вот такие они, преступные мысли. Выводы делайте сами.

 

147. Акционизм

 

Я понял твою мысль. Попробуй понять мою.

 

Мне не нравится система. Но она не сделала мне ничего плохого. Напротив – кормит, даёт возможности, время на саморазвитие. Это раз.

 

Второе: какими бы прогрессивными ни были мои мысли, сам я – уже прошлое. Если вздумаются баррикады, моё здоровье позволит подняться над ними лишь раз. На миг. Я не смогу повести за собой.

 

Третье. Я – человек коллективный. У меня есть другие руки, другие ноги. Но свою голову им не приставлю. Могу попытаться вселить в них мысли – но даже проверить, поняли ли они, не сумею.

 

Четвёртое. Историю творят массы, а не кучка заговорщиков. Для этого они должны осознать себя единым целым. Перестать быть объектом, которым управляют. Но беда в том, что одинаковые слова каждый понимает по-своему. И когда начинается движение вперёд – тут же возникает движение назад. Даже заряженное общество может рвануть не вперёд и не назад, а вбок. В неизвестном направлении.

 

Пятое. Ты предлагаешь вернуться к общественной собственности? Но людей уже приучили: всё стоит денег. Их научили, что работа – это мерзко, неблагодарно, что лучше торговать собой, детьми, чем вкалывать. Они верят, что хоть что-то получили при этой системе. И ты хочешь, чтобы они снова строили заводы за зарплату? Ту зарплату, которую сожрёт инфляция или украдут мошенники?

 

Шестое. Бэтмены, железные люди, миллионеры-филантропы – мифы. Капитализму нужны преступность и нищета. Справедливость для него – яд. Но как это объяснить, если даже в малой компании люди слышат друг друга, но не понимают?

 

То, что ты называешь борьбой, – просто акционизм. Да, я могу приговорить зажравшегося чиновника. Могу разоблачить коррупционера. Но система услышит только то, что ей удобно. Она купит любого борцуна, сколько бы он ни стоил. Отдаст крохи, чтобы потом забрать вдвое больше.

 

Поэтому я делаю то, что могу. Отдаю то, что нельзя украсть. Информацию. Однажды озвученная, она останется в головах. И, может быть, когда-нибудь прорастёт.

 

Это и есть борьба. Не разовые акции – а медленное, упрямое перерождение сознания.

 

148. Маленькие человеческие существа, ёжик, сериалы и кот

 

Приятно, когда природа может удивить. Вот и я, обжившись в новом доме, каждый день находил повод для восхищения. Яркие звёзды на ночном небе — в городе их не разглядишь. Мерное капанье тающего снега с крыши. Дятлы всех мастей, один так громко стучал, что я решил — кто-то пришёл. Распахнул дверь, а это лишь крылья мелькнули в воздухе.

 

Однажды вечером, когда снег уже подтаял, но ещё лежал белыми островками, я отправился по своим делам. И вдруг заметил движение. Несколько маленьких, почти человекообразных существ медленно перебирали лапками. Присмотрелся — лягушки. Они оттаивали.

 

Меня поразило: им не нужны укрытия, как медведю берлога. Они просто живут, замедляясь вместе с падением температуры, пока не замрут совсем. А весной — оттаивают и продолжают путь.

 

Но не всем везёт так легко. Как-то раз, осматривая дедов огород, я увидел дёргающуюся лягушку и что-то, что юркнуло в кусты. Решил подождать. Оказалось, ёж.

 

Мы с детства знаем его как добродушного увальня, которому колючки нужны лишь для защиты. Но природа любит сюрпризы. Ёж — хищник. Он охотится на мышей, крыс, а замёрзшие лягушки для него — зимние консервы. Вот и тут: нашёл, начал есть, но я помешал. Лягушка оттаяла и поползла прочь. Ёж, видя, что я не опасен, выскочил, схватил добычу и уволок в кусты.

 

Мы с ним подружились. Я оставлял ему кости и объедки, а утром иногда находил "ответные подарки" — остатки его трапез. Сначала ломал голову, как реагировать. В конце концов, стал аккуратно собирать их в пакет и выносить. Пусть зверь думает, что его дары приняты.

 

Весна окончательно растопила снег, затопив двор и половину огорода. К счастью, у деда нашлись сапоги — большие, на теплые носки.

 

К тому времени я пересмотрел все возможные сериалы. И понял: если это — побег от реальности, то во что же превращается сама жизнь? Большинство картин вызывали отвращение. Особенно криминальные. Смешно смотреть, как люди, далёкие от этой жизни, её изображают. Но страшно другое: если подростки начнут копировать такое...

 

Они не станут крутыми бандитами — в криминальном мире свои законы. Но и в нормальной жизни им уже не будет места. Не профессионалы, не граждане — изгои. Такие сериалы просто губят жизни.

 

Был у нас один парень с малолетки. Наговорил с три короба, поверив операм, что "чистосердечное" смягчит приговор. Когда огласили срок — рыдал, как ребёнок. Братва предложила единственный выход: иди в оперчасть, просись в "баландеры". Носить передачи, греть карцер. Но рано или поздно опер потребует "работать". И мышеловка захлопнется.

 

Будьте критичны. Не всё, что красиво упаковано, стоит брать в свою жизнь.

 

Стало грустно. Я вышел из двора и пошёл бродить по деревне. Без цели, просто шагать.

 

У одного забора увидел кота. Он прыгал на трёх лапах, а четвёртая, распухшая, болталась, как куриная ножка. Кот плюхнулся на сухое место и замер.

 

— Хозяин, привет! — окликнул я мужчину во дворе. — А что с котом? Крылья растут?

 

— Привет! — хозяин подошёл, поднял зверя за шкирку. Тот слабо мяукнул. — Издыхает, видно. Кто-то покусал.

 

Он направился к сараю, вернулся с топором. Я опешил.

 

— Погоди! Ты что задумал?

 

— А чего ему мучиться? На, забирай, коли жалко.

 

Кот не сопротивлялся, будто смирился. Я взял его и поспешил домой.

 

По пути встретил фельдшера. Тот ухмыльнулся:

 

— Привет! Где такого раскопал?

 

— Не раскопал — вручили. Идём со мной!

 

— Да брось ты его! Всё равно сдохнет.

 

— Эх, ты... — я покачал головой. — А я тебя за доктора считал. Бродяга гибнет, а ты нос воротишь!

 

Фельдшер буркнул, но пошёл за мной. Разложили тряпки, уложили кота. Ветеринар по видеосвязи посоветовал антибиотик. Оказалось, есть лекарства и для людей, и для животных. Фельдшер сходил за шприцами, укололи.

 

— И на фиг он тебе сдался? — проворчал он, указывая на лекарства. — В холодильник их. Ладно, завтра зайду.

 

Кот лежал, лишь изредка открывая глаза. Я поставил воду и кусочки курицы. Позже, когда лекарство подействовало, из-под шерсти полезла какая-то жижа. Он пытался вылизываться, но сил не хватало. Я смочил тряпку и протёр его. Кот ловил капли воды языком, пока не уснул.

 

Позже я услышал шум. Кот, уже немного окрепнув, жадно лакал воду.

 

— Выживет, — мелькнула надежда.

 

Я позвонил фельдшеру, попросил завезти лоток и корм.

 

— Ладно, привезу, — буркнул он. — Вот сдался он тебе…

 

149. Бродяга, лечение, чемоданчик

 

Я решил назвать его Бродягой — не знал прежней клички, а всякие Мурзики и Васьки с моих уст не срывались.

 

Бродяга лежал тихо, лишь изредка поднимал голову, чтобы попить. Не знаю, были ли от этого отходы — тряпки потом выброшу в печь, да и если он ходил под себя, меня это пока не волновало. Фельдшер привез всё необходимое для кошачьей жизни, осмотрел его еще раз — других паразитов не нашел. Опухоль начала спадать, а после отъезда я разглядел укус, сфотографировал и отправил снимки фельдшеру и ветеринару. Тот прислал название мази и инструкцию по повязкам. Мазь оказалась у фельдшера, и он обещал привезти ее завтра.

 

Через пару дней котейка начал вставать — правда, только чтобы перевернуться и лечь на другой бок. Проявлял интерес к еде, но кусать еще не мог, и я выливал ему соус из пакетиков, который он с удовольствием слизывал.

 

На третий день он занервничал. Подошел к двери, я открыл — он прошел через холодные сени к выходу. Я колебался: выпустить сейчас — и все насмарку, он убежит. Но открыл. Кот медленно добрел до кустов, с усилием выдавил из себя жидкий стул и, к моей радости, так же медленно вернулся в дом, на свои тряпки. Лоток он игнорировал — видимо, никогда не знал, что можно гадить в доме. Но я оставил его на месте: мало ли что взбредет в голову больному животному, пока я сплю.

 

На пятый день приехал фельдшер, и мы провели видеоосмотр с ветеринаром. Зашивать рану сейчас было поздно — обычно это делают в первые часы. Через рваные края просматривались связки, часть из них была повреждена, инфекция уходила вглубь.

 

— На фиг оно тебе надо? — снова спросили меня.

 

Я настоял:

 

— Сколько денег нужно, чтобы проконсультировать нас во время операции?

 

Фельдшер вопросительно на меня посмотрел.

 

После разговора с ветеринаром обсудили гонорар — раз уж он хирург, пусть и режет. Назначили день операции. Фельдшер пообещал найти инструменты и наркоз.

 

И вот тот день настал. Я включил видеосвязь. Кота вырвало, он уснул. Мы застелили стол пеленками, перенесли его туда. Фельдшер под руководством ветеринара начал резать.

 

— Ну всё! — вдруг сказал ветеринар. — Отрезайте лапу, зашивайте и пусть живет на трех.

 

Я не ожидал такого. Фельдшер тоже:

 

— Чем отрезать? Мы к такому не готовились.

 

— Ножовку по металлу найдите, продезинфицируйте и пилите! В деревне же!

 

— Ребята, так не пойдет, — я резко перебил. — В чем сложность?

 

Ветеринар начал увиливать, ссылаться на сложности анатомии.

 

— Либо усыпляйте, — бросил он.

 

— Сколько? — я перевел взгляд на фельдшера. — Ты понимаешь, о чем он?

 

Тот кивнул.

 

— Сделайте мне кота. С деньгами не огорчу.

 

— Вы же не генерала спасаете! — ветеринар раздраженно хмыкнул. — А кота, который лотка не знает!

 

— Ребята! — я рявкнул уже грубо.

 

— Ну как скажете, — сдался ветеринар. — Отключусь на десять минут, перенесу дела. Только добавьте ему наркоза, а то проснется.

 

Меня накрыло желание выпить.

 

— Ты сегодня никуда не собираешься? — спросил я фельдшера.

 

Тот сделал вид, что у него планы, но придется перенести.

 

— Тогда заночуешь у меня. Заодно пациента проконтролируешь.

 

Выпить для меня — не такая простая задача. Новые органы беречь надо, так что я заранее принял сорбент. Открыл аптечный чемоданчик.

 

— Это всё твоё? — фельдшер удивленно оглядел аккуратно разложенные препараты.

 

— Да. Болею, после операции. Ничего серьезного.

 

Но он, кажется, больше поверил глазам.

 

Ветеринар вернулся, и мы продолжили. Через два часа он наконец дал отмашку:

 

— Всё, натягивай кожу и зашивай. И воротник ему нужен, чтобы швы не разлизывал.

 

Воротника не было, поэтому замотали лапу эластичным бинтом.

 

Я отправил всем вознаграждение, перенесли кота на лежанку, отходы сожгли в печи. Достал дорогое красное вино — другой алкоголь мне теперь нельзя.

 

— Да я бы чего покрепче… — фельдшер скромно намекнул.

 

— Другого нет. Да и не пью я больше ничего.

 

Он посмотрел в сторону своего автомобиля.

 

— Без меня, — я покачал головой.

 

Он вздохнул, и мы разлили вино по кружкам.

 

— Ты где так работаешь, что деньгами раскидываешься? — осмелел он после глотка.

 

— Пишу софт для банков.

 

— Видимо, хорошо платят.

 

— Не жалуюсь.

 

Разговор перешел на отвлеченные темы. Вдруг со стороны кота раздался шум — он очнулся от наркоза. Его мотало, он вставал, падал, кувыркался.

 

— Не трогай, сам придет в норму, — сказал фельдшер. — Давно я так не работал…

 

Голос его звучал с ностальгией.

 

— Хороший был сегодня день, — я долил вина в кружки. — За хорошие дни!

 

Фельдшер кивнул и выпил.

 

150. Несчастный случай, загробный страж, пора назад

 

Лето уже наступило. Бродяга, выздоравливая, жрал как не в себя. Сначала слизывал соус с пакетиков, потом съедал пару, а вскоре мы с фельдшером уже выезжали за куриными потрохами, костями и шеями.

 

Я устал открывать и закрывать двери коту по его надобностям и выселил его в холодную, просто оставив дверь открытой. Кот начал новую жизнь, почувствовал себя хозяином. Иногда скрёбся у моей двери — я открывал, он заходил с инспекцией, убеждался, что ничего не изменилось, и удалялся обратно. По вечерам мы сидели с ним на ступеньках, глядя в звёздное небо. Кот, видимо, видел там что-то своё: исчезал во тьме, но всегда возвращался. Лапу он по-прежнему держал на весу, лишь изредка переступая на неё. Ветеринар говорил, что полноценной она уже не будет, но мне хотелось верить в обратное, и я с надеждой наблюдал, как он на неё наступает.

 

Как-то деревню всколыхнул слух: разбился местный мироед. Бабки отплевывались:

 

— Туда ему и дорога!

 

Алкаши едва не спалили один из домов на радостях, а по улице бегал растерянный участковый, словно искал, кому теперь можно послужить. Подбежал и к моей калитке.

 

— Ты слышал, чё случилось-то?

 

— Да, — ответил я без энтузиазма. — Бабки уже весь мозг прошумели.

 

— А что ты делаешь? — участковый явно не знал, о чём ещё спросить.

 

— Я? — я усмехнулся. — Кота лечу! — и указал на Бродягу, который, высоко подняв хвост, помечал свои владения.

 

Участковый махнул рукой и убежал.

 

Бабка-соседка одобряла мою заботу о коте.

 

— Ты, [Имя], лечи кота-то, лечи! Говорят, кошки — наши заступники в загробном мире. Вот и у тебя такой появился. Раньше все держали кошек, пока силы были. А теперь — только до сарайки дойти. Соседка с огородом помогает, доктор приезжает… А котов после дачного сезона вдоль дороги брошенных — тьма. Заведут на лето, а потом — куда они им?

 

Кот набирался сил, и мои уколы с перевязками ему страшно не нравились. Я думал, сбежит, но он возвращался. Фельдшер как-то выловил на нём клеща и в следующий раз привёз капли от паразитов.

 

Но у выздоровления была и другая сторона. Бабки говорили, что кот стал агрессивнее и хитрее. Раньше местные коты дрались в открытую, а этот прятался в кустах, выжидал и нападал внезапно. Лапа почти не мешала — рвал так, что соперник сразу бежал. Даже бывший хозяин приходил, просил не кормить его так: мол, стал слишком сильным, даже на собак нападает.

 

Я удивился, но в этот момент жалобно мяукнул и вошёл сам «грозный хищник», подгибая больную лапку.

 

— Он еле ходит, какие собаки? — я указал на него. — Подлечу, начнёт нормально ходить — вот тогда и поговорим про рацион.

 

А в душе мне даже приятно стало за него.

 

Но однажды удача изменила. Кот пришёл, хромая по-настоящему. Я осмотрел лапу — шов разошёлся, кожа лопнула. Может, от напряжения. Расстроился: только зажило, даже шерсть начала расти, а теперь снова мучить бедолагу. Ветеринар опять заговорил о повязках и ограничении движений.

 

Соседка, выслушав, сказала:

 

— Ты его и так залечил. Отпусти — коты сами себя лечат. Может, раньше не заживало, потому что закрыто было.

 

Я колебался: слушать ветеринара или её? Мы с котом уже измучили друг друга лечением. Он всё реже заходил в дом, будто боялся очередного укола. В итоге я дал ему неделю покоя.

 

Кот стал доверчивее. Снова начал заходить, спал, где хотел. Вылизывал рану, и та понемногу затягивалась — будто зарастала изнутри. Я успокоился.

 

А во второй половине лета до меня добрались вести. Меня искали, но не могли найти, поэтому стучались через всех, кто хоть как-то меня знал. Суть была проста: дяди сожалели, что я воспринял их чистку как угрозу себе. Они просто избавились от лишних, а ко мне претензий нет. Меня просили вернуться.

 

Я запросил встречу на нейтральной территории — хотел посмотреть в глаза и убедиться в искренности.

 

В итоге я получил всё, что хотел, плюс доли бывших компаньонов. Вопрос был в одном: почему такая щедрость?

 

Всё просто. Те «барбосы» хотели долю в собственности, а меня устраивала доля в схеме. Вернуть меня было выгодно.

 

Оставалось пристроить кота и дом. Одно решение у меня уже было.

 

151. Бабка помирает, новый кормилец, на работу

 

Как-то ночью шел дождь. Городские жители вряд ли поймут. А в деревянном доме дождь — это когда вода течет вокруг, стучит в стены, крышу, окна, звонко разбивается о землю и лужи. Постоянный гул и стук.

 

Среди этого шума я не сразу разобрал другой звук — сначала стук в дверь, потом в окно.

 

Гостей я не ждал, поэтому открыл неохотно. На пороге стоял фельдшер. Он отстранил меня, оставив мокрые следы на полу, и рванул в дом.

 

— Что случилось? — спросил я, не понимая его спешки.

 

— Бабка помирает! У тебя в чемодане есть нужный препарат. Где он?

 

Я быстро подал ему чемодан. Он нашел то, что искал, схватил еще что-то и снова исчез в дожде. Не раздумывая, я накинул что было под рукой, натянул дедовы сапоги и пошел следом.

 

Дверь в доме бабки была открыта. Войдя, я увидел, что она уже лежит на кровати и что-то бормочет фельдшеру. Тот сидел рядом на стуле, держа ее за руку.

 

Бабка, заметив меня, оживилась и даже приподнялась.

 

— Чего, сосед, не спится?

 

— Тебя спасаем, бабка. Вон фельдшер полдеревни поднял!

 

— Значит, я всех разбудила, — смущенно опустилась она обратно. — Прихватило что-то, думала позвоню, спрошу… А он примчался.

 

Поболтали еще немного. Приступ, видимо, прошел, угроза миновала. Мы оставили бабку досыпать, а сами направились ко мне.

 

— Есть что выпить? — задумчиво спросил фельдшер.

 

— В холодильнике. Но я тебе сегодня не компания — не пью так часто.

 

Он нашел бутылку, штопор. Когда мы вошли, у печки уже лежал кот, потягиваясь. Обычно он уходил по ночам по своим делам, но дождь спутал планы. Услышав шум, он, видимо, пробрался в дом и устроился у теплой печки — сушиться.

 

— Доктор, — начал я. — Не смотри так. Бабка тебя так зовет, и, думаю, заслужил. Что у тебя случилось?

 

— Приступ у бабки… — начал он оправдываться, но я перебил.

 

— Давай без соплей. Разве ради бабки ты бы от жены из постели вскочил? В семье что-то случилось?

 

— Да… — он махнул рукой, не в настроении обсуждать.

 

— Слушай, доктор, — я решил перейти к делу. — Мне пора на работу, а тебе за бабкой присматривать.

 

Он попытался возразить, но я продолжил:

 

— Два условия: бабка и кот. Будешь присылать фото, что все живы-здоровы. Так что переезжай сюда.

 

— Дом же не твой?

 

— Верно. Теперь твой.

 

— Кто ж мне его отдаст? — он говорил механически, погруженный в свои мысли.

 

— Отдам.

 

— Денег у меня нет.

 

— Доктор, — я сменил тактику. — Я решу твою проблему, как смогу, а ты — мою. Дом твой, но с условием: бабка и кот. О деньгах речи нет.

 

Фельдшер задумался, потягивая из бутылки.

 

— И да, — добавил я. — С алкоголем поаккуратнее. Тут своих пьяниц хватает.

 

Он немного оживился, видимо, хмель разогнал тоску.

 

— Я не понял насчет дома, — сказал он прямо.

 

Я объяснил, не вдаваясь в подробности: дом фактически мой, но мне пора уезжать. Вряд ли вернусь. Оформим собственность — и он твой.

 

Предложил ему допить, выспаться на диване, а утром обсудить детали. Так и сделали.

 

К полудню фельдшер перегнал свою машину ко мне во двор. Возвращаться домой он не хотел.

 

— Ну что, Бродяга, встречай нового кормильца, — погладил я кота, указывая на фельдшера.

 

Кот мяукнул что-то свое, поднял хвост трубой и гордо пошел обновлять метки, смытые дождем. Хромал уже меньше — радовало.

 

За пару дней уладили все вопросы. За мной приехали машины.

 

— Чем ты вообще занимаешься? — в очередной раз спросил фельдшер.

 

Я уклонился от ответа, потрепал Бродягу по загривку, взял рюкзак с ноутбуком и сел в автомобиль. На этом деревенская жизнь закончилась.

 

По дороге заехал в парикмахерскую. Пока жил в деревне, стригся сам — машинкой. Было забавно, хоть и не знаю, как это выглядело со стороны. Но тут свои стандарты. Теперь же волосам требовалась городская форма — для дальнейшего роста.

 

Квартиру мне подобрали заранее. Приехал уже на новое место.

 

Стало душно, когда деревья сменились каменными стенами. Но возвращаться к работе было необходимо.

 

Денег хватало — даже с избытком. Порой я не понимал, куда их тратить. Борьба за выживание сменилась растерянностью. Четкой цели не было, поэтому я избегал таких мыслей, погружаясь в текущие дела.

 

Подруги, которых я, по сути, бросил, сделали вид, что не заметили моего отсутствия.

 

И всё началось сначала.

 

Я вернулся.

 

152. Нет плана, творчество, особенности памяти общества и индивидов

 

У меня нет плана на этот рассказ. Я описываю свою жизнь, делюсь мыслями. Я не ясновидящий — не знаю, ждать вам яркой развязки или нет. Для меня она, как и для вас, будет сюрпризом. Тем более что опишут её уже без меня. А я пока живой.

 

Не ждите литературного шедевра или мемуаров — с ними у меня проблемы. Меня всегда удивляет, когда говорят: вот человек занимается творчеством. По-моему, творчество — это оценка результата, а оценку дают другие. Ты не можешь заявить: это гениально, вы просто не поняли. Если смысл не раскрыт, замысел рушится, а с ним и легенда о творчестве.

 

Это не значит, что нужно подстраиваться под вкусы толпы — так создают сиюминутное. Но и прятаться в непонятных символах, надеясь, что потомки разгадают, — тупик. Творение и признание — разные процессы.

 

Я не творю. Я не мастер. Я просто выкладываю перед вами свою жизнь и мысли — без обработки, без жанровых рамок. Если кому-то поможет — хорошо. Не навредит — уже достаточно. А если прочтут до конца и задумаются — значит, путь пройден не зря.

 

Хотите настоящее творчество? Читайте Как закалялась сталь или Тихий Дон. Не берусь равняться с Островским или Шолоховым — у меня не было таких потрясений, чтобы писать так же мощно. У них каждая фраза — запах, звук, боль.

 

Но даже великая литература — лишь отражение памяти. А память общества, как и память человека, ненадёжна. Она состоит из миллионов личных правд.

 

Представьте драку. Один бьёт — в его памяти ярость. Другой убегает — страх. Третий смотрит со стороны: Зачем бьёшь? или Добей его! Четвёртый и вовсе отвернулся — он ничего не видел. И так с любым событием: сколько людей — столько версий.

 

Этим пользуются. Если не хватает доказательств, всегда найдётся свидетель, который формально был, но не видел. Его обработают: Ты же там был! Без тебя преступник уйдёт! — и готово.

 

А теперь представьте, что эту драку кто-то описал. Если он на стороне бьющего — напишет о справедливом гневе. Если на стороне жертвы — о боли и несправедливости. Свидетеля превратит в равнодушного болвана, а того, кто отвернулся, вообще вычеркнет.

 

Правда — не истина. Мы цепляемся за добро и зло, но истина всегда больше.

 

Общество склеивает эти осколки памяти в свою версию. Хорошо ли это? Нет. Если цель — истина, её всё равно не достичь. Если — контроль, выберут удобную правду. Если — выгода, подгонят факты.

 

Память умирает с людьми. Что остаётся? Архивы, книги, мифы. Но новый человек читает Тихий Дон — и не понимает. Почему кто-то погиб? Где смысл, если он не увидел победы?

 

Вывод прост: с памятью надо работать. История — лишь инструмент. Если мы перестанем её беречь, другие перепишут за нас. И не факт, что нам понравится результат.

 

153. Природа капитала

 

Здесь мы отступаем от событий моей жизни в сторону полезных знаний. Потому что, если быть объективным, в 2018–2019 годах у меня всё было хорошо. По глупости я решил, что поставил точку в борьбе за выживание, и утратил большую цель, а новые ещё не сформировались. Я просто отдыхал, работая.

 

Сейчас я хочу поделиться размышлениями, вынесенными из моей работы. Они могут быть ошибочными, даже наивными, но для меня многое объясняют. Именно поэтому я о них говорю. Оговорюсь сразу: я не смогу в одной главе описать всю картину. Безусловно, есть разные капиталистические системы, но меня интересует та, в которой мы живём здесь и сейчас.

 

Ранее мы уже рассматривали капитал в его ключевой части — прибыли. Пришли к простому выводу: не обманешь — не проживёшь. Говоря проще, капитал существует за счёт обмана. Чем больше обмана — тем больше прибыли. Чем больше прибыли — тем живее капитал.

 

Но капитал — не живое существо, не разум и не дух. Капитализм — это форма общественного устройства.

 

Лично я бы ушёл от понятия владельца капитала к понятию носителя. Это лучше раскрывает суть. Индивид, причастный к капиталу, зависит от него и обладает лишь видимостью свободы. Со стороны она может казаться привлекательной, даже соблазнительной, но это иллюзия. Стоит носителю нарушить законы сохранения и приумножения капитала — и он тут же накажет его, перейдя к другим.

 

Запомним: у капитала нет владельцев, только временные носители. Они могут быть успешными, передавать капитал через поколения, но всё равно остаются временными. И все их усилия направлены на то, чтобы сопротивляться этой временности.

 

Возможно, они мечтают вернуться во времена феодализма и монархии, закрепить свои статусы навечно. Может, так и случится — на время. Но тогда придётся отказаться от капитала как мерила общественного положения. А зачем? Ведь всегда выгоднее обойти или поглотить конкурента, чем добровольно отказываться от такой возможности.

 

Отсюда вывод: они не могут перестать бороться за капитал, иначе он их покинет. Все их инновации — лишь попытки остаться носителями как можно дольше. Самому капиталу всё равно, кто его носит. Он без сожалений оставит любого, кто нарушит его законы.

 

Продолжим. В учебниках заложена мощная манипуляция: капиталиста, способного делать вложения, выставляют как необходимое условие развития общества. Капитальные и капиталист — слова похожие, но на этом сходство заканчивается.

 

Капитал давно переродился. Когда-то он получил мощный импульс, научившись воспроизводить себя из ничего. Я говорю о финансовых спекуляциях. Такой капитал не требует реальных вложений — они ему мешают. Срок их окупаемости слишком велик.

 

Ограничимся сутью. Есть малый, средний и крупный капитал — их поведение различается, но суть одна: сохранить и приумножить. Только так он останется верен своему носителю.

 

Но функция капитальных вложений у него всё же есть. Она создаёт видимость развития общества и красиво называется инвестициями. Один из постулатов капитализма гласит: без частных инвестиций прогресс невозможен.

 

Добавим сюда мантру о том, что только капиталист, изучая потребности общества, может наилучшим образом их удовлетворить. Это ложь. Интересы капитала часто противоречат развитию общества. А за развитие выдаётся монопольное право капитала производить что-то новое — даже если это бессмысленные изменения в дизайне или интерфейсах.

 

Я не отрицаю, что капитализм меняет мир. Он действительно меняет — но только в интересах своих носителей.

 

Вернёмся к инвестициям. Ключевой вопрос: участвует ли капитал в них на самом деле? Раньше — да. Но времена изменились. Может, какие-то начинающие носители ещё вкладываются по-старинке, но большие игроки действуют иначе.

 

Капитал боится риска. Инвестиции — это риск, растянутый во времени. Поэтому капитал нужно обезопасить. Обычно его переводят в финансовую сферу, в подконтрольный банк.

 

Можно ли защитить его полностью? Нет. Но можно создать разрыв между реальным капиталом и необходимостью вложений. Как? Под залог капитала берётся кредит. В инвестиции идут не его деньги, а заёмные.

 

А можно ли снизить риск ещё сильнее? Да. Капитал переводят в тихую гавань, а кредитные деньги, выполнив свою роль, обесцениваются. Уже догадываетесь, о чём я?

 

Вернёмся к примеру. Капитал сохранён. Кредитные деньги (валюта какого-нибудь государства) обесценены. Вложения сделаны и начинают приносить прибыль. Кто-то купил активы с дисконтом — значит, кто-то потерял. Кто? Вы — общество. Вы платите за всё: за инфляцию, за прибыль капитала, за благополучие его носителей.

 

Хорошо это или плохо? Глупый вопрос. Это естественно. Таков закон капитала. Мириться с этим, встраиваться или менять систему — решать вам.

 

А мне? Мне и так хорошо. Я в самом центре этой системы — а свой центр она кормит исправно.

 

154. Кратко о жизни и крипта

 

Продолжаем. Всё просто, и повторяться не хочется. Фиксируем хронологию.

 

2018 год закончился, я работал. Наступил 2019-й — пришлось закрыть топливный бизнес. Прокормить водителей он ещё мог, а вот меня с налогами — уже нет. В итоге я просто подарил им машины и переключился на другие проекты. Там дела шли лучше.

 

Наконец собрался в Китай — давно хотел. Вылет запланировал на январь 2020-го. И угадайте, с чем я вернулся? Нет, ковида у меня не было. Думаю, он не уживётся с моей болячкой. Но запомнилось другое: наш борт первым встречали люди с бесконтактными термометрами. Карантина не было — все просто прошли к багажу и разъехались. В чём смысл такой демонстрации — не понял.

 

В Китае что-то понравилось, что-то нет. Туристический взгляд всегда искажён. Но одно бросилось в глаза: страна явно готовилась к войне. Когда и с кем — не знаю, но ощущение было, будто попал в поздний СССР. Прямо напротив моего отеля — военная база. В регионе, где их было три...

 

А вот что случилось после возвращения, встревожило куда больше. У меня есть особенность: при смене климата на лице вылезает какая-нибудь дрянь. Так вышло и теперь. Как раз подошло время очередного обследования. Доктор договорился «по старым связям» — наше медучреждение не могло позволить себе новое оборудование.

 

И вот я, красавец с фигней, иду через хирургическое отделение в бухгалтерию — оформлять договор. Не успеваю начать, как врывается кто-то старше моего врача и орёт:

 

— Что у него на лице?!

 

Объясняю: реакция на смену климата, бывает. Надо было соврать про любую другую страну, но я ляпнул «Китай» — и меня тут же вышвырнули из больницы, осыпая проклятиями. Конфликтовать не стал, да и как реагировать — не знал.

 

Самочувствие было нормальное, поэтому забил. А потом карантин окончательно перекрыл возможность обследования.

 

Карантин мне понравился. Оформил себе как директору разрешение на работу и просто гулял по городу. Впервые за долгое время дышал свободно: улицы пустые, транспорт без давки. Хотелось, чтобы это никогда не кончалось. Понимаю, эгоистично, но чертовски приятно.

 

Позже понадобилось выполнить нормативы по вакцинации. Принуждать никого не стал — сам не знал, как мой организм отреагирует. Просто кинул клич среди своих, и через пару дней у меня были данные всех привитых «сотрудников». Прошло.

 

Даже пересел с такси на автобусы — не из-за экономии, а ради удобства. Там просторнее, воздух лучше, чем в душном авто.

 

Однажды, уже на излёте карантина, ехал в автобусе. Народ потихоньку возвращался, и кого-то это, видимо, раздражало. Впереди кто-то крикнул:

 

— Не подходите! У меня ковид! Настоящий!

 

Половина пассажиров высыпала на следующей же остановке. Мы поехали дальше — снова просторно. Шутник, конечно, но спасибо ему.

 

Лето прошло, наступила осень. Я работал. И вдруг — снова темнота. Отключка.

 

Очнулся в тумане. Самое мерзкое в таких моментах — непонимание, сколько времени выпало. Действовать нужно быстро. Набрал доктору, тот примчался. Открыл дверь и сел у входа — на случай, если вырублюсь снова.

 

Врач отчитал меня за сорванное обследование. Видимо, дал кому-то на лапу, потому что уже на следующий день я лежал в клинике.

 

Результаты не обрадовали ни его, ни меня. За время моего пребывания в палате один пациент умер. Я не виноват, но помог отнести тело в кладовку — морг ночью не работал. Медсестра возмутилась, что я не надел куртку.

 

— Не переживайте, — ответил я. — Сегодня он за меня.

 

Любопытно, как люди реагируют на неизбежное. Со вторым соседом мы даже шутили, поддерживали друг друга. А тот, что умер, лежал между нами — вот мы его и перенесли, чтобы не соседствовать с трупом. На его место положили нового.

 

Привезли на каталке — думали, лежачий. Ан нет, просто капризный. Бывший мент. Видимо, государственная забота его избаловала. Он решил, что все вокруг ему должны. Ныл без остановки, требовал внимания. Надоел всем.

 

Сестра, видимо, решила проверить, действительно ли он не может ходить. Поставила мочегонную капельницу и ушла.

 

Он орал, метался, жал на кнопку. Все делали вид, что не замечают. В итоге, когда терпеть стало невмоготу, он выдрал катетер и помчался в туалет.

 

— Говорил, не может ходить, — засмеялись в палате. — Гляньте, как рванул!

 

Сестра вернулась, сделала вид, что только освободилась. Забавно.

 

Но болезнь вернулась. Доктор разводил руками — всё, что можно, уже сделали. Операция была уникальной, и то, что я до сих пор жив, — чудо. Дальнейшие вмешательства, по его мнению, только ускорят конец.

 

— Послушай, доктор, — перебил я. — У тебя снова уникальный случай. Пациент с деньгами, и если сдохнет — никто долго горевать не будет. Даже мать, когда решаюсь ей позвонить, путает меня с братом. Так что если что — сожжёте в крематории. Учёные вечно ищут подопытных, а я сам напрашиваюсь. Хватит ныть — готовь план лечения. Деньги есть.

 

Сработало.

 

Почему молчу про крипту? Смотри хронологию: когда она набирала обороты, я решал другие проблемы. Вкладываться в долгосрочное было нечем. Потом относился с опаской. Что-то купил, что-то просрал.

 

Помню иттериум: стоил копейки. Нужно было отправить разработчику монеты в качестве оплаты — я купил на нужную сумму, а остаток (штук 40) оставил на кошельке. Когда курс взлетел, заинтересовался — но было поздно. Доступа уже не было.

 

Даже если бы вложился вовремя — либо продал бы на панике, либо потерял ключи. Так что шанс был упущен.

 

Крипта — интересная идея, но стала просто спекулятивным инструментом. Задумывалась как честные деньги, но не стала ими. А главное — не вытащила из нищеты миллионы. Лишь единицы разбогатели, и это слабый результат для технологии, которая должна была изменить мир.

 

Подождём развязки. Если она вообще наступит.

 

155. Новый план, операция, мысли о Боге и цель

 

Новый план был готов, и лечение началось. Я вспомнил все самые неприятные ощущения из уже пережитого. Интересно, как мозг быстро пытается забыть плохое и как искренне хранит теплое. Но тепло закончилось. Снова — боль и жар.

 

Я поделился с доктором соображениями по поводу витаминов, но меня просто перевели на постоянные капельницы. Еда почти не задерживалась во мне, а результат её употребления вызывал больше отвращения, чем голод. Расписывать подробности не вижу смысла — чувствовал себя отвратительно. Благо, выделили отдельную палату и разрешили работать удаленно.

 

Наконец, всё было готово к операции. Ожидали только результатов терапии. А она, похоже, убивала меня быстрее, чем сама болезнь. Снова обсудили это с доктором. Так наступил 2021 год.

 

Мне надоело ждать. Я начал спрашивать, что можно отрезать и пришить прямо сейчас, в текущем состоянии. Доктор был в шоке. Но я убедил его — или он просто решил, что без меня будет проще разбираться с делами в своей клинике. Он согласился.

 

Перед операцией со мной буквально прощались, пока я не разогнал всех. Будь силы, запустил бы в них стулом — так они мне надоели. Но сил не было, и это бесило.

 

Ощущение облегчения от наркоза, уносящего в пустоту, было искренним. Я не знал, открою ли глаза снова. Но не было ни видений себя со стороны, ни галлюцинаций — ничего. Только пробуждение от яркого света, бьющего в глаза, и боль в тех частях тела, где наркоз уже отпускал.

 

Прошло пару дней, прежде чем я начал хоть что-то осознавать. Доктор суетился, изучал анализы. По крайней мере, я был жив — это я понимал точно. Голос вернулся не сразу.

 

Позже мы попробовали проверить, смогу ли я двигаться. Руки поднимал с трудом, но чувствительность была. Нужно было хотя бы сесть на кровати.

 

Я попытался. Позвоночник не слушался. Помогли приподняться — резкая боль пронзила всё тело. Я рухнул, как тряпичная кукла. Меня кое-как выпрямили, боль отступила. Доктор убежал — видимо, были проблемы.

 

Теперь я не мог даже повернуться. А невозможность работать превращала часы бодрствования в пытку. Телевизор стал издевательством, так что мне подключили сервис со старыми фильмами — хоть какое-то отвлечение.

 

У меня было время думать. Я вспомнил свою беспечность после первой успешной операции — тогда я потерял цель. И теперь ловил себя на мысли: что вообще может заставить меня подняться с этой койки, где меня, как младенца, обмывали каждый день?

 

Помощь близким? Другим больным? Бездомным? Но я знаю, как работает система. Даже если попытаться помочь, львиная доля уйдет тем, кто наживается на чужой беде. Благотворительные фонды — те же наркодилеры, только товар у них иной.

 

Тогда я вернулся к своей версии изгнания из Рая. Осознанию, что не сделал что-то важное — то, для чего был предназначен.

 

Послушай внимательно. Я не верю в судьбу — это слишком просто. Сиди и жди, пока что-то случится, а если "предназначено" выжить — выживешь. Это мышление слабого.

 

Жизнь работает иначе. Судьба подводит тебя к черте, но дальше — твой выбор. Сражаться или сдаться. Результат не предопределен, но его от тебя ждут. Кто и какой — пока загадка.

 

Доктор заходил всё реже. Ему не нравилась эта затея с операцией, а теперь — и её итоги.

 

Я пришел к выводам.

 

Я был немного "бракованным" с самого начала, так что вопрос стоял лишь в том, насколько рано я умру. Для своих приключений прожил достаточно.

 

Если причина всему — Бог, то Он и есть заказчик моего пути. Не придирайся к словам — я не атеист. Просто моя вера своеобразна. Я знаю, что Бог рядом, но Ему не нужны молитвы и покаяния. Он создал людей для чего-то большего, чем просто любить Его. У Него нет проблем с любовью — проблема в нас. Мы потерялись.

 

У меня есть мысли, часть которых я уже изложил. Но выбросить их в толпу — всё равно что выкинуть в урну. А кроме этого пути и этих мыслей, во мне нет ничего ценного. Тогда и появилась идея этого рассказа.

 

Примерно тогда же я начал делать зарядку — сначала только руками. С каждым движением мысли становились яснее.

 

Я говорил — ты записывал. Обсуждали, правили на ходу. Но однажды я попросил ноутбук и начал печатать сам. И тогда прогресс пошел быстрее. Я смог двигать ногами.

 

Тогда я окончательно понял, что должен сделать. Позвал доктора, показал ему свои — пока скромные — успехи. Он сел рядом и молча наблюдал, как я, словно перевернутая черепаха, барахтаюсь, пытаясь поднять шею.

 

Доктор одобрил прогресс и снова исчез. А ко мне пришел массажист — теперь он разминал мне суставы каждый день.

 

Появилась новая цель: выбраться из палаты и полностью погрузиться в написание. И чем лучше я двигался, тем яснее понимал — это именно то, что от меня требуется.

 

Если Бог говорит с людьми, то, наверное, так это и выглядит. Не голоса в голове, а мысли и действия, которые возвращают тебя к жизни. А если ты не нужен — Он просто отпускает тебя тонуть в собственных ошибках.

 

И знаешь, о чем я еще подумал? Самая желанная награда для меня — остаться в обоих мирах. Если исполню замысел — получу её. Если нет — отправлюсь в урну забвения вместе со всем, что написал.

 

156. Пора звонить в дурку, плагиат и как это будет

 

Знаешь, я думал об этом. Почему бы и нет? Когда планируешь дело, нужно продумать все варианты — жизнь непредсказуема. Чем больше сценариев предусмотришь, тем лучше будешь готов.

 

Если удивляет, как Он может выбрать преступника для своих целей. Очень просто. Встань перед зеркалом и спроси себя: что в тебе есть полезного для Бога? Доброта? То, что ты никого не оскорбляешь и переходишь дорогу на зелёный? Что в тебе, травоядном, такого ценного? Любовь?

 

И это ты понесёшь Тому, кто стирал с земли города, топил армии? Мне продолжать?

 

Лично моё мнение — и я скажу это лишь раз — прекратите делать из Бога тряпку. Если не начнёте понимать Его замыслы, Он сметёт вас, как пыль.

 

Насчёт дурки — звоните, если вам так легче. Но у меня одно опасение: из-за урезания бюджета там могут оказаться дела поважнее.

 

Кстати, я потом поговорил с врачами. Оказывается, меня уже несколько раз «хоронили». Первый раз — на операционном столе. Вскрыли, разложили, отрезали, начали сшивать — и в самый критический момент сердце остановилось. Отсчёт до смерти мозга… но оно завелось снова.

 

Это даёт мне надежду. Я уже говорил о душе — пока лишь предположения. Если душа — это картридж, нужный для запуска жизни, то простое извлечение и перезагрузка бессмысленны. Значит, в ней есть что-то ещё. Накопитель, собирающий опыт.

 

Если Ему нужно было проверить выбор, Он мог вынуть картридж, проверить данные, убедиться, что они годятся, — и вставить обратно. Такая операция логична.

 

А дальше — свобода воли. Верное решение я должен был принять сам. Когда принял, начал получать обратно инструменты: функции своего тела.

 

Для меня всё ясно. Но если дурка всё ещё кажется вам вариантом — звоните. Даже если они приедут, я с ними договорюсь.

 

Давай копнём глубже. Павка Корчагин, «Как закалялась сталь» — история от мальчишки до умирающего инвалида. Может, меня лучше в плагиате обвинить? Всё сходится: я ведь перечитывал его недавно. В школе не понял, в юности смотрел кино — там многого не хватало. А когда сам лежал, снова взял в руки. У меня были все шансы остаться в таком же состоянии.

 

Знаешь, как я проверяю тех, кто якобы ценит Павку? Спроси их, где и при каких обстоятельствах он сказал свои главные слова. Было ли это вслух, в мыслях или слова автора? В кино всё иначе. Большинство не отвечает. Подсказка: он ещё видел и ходил. Где он был тогда? Прочти сам.

 

Но ладно. Если я не дурак, то проще всего поймать меня на плагиате. Или на косплее. Нравится — берите, но сначала прочтите оригинал.

 

Допускаю, что корни моей идеи — не в метафизике, а в материальном мире. Тебе легче?

 

А мне — да. Я чувствую, что близок к цели. Даже если завтра мой экран погаснет навсегда, у тебя уже есть материал. Мой уход — на твоей совести.

 

Одно условие: не приукрашивай. Не надо «изюма» вроде лужи мочи и блевотины. Не знаю, как будет — может, голова закружится, я ударюсь о тумбочку, выбью глаз… Всё возможно. Но зачем смаковать?

 

Просто раздели текст: что было записано со мной, что добавил ты. Может, твой вариант назовут шедевром.

 

Вот так мы развлекаемся, незримый читатель. Не переживай — скоро продолжим.

 

157. Мысли об обществе

 

Даже у преступника есть мысли об обществе и его устройстве. Разные мысли. Надеюсь, уже ясно: я избегаю категорий «хорошие» и «плохие». Они оценочные, слишком субъективные. Зло и добро использую лишь потому, что без этой полярности некоторые не поймут, хотя и эти понятия не люблю.

 

Ими спекулируют, когда хотят склонить к чужой точке зрения. Замечали?

 

Люди с уголовным опытом тоже живут в обществе — значит, и у них есть о нём мнение. Как-то познакомился с пацанами, советовались по их делу. Вышли они с прошлой ходки пару лет назад, а эпизодов — больше восьмисот. Я улыбнулся. Риторический вопрос:

 

— А вы девок-то хоть помацать успели? Или так воровать любите, что кушать без этого не можете?

 

Поверь, преступники — те же рационализаторы. На отдых время находят. Значит, и на размышления его хватает.

 

Общество — понятие огромное. В двух абзацах его не разберёшь. Умных книг на эту тему — море. Поэтому сразу оговорю: я рассматриваю только предпосылки объединения людей и природную необходимость общества.

 

Поехали.

 

Зачем вообще объединяться? Ответ прост: безопасность. Мы не сразу стали царями природы. На нас охотились. Стаи, хищники — угроз хватало. У нас, как у любого живого существа, есть ограничения: сила, скорость, выносливость.

 

Вывод первый: общество появилось из потребности в безопасности. Вместе — страшнее. Один не спугнёт хищника, но толпа, орущая и швыряющая камни, — запросто.

 

Вывод второй: решив проблему безопасности, предки перенесли коллективный опыт на другие нужды. Вместе легче добывать пищу, растить детей.

 

Вывод третий: объединение — наша природная потребность.

 

Позже, когда общества сложились, самым страшным наказанием стало изгнание. Одиночка в мире, полном опасностей, был обречён.

 

Но люди придумали орудия, технологии, размножились — и начали подчинять мир. Безопасность перестала быть локальной. Коллективными усилиями они отодвигали угрозы всё дальше.

 

Фиксируем: общество — это способ преодолеть ограничения индивида.

 

Смертность? Каждый человек умрёт. Но общество живёт, заменяя старых новыми.

 

Вывод: индивид смертен, общество — преодолевает ограничения индивида.

 

Наше изобретение — коллективная организация — привело к доминированию над планетой. Потом начались конфликты: племена против племён, города против городов. Каждое общество решало их по-своему. Кто-то застрял в племенном строе, кто-то создал государства.

 

Новый вывод: общество — живой механизм. Оно не статично. Если перестанет меняться — погибнет.

 

Мой тезис: запрет на изменения убивает.

 

Вожди тормозили развитие — общество их уничтожило. Сословия цеплялись за устаревшие порядки — их смели.

 

Но развитие — не всегда прогресс. Общество состоит из людей, а люди склонны ошибаться. Возможна и деградация.

 

Ещё тезис: раз изменения неизбежны, надо изучать общество, чтобы направлять их.

 

Наука — инструмент для этого. Но науке нужны кадры, а кадры даёт только образование. Частное, элитарное обучение — риск. Брак в процессе, слабая конкуренция учеников.

 

Хочешь развивать общество? Развивай образование. Наука — следствие.

 

И ещё: науке нужна материальная база. На одной философии далеко не уедешь.

 

После реформ образования вам снова понадобится ликбез, как у большевиков. Развитие общества — коллективный труд. А трудиться, тем более в команде, надо учить.

 

Последнее: перестаньте бояться опоздать. В инновациях ошибки неизбежны, особенно в спешке. Изучайте чужой опыт, накапливайте свой.

 

Я перестал бояться опоздать — и теперь прихожу вовремя. А иногда лучше и задержаться — чтобы не наступать на чужие грабли.

 

158. Пропаганда?

 

Нет. Я же говорил – я человек коллективный. Моя шкурка уже изрядно потрепалась, поэтому мне нужны чужие руки и ноги для реализации замыслов.

 

Одному жить плохо. Коллектив нужен для достижения результата. Банда побьёт одиночку, полиция разгромит банду, армия подавит полицию. Чем больше сплочённая группа, тем масштабнее задачи она решает. Коллектив сглаживает слабости и умножает силу каждого.

 

Ум – вещь полезная, но бесполезная без тех, кто воплотит задуманное. Так что я за коллективизм! И никакой пропаганды.

 

Теперь другой тезис: идеи двигают миром.

 

Что такое мир? Объективная реальность, окружение человека. Двигают – значит изменяют, преобразуют. Идея – мысленный образ предмета, явления, принципа.

 

Где рождаются идеи? В голове. Изчего? Из опыта, из столкновения с миром. Они передаются, обрастают деталями, отвергаются или принимаются. Одна идея порождает сотни других. Если её признают многие – она становится нормой. Но идеи не статичны: они мутируют, забываются, возрождаются.

 

Чтобы идти дальше, надо выйти за рамки "черного" и "белого", мир цветной. Важен лишь вопрос – работает идея или нет.

 

Пример? Пожалуйста. Возьмём закон. Что это? Свод правил, который общество сочло полезным и приняло. Экономика – сначала искусство вести хозяйство, потом система обмена между людьми. Эти идеи получили позитивное подтверждение – без них современное общество рухнет.

 

Идеи – не материальны, но могут материализоваться. Они как вирусы: заражают, эволюционируют, умирают, возвращаются.

 

Технологии – дети идей. Они наследуют их свойства.

 

Теперь препарируем капитал.

 

Капитализм – идея, рождённая в головах. Она стала мировой нормой, потому что общества дали ей позитивное подтверждение. Но ничто не возникает из пустоты.

 

Вернёмся в прошлое.

 

Сначала человек зависел от природы. Потом научился сеять, растить скот. Урожай мог погибнуть – так появилась идея накопления. Не из жадности, а из страха.

 

Затем – разделение труда. Один куёт топоры, другой пашет. Значит, нужен обмен. А раз есть обмен – нужна справедливость.

 

Раньше всё было общим. Но когда труд разделился, возникло присвоение. Моё – твоё. Мои топоры, твоё зерно. Давай меняться честно.

 

Общество сказало: Да, это работает.

 

Накопление, обмен, специализация – ещё не капитал, но его фундамент.

 

Параллельно родилась власть. Кто-то должен следить, чтобы сильный не отбирал у слабого, чтобы обмен был справедливым. Так появились вожди, судьи, короли.

 

Общество сознательно создало власть – и согласилось её кормить.

 

Пока всё работало – люди принимали эти идеи. Потому что они давали результат.

 

159. Упрощение, капитал — равноправие против равенства

 

Я всё упрощаю. Пусть экономическую историю рассказывают историки — у меня нет ни времени, ни желания. Моя цель — дать тебе ещё один взгляд на природу этих вещей. Запомни: чтобы понять что-то, нужно уйти от полярных суждений. Выбор между "ложью" и "истиной", как в программировании, ведёт к логическим ошибкам и манипуляциям. Если я ошибаюсь — докажи. Жаль, спорить придётся в пустоте… но, возможно, так даже честнее.

 

Капитал и капитализм — явления молодые. Их история начинается в XVII–XVIII веках. Капитал стал тараном, разрушившим старые социально-экономические порядки. Его оружием были всеобщее право, равноправие и демократия.

 

Логика проста: действовать в интересах общества могут только те, у кого равные права. Если права равны — значит, и доступ к власти у всех одинаковый. С одной оговоркой: "законный" означает "определённый законом".

 

Капитализм — это идея, ставшая идеологией. Сначала — равенство, свобода, прогресс. Потом — система взглядов, формирующая мировоззрение. Когда я говорю о "носителях капитала", я имею в виду тех, кто преуспел в этой идеологии.

 

Добившись власти, капитал начал делать её законной — как и обещал. Не через наследственные привилегии, не через божественное помазание, а через "волю народа", выраженную в голосовании. Это выглядело революционно и справедливо. Общество поверило.

 

Конечно, были сопротивления. Понадобились буржуазные революции, примеры успешных стран, провалы тех, кто цеплялся за старый порядок.

 

Но в чём же проблема? Если капитал опирается на народ, разве не должен он действовать в его интересах? Уловка — в представительской власти. Носители капитала учли ошибки прошлого: теперь не нужно самому быть у власти, достаточно купить тех, кто там есть. А если народ возмущается — всегда можно свалить вину на "некомпетентных управленцев".

 

Вернёмся к истокам. Основа капитализма — бесконечное накопление. Возможно ли оно для всех? Нет, иначе капитал перестанет быть капиталом. Значит, нужно сохранить равноправие в правах, но узаконить экономическое неравенство.

 

Свободная конкуренция — отличный лозунг, когда ты захватываешь чужой рынок. Но смертельно опасен, когда рынок уже твой. Новые игроки — не нужны.

 

Если экономическое неравенство закреплено системой, то потеря капитала равносильна смерти. А значит, ради его сохранения хороши любые махинации.

 

Чем сильнее капитализм, тем дальше он от своих изначальных идеалов. Свобода превращается во вседозволенность, право — в инструмент подавления слабых. Бережливость в производстве — но показная роскошь в потреблении. Или наоборот: патологическая жадность.

 

Так капитализм начал получать обратную связь — негативную.

 

Меня всё устраивает? Формально — да. При старой системе я бы не достиг и десятой доли того, что имею сейчас. Но у меня есть глаза и разум. Я вижу несправедливость. Мне здесь хорошо, но я помню другой мир. И иногда мне его не хватает.

 

160. 2022

 

Это было непросто, но я снова научился ходить. Меня грела мысль об этом рассказе. Я придумывал концепции, варианты, потом удалял — понимал, что ухожу в частности, а нужно сказать что-то важное. Тогда я еще не знал, что именно в моей жизни стоит описать. Но сам процесс воспоминаний, их изложения, осознания, — затягивал.

 

Можно было нарезать несколько рассказов из того, что записал и стер. Но все упиралось в личности, в возможность их узнавания. Кто-то умер, а кто-то жив, и я не имел права ломать их жизни своей ностальгией. Так что оставлю как есть.

 

Пробелы в динамике я закрываю мыслами. Мне от этого почему-то тепло. Надеюсь, кому-то это будет полезно. Подарит иной взгляд. Но хватит прелюдий — пошли по событиям.

 

В феврале начался конфликт. Я до сих пор не могу назвать это войной. Это трагедия. Мы соседи. Кто-то считает нас разными народами, кто-то — одним. Я не говорил о его развитии с 2012–2014 годов, но теперь очевидно: нас готовили к этому. Когда начались диверсии, меня удивляло только одно — почему их так мало. Надеюсь, я не один хотел послать этих ублюдков куда подальше.

 

Я до сих пор общаюсь с обеими сторонами, не принимая ничью позицию. Видел, что творилось в Крыму, Одессе, ЛДНР. Мне больно. Надеюсь, однажды мы спросим с тех, кто разжег этот конфликт. Израненные, но живые. Мы нужны друг другу. Русские и украинцы достойны мира. У меня самого украинские корни — для меня этой войны быть не должно.

 

Как-то меня спросили: Думаешь, это надолго?

Я улыбнулся: Навсегда.

Военные действия — высшая форма конкуренции. Мы обречены воевать, пока конкурируем. Это закономерно.

 

Начался исход зарубежных компаний. Многие не заметили, но у топ-менеджеров были большие праздники. Конфликт дал им шанс стать собственниками вместо наемников с золотыми парашютами. Один знакомый по кадрам бухал с двойным поводом: теперь ему не нужно было каждый квартал проводить акции «инклюзивности». Формально — для людей с ограниченными возможностями, но на деле под этим продвигали ЛГБТ. Элемент мягкой силы, как они это называют.

 

Я снова оживал, ходил на встречи. Нужно было развивать свои «карманы». Забавно: люди узнают, что ты есть, и начинают суетиться. Надо срочно что-то делать, а то он завтра сдохнет, а деньги-то останутся наши! Слушал такие пассажи через «дополнительные уши». Нескольких таких я уже пережил.

 

Запомни: будь наблюдательным. Замечай, как человек ведет себя, на что реагирует, что предпочитает. Это помогает понять, нужен он тебе или нет.

 

Однажды иду на встречу, никуда не тороплюсь. Мой принцип: я всегда прихожу вовремя, даже если опаздываю. А иногда не прихожу вовсе, если что-то насторожило. Захожу в туалет ТЦ, где назначена встреча. Туда же влетает мужик, явно спешит. Делает дело и, не помыв руки, убегает. Мелочь? Нет.

 

Я подхожу к столу, осматриваюсь. Вижу своих, вижу условленных собеседников. И среди них — того самого мужика. Он уже сидит, трогает хлеб, стакан. Пишу смс: Ничего не будет и ухожу.

 

Позже организаторы встречи набрасываются: Нормальный мужик, что тебя смутило?

Отвечаю: Он неаккуратный. С такими бывают только проблемы.

Меня поднимают на смех: Ты же с ним даже не говорил!

Через полгода они влетают по его вине. Спрашивают: Откуда ты знал?

Какая разница? Вы не послушали — теперь думайте о будущем, а не о прошлом.

 

Если бы я не застал его в туалете? У меня есть «зрение» — я бы заметил что-то другое.

 

Сейчас народ увлекся онлайн-трансляциями боевых действий. Часть моих ребят ушла добровольцами. Теперь у меня есть прямые данные с фронта.

 

Феномен: в первую волну пошли даже те, кто когда-то откосил от армии. Я спрашивал их о мотивах. Если отбросить ужасы, зверства, национальный вопрос — люди устали быть выброшенными. Армия дала им то, чего не хватало: чувство принадлежности. Они изголодались по обществу, где они нужны.

 

Когда начали завлекать деньгами, качество контингента упало. Пошли те, кому была важна не родина, а расчет.

 

С той стороны спрашивали: А если мы придем?

Отвечал честно: Если придете — умрете. Я сам начну воевать. Да, я слаб здоровьем, но у меня есть подготовленные руки и ноги. Смеялись, будто это шутка.

 

А осенью начался Израиль.

 

161. Израиль

 

Мои еврейские друзья, конечно, огорчатся, прочитав эти строки. Но я за объективность. Арабских друзей у меня нет, так что могу высказать мнение, вынесенное из собственного опыта.

 

Это странное государство — даже в сравнении с нашим. Если ты еврей только по отцу, то для них ты неполноценный. Не сможешь жениться на еврейке, не обойдя закон: уезжаешь в Европу, регистрируешь брак и возвращаешься, поставив власти перед фактом.

 

Их платежные бланки всегда меня забавляли. Текст справа налево, а SWIFT-реквизиты — слева направо. Мелочь, но цепляет.

 

Как-то давно бухали с приятелями, приехавшими из Израиля на медицинский туризм. Тогда наша медицина ещё держалась, и лечиться здесь было дешевле и качественнее. На сэкономленные деньги они могли позволить себе перелёт, жизнь в России и даже отдых.

 

Разговор сам свернул на арабов. За чем бедных арабов щемите? — спросил я. Ответ запомнился чётко: Ни фига себе бедных! У некоторых земли больше, чем у меня!

 

Дальше — моя версия. Судите сами, насколько она верна.

 

Земельная собственность — проблема, заложенная ещё до создания Израиля. Арабы тогда имели развитые науку и право. Мы до сих пор пользуемся арабскими цифрами. Но когда появилось еврейское государство, выяснилось: многие земли принадлежат арабам.

 

Часть территорий удалось отжать на волне энтузиазма, кто-то продал участки и уехал. Но многие отказались. Даже покидая страну, они сохраняли права на землю и не продавали её евреям.

 

Тогда началось выдавливание. Арабов дискриминировали в образовании, на работе, в обществе. Земли захватывали, строили поселения. Несправедливость порождала жестокость в ответ.

 

Мир молчал, когда ущемляли арабов. Но стоило им ответить — информационное поле взрывалось криками о зверствах против "маленького еврейского государства".

 

Подчеркну: это лишь моё мнение, основанное на общении и данных с одной стороны. Я не живу там и не знаю всех нюансов. Но то, что видел, говорит: арабы сражаются за свою землю, которая веками принадлежала их предкам.

 

После этих строк въезд в Израиль для меня закрыт. Еврейские друзья вычеркнут меня из списков. Ну и ладно. Я там никогда не был — и не тянет.

 

Есть ещё одна деталь. Многое из этого творят евреи-христиане. Они верят, что так приближают Судный день — так они прочли Откровение. Но не все евреи это поддерживают.

 

Думаю, достаточно.

 

162. Рука

 

Что с рукой? Так, с медкадрами беда – пять раз пытались поставить капельницу, теперь синяк. В итоге кололи в бедро. Мелочь, заживёт.

 

Что случилось? Гулял с подругой.

 

Надеюсь, объяснять не надо, что ебля – малая часть отношений. Куда важнее делиться мыслями, говорить на разные темы, узнавать человека. Лучше всего это получается на прогулке. Вот и пошли.

 

В пути защемило нерв – чем дальше иду, тем тяжелее шагать. Ковыляю смешно, шутим над этим. Люди обычно хмурятся при таких проблемах, но иногда легче высмеять боль, чем погружаться в неё. Хотя со стороны, наверное, выгляжу забавно.

 

Самокатчики. Я делю их на два типа.

Курьеры – те, кто на этом зарабатывает. С ними проблем нет: если могу – пропускаю, это их работа.

Долбоёбы – те, кто платит за катание. И вот тут начинается ад. Они считают, что купили не только самокат, но и дорогу, и лояльность окружающих. Хочешь кататься? Езжай там, где весь транспорт.

 

В мои молодые годы тоже хватало отморозков – я и сам чудил. Но были негласные правила. Даже у самых отбитых считалось западло лезть к мужику, идущему с девушкой. Как ещё объяснить? Даже если ты мелкий пацан с комплексом, втягивать женщину в меряние хуями – это дно. Обычно за такое свои же били.

 

А тут ещё пространство ограничено – идём по узкому коридору из строительных лесов. Мы занимаем больше места, чем один человек, объехать сложно. Но проблем бы не было, если бы не их истерика. Один раз повернулся, сказал: Идём как идём, никуда не торопимся. Второй раз – полезли шутки про мою ковыляющую походку. Я развернулся: Сейчас выйдем из этого коридора – поговорим.

 

Конфликты и самооборона. Они могут вспыхнуть на пустом месте. Чтобы оценить ситуацию, не нужно быть экспертом – достаточно взглянуть со стороны. У меня не было ни травмата, ни кулаков, ни угрожающих жестов. Чтобы получить по морде – надо ещё заслужить.

 

Ближе к выходу, чтобы эти долбоёбы не смылись, я развернулся и заблокировал руль. В ответ – баллон перцовки в лицо. Первый спрыгнул с самоката и драпанул. Я не побежал за ним – глаза жгло. Просто поднял его "коня" и перекинул через ограждение на проезжую часть. Не с первого раза – глаза слезились, врезался в перила. Услышал крик: Что ты делаешь?! Нашёл второй самокат – повторил. На дороге засигналили, кто-то резко затормозил.

 

Долбоёбов было двое. Будь он один – может, и струсил бы. Но тут...

 

Искать их у меня не было ни сил, ни возможности. На ощупь, приоткрывая глаза, нашёл выход. Подруга в панике. Уходим.

 

Аллергия разыгралась – начал задыхаться. Ощущение мерзкое, к нему не привыкнешь. Подруга вызвала скорую. Кто-то из свидетелей, видимо, набрал и полицию – приехали с вопросом: Где тут хулиганство с применением оружия?

 

Скорая сделала укол, отпустило.

 

Претензий у меня нет. Зато было забавно наблюдать, как эти ссыкуны метались перед ментами. Несли чушь про мои угрозы и самооборону. Мусора смотрели на них и ржали. Я сразу сказал – конфликт исчерпан, заявление писать не буду. Они же сами себя наказали. А они прыгали в бессильной злобе – имущество-то пострадало.

 

Рядовым полицейским респект – они быстро поняли, кто тут реально мудак. Кто-то из них, наверное, объяснил этим обормотам, как устроен мир за пределами их иллюзий.

 

Я этого не слышал, но очевидно: они могли написать на меня за хулиганство и ущерб. Но это работает в обе стороны. До того, как их самокаты полетели на дорогу, они без причины спровоцировали конфликт и применили спецсредства. Физического ущерба им не нанесли. Так что если они подадут заявление – дело заведут и на них.

 

Не знаю, сколько стоит их дерьмо, но сломанная биография дороже. Да и кто они? Трусливые сопляки. Хочешь конфликтовать и иметь право на самооборону – получи в лицо. Неприятно, но не смертельно. Тем более вас двое! Если одного вырубят – вступись. Не по-пацански? Ну так и не лезь.

 

В итоге обе стороны слили претензии.

 

Девушка. Девушки видят мир иначе. Она была в шоке. Мы не ругались, но решили сделать паузу. Одна ушла, другая пришла. Без обид – я уважаю всех своих женщин.

 

Вот и всё. Синяк на память.

 

163. Наркоши

 

Почему я презираю наркош?

 

Для начала нужно понять, что это за явление и к чему оно приводит.

 

Наркоманов можно разделить на две группы: одни потребляют, другие производят и распространяют.

 

Начнём с первых. Деградация личности происходит не сразу, но двух-трёх месяцев хватает, чтобы увидеть первые результаты. Я говорю о более-менее встроенных в общество. Конечно, бывают исключения: кто-то скатывается из-за безысходности, кто-то — от пресыщения. Пути разные, но конец обычно один. И они могут встретиться где-нибудь в притоне, на дне. Но это лирика.

 

Что происходит в момент кайфа? Индивид погружается в себя, в свои ощущения, уходит от реальности. Внешний мир становится чужим — не сразу, но неотвратимо. Единственное, что остаётся, — окружение, способное дать новую дозу. Даже среди своих наркоман чувствует опасность: другой может обмануть, подставить, украсть. Так он замыкается в себе, отрезая всё, что не связано с дурманом.

 

А потом наступает ломка. Она жестче алкогольного похмелья и снова замыкает человека на себе, на своей боли. Но мир вокруг уже враждебен, он не понимает этой боли. И тогда рушатся последние моральные барьеры. Сначала по отношению к чужим, потом — к близким. Если не сразу, то лишь вопрос времени.

 

Новая доза приносит облегчение. Или не приносит. Круг замыкается. Наркоман всегда погружён в себя — в кайфе или в отходняке. Даже если он очистится, даже если переломается, он будет с тоской вспоминать дурман. В мои тюремные времена героин был в моде. О чём бы ни говорил такой зэк, рано или поздно он вспоминал пару точек — ту самую начальную дозу, чтобы расслабиться.

 

Вывод прост: человека, долго сидевшего на игле, почти невозможно вернуть к нормальной жизни. Они ещё любят философствовать: героин, мол, умеет ждать.

 

Личная трагедия наркомана становится трагедией общества. Во что это выливается? Да во что угодно. Мир для него чужой, родные — чужие, друзья-наркоманы — потенциальные предатели. Передоз или суицид — самое безобидное, что может случиться. Наркотики убивают личность раньше, чем тело. Умирают социальные связи, а сам наркоман становится разносчиком заразы. Он опускается до животного состояния. И в этом состоянии он опасен для всех.

 

Теперь — вторая группа. Производители и распространители. Мы уже разобрали, чем заканчивает потребитель: деградация, животное состояние, смерть. Зная это, я не считаю таких предпринимателей людьми.

 

Давайте сравним их с другими преступниками.

 

Вор крадёт деньги и ценности. Мошенник не только обирает жертву, но и заставляет её стыдиться собственной глупости. Убийца, если это не бытовой псих или случайный душегуб, — моя любимая категория. Он ограничен физически и морально: ему нужно оправдание, внутреннее разрешение на убийство. Да, он может лишить жизни одного, двух, десяток.

 

Маньяк — животное. Он калечит и убивает, но даже он ограничен своими возможностями. И он не может передать свою болезнь другим — это психическое отклонение, а не бизнес-модель.

 

А теперь — наркодельцы. Они умны, расчётливы, обладают знаниями. Их цель — прибыль, а значит, бесконечное расширение рынка, война с конкурентами, новые жертвы. В отличие от вора или убийцы, у них нет предела. Они не просто убивают — они превращают людей в скот, который сам плодит новых потребителей.

 

Я ставлю их на одну ступень с организаторами геноцида.

 

Но у них есть деньги. А значит, и возможности. Любое производство, даже кустарное, оставляет следы: закупки сырья, химические отходы. Спрятать это невозможно без коррупции. Значит, они втягивают во власть тех, кто готов закрыть глаза.

 

Наркобизнес не существует без крыши. Он порождает коррупцию, плодит продажных ментов.

 

Сбыт — дело рискованное. Нижние звенья цепи периодически нужно чистить, ликвидируя свидетелей. Так что этот бизнес убивает не только потребителей, но и своих же мелких исполнителей. А в конкурентных войнах гибнут и посторонние: случайные свидетели, подкупленные чиновники, сами боссы.

 

И неважно, по нужде человек втянулся или за деньги. Если он хоть раз прикрыл этот процесс — он соучастник. Он вложил руку в смерть тысяч.

 

Вывод? Наркоши — будь то потребитель или распространитель — это абсолютное зло. Они несут смерть, и самой справедливой карой для них была бы виселица. Пуля — слишком милосердно. Удавка — вот что они заслужили.

 

Вот почему я презираю их всей душой.

 

164. Убийца

 

Здесь следует прочертить границу. Не все, кого общество определило в убийцы, одинаковы и опасны. Сразу исключим животных, случайность, неосознанные поступки. Оставим только тех, кто действует хладнокровно, чьи решения не зависят от эмоций. Убийство — осознанное действие, лишающее жизни ради цели.

 

И вот это ради чего — главный вопрос.

 

Убивать ради денег — смешно. Месть редко бывает единственной причиной, но она всегда основана на чём-то. Ненависть тоже не возникает из ниоткуда.

 

Начнём с безопасности — личной и общественной. Если человеку угрожает смерть, он вправе ответить. С обществом сложнее: оно понимает войну и оправдывает убийство врагов. Но если угроза неочевидна, общество казнит даже тех, кто, возможно, спас его. Это тонкая грань.

 

Бывает, общество считает, что развитие требует войны. Тогда находятся пропагандисты, оправдывающие агрессию. Для государства это работает, для отдельного человека — нет.

 

И всё же я уважаю убийц — тех, кто действует за гранью закона, но сохраняет рассудок. Их мало. Мало тех, кто готов взять на себя ответственность за кровь. Войны производят таких людей в промышленных масштабах. Поэтому происходящее сейчас — жестоко, но необходимо. Обществу нужны убийцы, чтобы измениться.

 

Какими будут эти перемены — не знаю. Но если пробудится коллективный разум, если прогрессивные идеи победят, тогда общество переродится. И изменят его не карикатурные злодеи, а настоящие идейные убийцы.

 

Отказываясь от права на убийство там, где иного выхода нет, общество слабеет. Это как скальпель хирурга — иногда только операция спасает жизнь.

 

Можете прятаться за Божью милость, за грех, за свою праведность. Но пока вы притворяетесь хорошими, ваши враги не считают себя плохими. И если их цель — ваша смерть, то чем дольше вы не решаетесь действовать, тем меньше у вас шансов выжить.

 

Думаю, этого достаточно.

 

165. Технологии двойного назначения

 

Правильнее говорить о многоцелевом назначении — редко какой инструмент используют строго для одной цели. Кухонный нож не так уж сильно отличается от боевого. Убивать им менее удобно, но если посмотреть статистику, большинство нападений совершают именно кухонными ножами. Просто потому, что они под рукой. Это частный случай, но нас интересует всё, что подходит под определение технологии.

 

Слова и передаваемая ими информация — пожалуй, самая универсальная технология. Ими можно общаться или манипулировать, говорить правду или лгать. Никому не приходит в голову запрещать слова только потому, что ими пользуются мошенники. Слова, как и любая технология, присущая живым существам, эволюционируют вместе с нашим восприятием мира.

 

Обучение — тоже многоцелевая технология. Знание анатомии помогает лечить, но с тем же успехом можно и калечить. Поэтому так важна правильная подача информации. Обучающийся должен воспринимать её в нужном ключе, чтобы опасная сторона не стала для него очевидной — если, конечно, это не входит в задачу.

 

Солдат, напротив, должен знать, как нанести врагу максимальный урон, но при этом понимать, как спасти товарища, получившего такое же ранение.

 

К чему это всё? К тому, что познание мира даёт обществу объективные знания — а они несут в себе как пользу, так и потенциальный вред. Невозможно устроить процесс изучения так, чтобы на выходе получались только «безопасные» знания. Если же заранее ограничивать познание, можно вообще ничего не достичь, отвергая результаты, которые на первый взгляд кажутся вредными.

 

Настоящая наука развивается во всех направлениях, не деля знание на добро и зло. То, что сегодня выглядит вредным, завтра может принести благо. И наоборот — кажущееся благом со временем окажется разрушительным. Тот же героин.

 

Наркотические вещества в руках торговцев несут смерть, а в медицине спасают жизни. Представьте: после страшной аварии вас буквально собирают по частям. Без наркоза такая операция невозможна. А в период реабилитации, когда кости срастаются, а раны затягиваются, пациент будет мучиться от боли. Без обезболивания он может просто не выжить.

 

Нет плохих знаний — есть неправильные цели. Ядерная энергия может стереть город с лица земли или дать свет миллионам домов. Взрывчатка калечит людей, но и прокладывает тоннели в горах, открывая доступ к полезным ископаемым. Всё решает не сам инструмент, а то, в чьих руках и для какой цели он оказался.

 

Не бойтесь знаний. Они либо пригодятся, либо останутся нейтральными. А вот тех, кто встаёт между вами и правдой, стоит опасаться — возможно, их сила как раз в вашем невежестве.

 

166. Финал

 

Беседа затянулась, как это часто бывало. Разговор то ускорялся, то замедлялся до полной тишины — жесты становились вялыми, голос стихал. Было видно, что человеку тяжело говорить, но после каждой паузы он снова собирался, и слова звучали четко, перекрывая шум из окна.

 

Наконец, все мысли были высказаны, все, что нужно, записано. Последний жест указал на дверь. Я поднялся, и мы двинулись к выходу.

 

— Ладно, вали уже! — бросил он мне вдогонку. — До завтра.

 

Я попрощался и вышел, но на секунду замер, услышав за спиной странный звук. Один-единственный, неясный. Пожал плечами, отогнал дурные мысли и спустился по лестнице.

 

На следующий день я снова стоял у двери и звонил. Ждал дольше обычного, но в ответ — тишина. Нажал на ручку, дверь поддалась. Зашел и увидел его на полу. Он лежал неподвижно, глаза открыты, устремлены в потолок.

 

Я не знал, что делать. Наверное, нужно было проверить пульс. Прикрыл за собой дверь, присел, взял его за руку — холодную, безжизненную. Поднес ладонь к губам, к носу — ни дыхания, ни тепла. Опустился на пол, посмотрел на дверь. Ответ пришел сам собой.

 

Теперь уж точно не услышу его скупых возражений. Отдыхай, брат. Похоже, ты выполнил свой план.

 

Я еще посидел рядом, размышляя, что делать. Вызвать скорую? Но вспомнил его слова: «Если что случится — просто уйди. Не переживай, специально обученные люди разберутся». Никогда раньше не сталкивался с таким. Снова проверил — может, ошибся? Но лоб был холодным, губы синеватые. Значит, надо уходить.

 

Встал, но не сразу сделал шаг. Мелькнули мысли: стереть отпечатки? Да кому это нужно, их и так полно. А если меня остановят — что сказать? Оставить дверь приоткрытой или захлопнуть? Ответов не было. Я снова взглянул в его остекленевшие глаза.

 

Просто уйти. Так будет правильно.

 

Шаг за порог. Металлический хлопок двери. Я спустился вниз, подсознательно ожидая, что меня окликнут, что все это — ошибка. Внизу консьержка даже не подняла головы. Я вышел на улицу, растворился в толпе.

 

По дороге к метро нервно проверял телефон — ни звонков, ни сообщений. Зашел в кафе, ждал, что вот-вот что-то произойдет. Но мир жил как ни в чем не бывало. Так же — в тот день, на следующий, через неделю, через месяц.

 

Прошло время. Я перечитал эти записи несколько раз. Думал, стоит ли их публиковать. Так или переписать. Но, кажется, лучше оставить все как есть.

 

 

---

Сконвертировано и опубликовано на https://SamoLit.com/